Тихон только успел сгруппироваться и согнуть ноги в коленях, как почувствовал удар о землю. Удар сильный, болью отозвавшийся в спине. Упав на бок, Тихон подтянул стропы, чтобы купол погас и его уже не волокло по земле.
«Мессер» спикировал, успев дать очередь из пулеметов. Пули прошли рядом, но не задели.
Пикировщики отбомбились, повернули на запад, и шум их моторов постепенно стих.
Тихон попробовал подняться, но боль в спине была настолько сильной, что у него перехватило дыхание. Медленно, с перерывами, упираясь руками в колени, но он все же поднялся. Отстегнул привязные ремни подвесной системы. Посмотрел в сторону аэродрома, а там несколько дымных столбов в небо поднимаются. Он понимал, что, кроме самолетов, гореть на аэродроме нечему. Если бы немцы в склад с горючим угодили, был бы взрыв и сильный пожар.
От аэродрома в его сторону уже мчалась «полуторка», в кузове – несколько технарей.
– Живой? А то мы уж и не чаяли… Видим – сел на парашюте, а «мессер» по тебе стрельбу открыл. Зенитчики по нему стрелять начали, да только одна установка осталась, остальные под бомбами погибли. Садись.
– Не могу. Спина очень болит, помогите.
Неловко было Тихону произносить эти слова. Молодой, ранений нет, а помощи просит.
Технари подняли его на руки и уложили в кузов грузовика.
– Ваня, трогай, только потихоньку и сразу к медпункту.
– Понял уже.
Машина поехала медленно, но все равно каждая кочка отдавалась в спине Тихона острой болью. Чтобы не закричать, он стиснул зубы.
Наконец грузовик остановился у медпункта, и Тихона осторожно сняли. Раньше он не мог видеть аэродром, мешали борта грузовика, а теперь успел окинуть взглядом. На взлетной полосе – воронки, дымятся разбитые самолеты – два он точно увидел. В полку и так самолетов не хватало, а теперь два сгорело, и его истребитель уничтожен.
Рядом с медпунктом – раненых человек десять. Кто-то стоит, придерживая окровавленную руку, но большинство лежит на земле. Вокруг них санитары суетятся, по очереди в медпункт заносят. Сначала – тяжелых, с осколочными ранениями в голову, грудь и живот, потом – тех, кто ранен в руку или ногу.
Тихон попал последним: кровотечения нет, и санитары не торопились.
Полковой врач осмотрел и вынес вердикт:
– В госпиталь надо, рентген делать. Подозреваю повреждение позвоночника.
– А в полку отлежаться нельзя? Я все равно «безлошадный».
– А вдруг что-нибудь серьезное? Инвалидом станешь, ходить не сможешь, не то что летать.
Такая перспектива Тихона не устраивала.
Двумя грузовиками раненых и контуженых отправили в тыл. Технари подсуетились, где-то раздобыли матрац, положили его под Тихона, чтобы лежать было помягче и не так трясло.
До госпиталя добирались четыре часа по разбитым дорогам. Один из раненных в грудь дорогу не перенес, умер.
Когда в госпитале дошла очередь до Тихона, хирург заявил:
– Было бы ранение – прооперировали бы. Но профиль у нас не тот. Отправим дальше в тыл.
Вечером Тихона погрузили на санитарный поезд, на верхнюю полку. Поезд то и дело останавливался и подолгу стоял на полустанках, пропуская встречные эшелоны – на фронт везли боевую технику, пополнение, боеприпасы. Такие поезда именовали «литерными» и пропускали их вне очереди.
Во время остановок с санитарного поезда выгружали умерших от ран бойцов – Тихон сам видел в окно. Крытый грузовик подходил к вагонам не со стороны перрона, чтобы народ не видел.
Ни одна война не обходится без жертв, к сожалению. У каждого убитого и умершего от ран были семьи, родня. Овдовели жены, осиротели дети. Не у всех погибших были при себе документы – оказались утеряны, кровью залиты, сгорели… Таких хоронили в братских могилах под скромной фанерной табличкой с надписью: «Похоронено сорок два безымянных бойца». И дата.
Поезд прибыл в Ковров, в тыловой госпиталь. Часть раненых выгрузили здесь, оставшихся повезли на поезде дальше.
Ковров был небольшим городом Владимирской области и известен был своим оружейным заводом, на котором выпускали пулеметы.
Раненых поместили в госпитале, бывшем помещении школы, и уже на второй день Тихону сделали рентген.
– О, батенька, да у вас компрессионный перелом позвонка! – сказал лечащий врач. – Будем делать вам гипсовый корсет и постельный режим.
– Надолго? – испугался Тихон.
– Месяца на три, я полагаю.
В гипсовальной его, как египетскую мумию, замотали бинтами, сверху наложили слой гипса, затем – снова бинты. Грудную клетку сковало от шеи и до поясницы, возможность глубоко вздохнуть исчезла, как будто его заковали в железный панцирь.
