А потом наступило 13 июня, шесть дней назад, день, когда Уэйн Стаки попросил Ларри прогуляться с ним по пляжу. Было всего девять утра, но стерео уже было включено, так же как и оба телевизора, и создавалось впечатление, что оргия все еще продолжается в гостиной на первом этаже. Ларри, на котором были только плавки, сидел в кресле в гостиной, пытаясь вникнуть в смысл книжки комиксов «Супербой». Он вполне осознавал все происходящее, но до него не доходил смысл ни единого слова. Музыка Вагнера гремела из стереоколонок, и Уэйну пришлось прокричать несколько раз, чтобы заставить услышать и понять себя. Наконец Ларри кивнул. Ему казалось, что он сможет пройти несколько миль. Но когда солнечный свет резанул по зрачкам Ларри миллионом тончайших иголок, он внезапно изменил свое решение. Уэйн, крепко вцепившись в его руку, настаивал. Они спустились на пляж, прошлись по теплому песку, и Ларри решил, что в конце концов это была не такая уж и плохая мысль. Шорох прибоя успокаивал. Чайка, набиравшая высоту, распласталась в голубом небе, напоминая уродливую букву «М». Уэйн с силой потянул его за руку:
— Пойдем!
Ларри уже прошел все те мили, которые, он чувствовал, может пройти. Теперь ему так уже не казалось. У него раскалывалась голова, а в спину будто кол воткнули. В глазах пульсировала боль, тупо ныли почки. Отходняки после амфетамина не настолько болезненны, как утро, когда с вечера примешь таблеток пять «роузес», но и не настолько приятны, как после бутылки шотландского виски. Если бы у него была парочка таблеток, он бы вполне оклемался. Ларри полез в карман за таблетками, и только теперь до него дошло, что он одет лишь в плавки трехдневной свежести.
— Уэйн, я хочу вернуться.
— Давай пройдем еще немного. — Ларри показалось, что Уэйн как-то странно смотрит на него, в его взгляде смешались раздражение и жалость.
— Я устал, — раздраженно произнес Ларри. Ему захотелось наплевать на Уэйна. Тому не терпелось пристыдить его, потому что у Ларри был хит, а у него, Уэйна, только клавиатура нового альбома. Он ничем не отличался от Джулии. У всех есть свой камень за пазухой. На глаза неожиданно навернулись слезы.
— Пойдем, приятель, — повторил Уэйн, и они снова побрели по пляжу.
Они прошли еще около мили, когда вдруг судорога пронзила поясницу Ларри. Вскрикнув, он растянулся на песке. Чувство было такое, будто два стилета одновременно вонзились в его плоть.
— Судорога! — вскрикнул он. — Слушай, судорога!
Уэйн опустился рядом с ним и распрямил ему нош.
Приступ повторился снова, а потом Уэйн принялся за дело, он разминал ему икры, массировал их. Наконец сведенные от недостатка кислорода мышцы отпустило. Ларри, до этого сдерживавший дыхание, облегченно вздохнул.
— О Господи, — выдохнул он. — Спасибо. Это было… было так ужасно…
— Конечно, — без особого сочувствия произнес Уэйн, — Знаю, это ужасно, Ларри. А как теперь?
— Хорошо. Но давай посидим немного, ладно? А потом пойдем назад.
— Я хочу поговорить с тобой. Тебе нужно помочь выпутаться из всего этого, и я бы хотел, чтобы ты был в норме и понял то, что я собираюсь взвалить на твои плечи.
— О чем ты, Уэйн? — А сам подумал: «Вот оно и подходит. Пропасть».
Но то, что сказал Уэйн, оказалось не таким уж дерьмом, как то предложение из шести слов в книжке комиксов «Супербой», когда он пытался вникнуть в его смысл.
— Праздник подходит к концу, Ларри.
— Ха?
— Праздник. Когда ты вернешься в дом, то раздашь всем ключи от машин, поблагодаришь за прекрасно проведенное время и проводишь их до входной двери. Отделаешься от них.
— Я не могу сделать этого! — выкрикнул Ларри, шокированный его словами.
— Лучше сделать именно так, — убежденно сказал Уэйн.
— Но почему? Приятель, да вечеринка только начинается!
— Ларри, сколько «Коламбиа» заплатила тебе?
— С какой стати ты хочешь знать это? — лукаво спросил Ларри.
— Ты что, думаешь, я хочу поживиться за твой счет? Поразмысли хорошенько.
Ларри подумал и с возрастающим смущением понял — причин для подозрений, что Уэйн Стаки хотел бы наложить лапу на его гонорар, нет. Он не сделал этого, хотя, как и большинство людей, помогавших ему записывать альбом, вечно искал работу, но, в отличие от них, Уэйн происходил из богатой семьи и поддерживал хорошие отношения со своими родственниками. Отец его владел половиной третьей по величине компании, производящей электронные игры, у Стахов был поистине величественный, великолепный дворец в Бель-Эр. Смутившись, Ларри вдруг понял, что его собственное неожиданное богатство скорее всего представлялось Уэйну жалкими грошами.
— Нет, думаю, что нет, — сипло ответил он. — Извини.
— Итак, сколько? Ларри подсчитал.
— Семь кусков. Как было оговорено.
— Они платят, тебе четверть за сингл и половину за альбом?
— Правильно. Уэйн кивнул:
— Они нагревают руки, пока продолжается эта шумиха, сволочи. Хочешь сигарету?
Ларри взял сигарету и чиркнут зажигалкой.
— Ты знаешь, во сколько тебе обошлась эта вечеринка?
— Конечно, — ответил Ларри.
— Ты снял дом не меньше чем за тысячу.
— Да, это так. — На самом деле плата составила тысячу двести долларов плюс пятьсот за пользование мебелью. За износ он заплатил еще половину месячной платы, так что в общей сложности тысячу сто долларов, и остался должен еще шестьсот.
— Сколько на допинг? — спросил Уэйн.
— Послушай, нужно же хоть какое-то разнообразие.
— Марихуана и кокаин. Сколько? Говори!
— Пятьсот и пятьсот, — глухо произнес Ларри.
— И на второй день все уже кончилось.
— Да, черт побери! — раздраженно выкрикнул Ларри. — Я видел две коробки, когда мы выходили утром. Почти ничего не осталось, но…
— Приятель, разве ты не помнишь Колоду? — Неожиданно голос Уэйна стал удивительно похож на голос Ларри; он так же растягивал слова, подражая его манере говорить: — «Запиши это на мой счет, Дьюи. Следи, чтобы они были полными».
Ларри взглянул на Уэйна с возрастающим ужасом. Он вспомнил маленького вертлявого хлюста со странной прической, которую носили десять или пятнадцать лет назад, тщедушного парня со старомодной прической в футболке с надписью «ИИСУС ПРИШЕЛ И ОБОССАЛСЯ». Казалось, этот парень просто напичкан наркотиками. Он даже смог вспомнить, как сказал этому парню — Дьюи Колоде — наполнять коробки и записывать все на его счет. Но это было… это было так давно.
Уэйн заметил:
— Дьюи Колоде давненько не выпадала такая отличная возможность.
— Сколько он выкачал из меня?
— На травке не так уж и много. Травка дешева. Двенадцать сотен. А вот на кокаине восемь кусков.
Ларри показалось, что его сейчас вырвет. Он молча уставился на Уэйна. Потом попытался заговорить, но смог только выдавить из себя:
— Девяносто девять сотен?…
— На втором этаже был цветной телевизор. Кто-то запустил в него стулом. Я думаю, починка будет стоить сотни три. Деревянные панели снизу исписаны и изрезаны до неузнаваемости. Четыреста. И это еще будет большая удача. Цветной витраж разбит позавчера. Триста. Персидскому ковру в гостиной вообще хана — затушенные сигареты, пиво, виски. Четыреста. Я позвонил в винный магазинчик, они также довольны своим счетом, как и Колода своим. Шестьсот.
— Шестьсот долларов за выпивку? — прошептал Ларри. Черный ужас полностью охватил его.
— Скажи еще спасибо, что большинство твоих гостей пили пиво и вино. Твой счет в супермаркете составляет четыреста долларов, в основном за пиццу, чипсы и прочую дребедень. Но самое ужасное — это шум. Очень скоро появятся полицейские. Нарушение общественного спокойствия. К тому же у тебя веселилось четверо или пятеро наркоманов, которые сидят на героине. Купили три или четыре унции этого мексиканского дерьма.
— Это тоже записано на мой счет? — хрипло спросил Ларри.
— Нет. Колода не связывается с героином. Этим занимается мафия, и вряд ли Колоде улыбается перспектива опробовать подкованных сапог. Но если прибудет полиция, последствия нетрудно предугадать.
— Но я же не знал…
— Ну просто невинный агнец, — прервал его Уэйн — Общий счет за эту маленькую вечеринку превышает двенадцать тысяч долларов. Ты заберешь свой «датсунг» со стоянки и уедешь… сколько они тебе должны по контракту?
— Двадцать пять, — глухо ответил Ларри. Он едва сдерживался, чтобы не расплакаться.
— Итак, сколько у тебя осталось до следующего королевского счета? Пара тысяч?
— Где-то около того, — сказал Ларри, не смея признаться Уэйну, что у него осталось намного меньше: долларов восемьсот, в чеках и наличными.
— Ларри, послушай меня внимательно, ведь тебе не нужно повторять дважды. Здесь всегда ждут вечеринок. Многие только и живут за счет подобных дурачков. Они как воронье слетаются на падаль, выискивая добычу. Сейчас они здесь. Сбрось их с себя, и пусть они катятся на все четыре стороны.
— Где-то около того, — сказал Ларри, не смея признаться Уэйну, что у него осталось намного меньше: долларов восемьсот, в чеках и наличными.
— Ларри, послушай меня внимательно, ведь тебе не нужно повторять дважды. Здесь всегда ждут вечеринок. Многие только и живут за счет подобных дурачков. Они как воронье слетаются на падаль, выискивая добычу. Сейчас они здесь. Сбрось их с себя, и пусть они катятся на все четыре стороны.
Ларри вспомнил о целой дюжине гостей в доме. Едва ли он знал даже каждого третьего. От мысли, что ему придется выгнать всех этих незнакомых людей, у него перехватило в горле. Он потеряет их уважение. Но в противовес этой мысли всплыло видение: Дьюи Колода, пополняющий его запасы, вытаскивающий из кармана записную книжку и делающий приписку в конце счета. Ларри представил себе лицо Колоды, его старомодную прическу и претенциозную футболку. Уэйн спокойно наблюдал за ним, пока Ларри метался между двух этих видений.
— Приятель, я буду выглядеть как последний осел, — наконец сказал Ларри, ненавидя себя за обидные слова, вырвавшиеся из его уст.
— Да, они по-всякому назовут тебя. Они скажут, что ты собираешься в Голливуд. Что ты начал зазнаваться. Забываешь старых друзей. Но ведь среди них нет твоих друзей, Ларри. Твои друзья поняли, что происходит, еще три дня назад и уехали. Безрадостное зрелище наблюдать, как твой друг мочится прямо в штаны и даже не замечает этого.
— Ну так зачем ты говоришь мне все это? — неожиданно разозлясь, спросил Ларри. Гнев вырвался из него, когда он понял, что все его действительно добрые друзья уехали. Сейчас, оглядываясь назад, все их попытки объясниться выглядели неубедительными. Барри Григ отвел Ларри в сторонку, пытаясь поговорить с ним, но Ларри уже отъехал, только жевал губами и бессмысленно улыбался. Теперь он раздумывал о том, что же хотел сказать ему Барри. Может быть, то же самое? Это привело его в замешательство, мысль об этом вызвала новый приступ злости.
— Зачем ты говоришь мне все это? — повторил он свой вопрос — Мне кажется, я тебе и не очень-то нравлюсь.
— Нет… но и неприязни к тебе я не испытываю. Большего я не могу сказать, приятель. Я мог бы позволить тебе расшибить свой нос. Одного раза тебе было бы достаточно.
— Что ты имеешь в виду?
— Ты выгонишь их. Потому что в тебе есть стержень. В тебе есть нечто, напоминающее удары по станиоли. Что бы ни было нужно для успеха — в тебе это есть. Ты сделаешь неплохую карьеру. Популярный певец средней руки, о котором не будут помнить уже через пять лет. Меломаны будут собирать твои пластинки. Ты сделаешь неплохие деньги.
Ларри сжал кулаки. Ему хотелось вмазать по этому спокойному лицу. Уэйн говорил вещи, от которых Ларри чувствовал себя куском собачьего дерьма у дорожного знака.
— Вернись в дом и очисти его, — мягко сказал Уэйн. — А потом садись в машину и уезжай. Просто уезжай, Держись подальше, пока не узнаешь, что тебя ожидает следующий королевский чек.
— Но Дьюи…
— Я найду человека для разговора с Дьюи. С превеликим удовольствием. Тот парень скажет Дьюи, что ему придется подождать с деньгами и быть пай-мальчиком, и Дьюи послушается его с радостью — Он замолчал, наблюдая за двумя бегущими по пляжу малышами в ярких купальных костюмах. Заливаясь радостным лаем, за ними бежала собака.
Ларри встал и заставил себя поблагодарить Уэйна. Морской бриз продувал его загрубевшие, несвежие плавки. Слова благодарности вырвались из его рта как кирпичи.
— Тебе нужно просто уехать и на досуге обмозговать происшедшее, — сказал Уэйн, вставая вслед за ним и все еще наблюдая за детьми, — Тебе многое нужно обдумать. Какой менеджер тебе нужен, какие гастроли тебе нужны, какой контракт ты хотел бы заключить после успеха «Карманного спасителя». Я думаю, альбом станет хитом; в нем есть все необходимое для этого. Если у тебя будет для всего этого время, ты решишь эти проблемы. Такие, как ты, всегда решают.
Кто-то барабанил пальцами по стеклу.
Ларри вздрогнул. Стрела боли пронзила шею, он поморщился от судороги, вновь вцепившейся в его плоть. Он заснул, а не просто задремал. Вспоминал Калифорнию. Но сейчас здесь был знакомый нью-йоркский рассвет, и пальцы снова забарабанили по стеклу. Опасаясь нового приступа боли, он осторожно повернул голову и увидел свою мать, заглядывающую внутрь. Несколько мгновений они просто смотрели друг на друга сквозь стекло, и Ларри почувствовал себя странно нагим, как животное, выставленное на обозрение в клетке зоопарка. Затем его рот искривился в улыбке, и Ларри опустил стекло.
— Мама?
— Я знала, что это ты, — подозрительно тихим голосом сказала она — Выходи, и дай я посмотрю, как ты выглядишь в полный рост.
Обе ноги его затекли: сотни иголок вонзились в каждую клеточку, когда он открывал дверцу и выбирался наружу. Ларри никак не ожидал встретиться с ней вот так, неподготовленным и разоблаченным. Он чувствовал себя часовым, заснувшим на посту и разбуженным неожиданным сигналом тревога. Он почему-то ожидал увидеть мать поменьше ростом, не такой самоуверенной; шутка, сыгранная над ним жизнью, когда прошедшие годы сделали его более заматерелым, а ее оставили прежней.
Но то, как она сейчас подловила его, было просто нечестно. Когда Ларри было лет десять, мать обычно будила его по субботам, когда считала, что он и так уже достаточно долго спит, барабаня пальцами в дверь его спальни. И точно так же она разбудила его четырнадцать лет спустя, спящего в новой машине, словно уставший ребенок, пытавшийся бодрствовать всю ночь и застигнутый дремотой в самый неподходящий момент.
И вот теперь он стоял перед ней со взъерошенными волосами, глупо улыбаясь. Ступни его все еще пронзали иголки, заставляя переминаться с ноги на ногу. Он помнил, что мать всегда спрашивала, не нужно ли ему в туалет, когда он переминался так, и поэтому он перестал топтаться, позволяя иголкам поступать по собственному усмотрению.
— Привет, мам, — сказал он.
Она молча смотрела на него, и ужас внезапно угнездился в его сердце, как дьявольская птица, возвратившаяся в родное гнездо. Это был страх того, что она может отвернуться от него, отказаться от него, повернуться к нему спиной в своем дешевеньком пальто и просто-напросто скрыться в метро, свернув за угол, оставляя его одного. Затем она вздохнула, как вздыхает человек, решивший взвалить на себя тяжелую ношу. А когда заговорила, голос ее был настолько естественным, таким нежным и приятным, что он туг же забыл о только что пережитом приступе ужаса.
— Привет, Ларри, — сказала она. — Давай поднимемся наверх. Я знала, что это ты, когда выглянула в окно. Я уже заскучала в этом доме. Я устала ждать.
Она повернулась, чтобы повести его по ступеням мимо останков разрушенных каменных псов. Он шел тремя ступенями позади нее, морщась от колющей боли в ногах.
— Мама?
Она повернулась, и он обнял ее. На миг страх исказил ее лицо, как будто она ожидала, что ее задушат, а не обнимут. Запах ее тела ударил ему в нос, пробуждая неожиданную ностальгию, неприязнь, радость и горечь. В какую-то секунду ему далее показалось, что она вот-вот расплачется, но Ларри знал, что она не сделает этого; это был Трогательный Момент. Через ее склоненное плечо он мог видеть дохлого кота, наполовину видневшегося из мусорного бачка. Когда она выпрямилась, глаза ее были сухими.
— Пойдем, я приготовлю тебе завтрак. Ты что, не спая всю ночь?
— Да, — хрипло ответил он сдавленным от нахлынувших чувств голосом.
— Ну пошли. Лифт не работает, но нам ведь на второй этаж. А вот миссис Хэлси приходится туговато с ее артритом. Она живет на пятом. Не забудь вытереть ноги. Если ты наследишь, мистер Фримен обозлится на меня. Клянусь Богом, у него просто нюх на грязь. Ну что ж, грязь — это его враг. — Теперь они уже поднимались по лестнице, — Ты съешь три яйца? Я еще сделаю тосты, если ты не боишься поправиться. Пойдем.
Ларри последовал за ней мимо разрушенных псов, с недоверием глядя на постаменты, чтобы уверить себя, что псы действительно исчезли, что десять лет не прошли даром. Мать толкнула дверь, и они вошли в подъезд. Даже темно-коричневые тени и кухонные запахи были точно такими же.
Элис Андервуд приготовила ему омлет, бекон, тосты, сок, кофе. Когда все, кроме кофе, было съедено, он закурил и откинулся на спинку стула. Она неодобрительно взглянула на сигарету, но ничего не сказала. Это вернуло ему немного былой уверенности — немного, совсем крохи. Мать всегда умела выжидать.
«Она не очень-то и изменилась, — думал Ларри. — Немного старше (теперь ей где-то около пятидесяти одного), немного поседела, но все равно в ее аккуратной прическе еще много черных прядей. Одета в простое серое платье, возможно, в то, в котором она ходит на работу.