Санитары перевезли Тихона в палату, где уже находились такие же бедолаги. «Лежачих» ранбольных собирали в одной палате – так санитарам проще было ухаживать за ними.
Тихону кололи витамины, и первые несколько дней он отсыпался. Ни налетов, ни стрельбы – тишина. Можно сказать, почти санаторий, только скучно.
В коридоре висел репродуктор, и, когда передавали сводки Совинформбюро, открывали двери во все палаты. Ранбольные слушали, потом обсуждали. Для многих перечисленные населенные пункты не были чем-то далеким, отвлеченным: в этих городах или селах они воевали, там их ранило.
Дым в палатах стоял столбом. Лежачим больным хоть и запрещали курить, но строго не спрашивали. Ходячие же курили в саду возле госпиталя.
Самое противное для Тихона началось через неделю, когда кожа под корсетом начала чесаться и просто зудела. Кожа под корсетом не дышала, и помыться возможности не было, гипс расползется. И почесать было невозможно, так бы корсет и разодрал. Опытные раненые посоветовали ему найти проволочку.
– Делаешь выдох, проволочку засовываешь под корсет и чешешь, – дали они совет.
Теперь Тихон уже считал дни, когда, наконец, придет время снимать гипсовый панцирь.
Три месяца показались ему вечностью. Но все-таки пришел тот счастливый день, когда гипсовый корсет сняли.
После рентгена врач разрешил потихоньку ходить. Однако за долгое время пребывания в кровати Тихон почти разучился это делать. Мышцы ног ослабели, тряслись, как студень, и не держали его. И потому Тихон вначале стал ходить на костылях, через неделю перешел на палочки, но и их скоро отбросил. Боли в спине периодически давали о себе знать, но он уже мог выбираться на улицу. Одно было плохо – зима настала, а в халате, кальсонах и тапочках на улицу не выйдешь. Так он и просидел в госпитале зимние холода. А в марте – врачебная комиссия.
У дверей кабинета собралось человек двадцать пять выздоравливающих. Большинство – из пехоты, несколько танкистов, а из летчиков – только двое.
Тихон не волновался, считая, что он здоров. Подпишут документы, и прощай, госпиталь. Но действительность оказалась более жестокой по отношению к нему.
– Вы, батенька, к летной работе ограниченно годны, – заявил председатель комиссии.
– Это как? – не понял Тихон.
– На истребителях вам больше летать нельзя.
– То есть вы списываете меня с летной работы? – не мог поверить своим ушам Тихон.
– Ну зачем так сразу? Нет, на тихоходных самолетах вполне можете летать. Существует же транспортная авиация, легкая. Вам противопоказаны перегрузки, возникающие при полетах, парашютирование.
Тихон расстроился, такого удара от медицины он не ожидал.
– Я же здоров, даже сплясать могу, – заявил он.
– Верно. Но документы подпишу с ограничениями, и не уговаривайте. На снимке – все срослось, но беспокоить периодически будет. Рано или поздно война закончится, а вы человек еще молодой. Вы же не хотите вернуться домой инвалидом?
– Не хочу.
– Ступайте, документы получите к вечеру.
От расстройства Тихон плюхнулся на табуретку.
Увидев это, доктор попытался его утешить:
– Все еще наладится. Мы же не списываем вас из авиации или из армии полностью…
Ну как ему объяснить, что у него, Тихона, нет ни дома, ни родных и возвращаться ему некуда? Уж коли он попал на эту войну, коли захотел принести пользу, надо нещадно воевать с жестоким и сильным врагом. Да и привык он уже к самолетам, боевым вылетам, постоянному риску. Бывали времена, когда уж совсем тяжко приходилось, хотелось вернуться в свою прежнюю жизнь, но потом он корил себя за это желание. Он уже пожил в жизни сытой и спокойной, а как же другие? Они же терпят и лучшей жизни не видели. Хлеба досыта не все и не всегда ели, а колбаса вообще роскошью считалась…
– Ну хорошо, – вдруг пошел навстречу Тихону врач, видя его состояние. – Есть у меня приятель. Только место для службы сложное: Северный флот.
– Я же не моряк, – попытался откреститься Тихон от странного, по его мнению, предложения.
– На всех флотах, чтобы вы знали, есть авиация. И сухопутная, и гидроавиация. Идите, ждите в своей палате и не мешайте работе комиссии, – окончательно заинтриговал Тихона доктор.
– На всех флотах, чтобы вы знали, есть авиация. И сухопутная, и гидроавиация. Идите, ждите в своей палате и не мешайте работе комиссии, – окончательно заинтриговал Тихона доктор.
В палате, усевшись на кровати, Тихон стал размышлять. Что-то он слышал в сводках Софинформбюро о действиях авиации на Севере, но особо не впечатлился. Караваны, проводки судов, незнакомые названия – Петсамо, полуостров Рыбачий… Казалось, это где-то там, на краю света, где сплошная полярная ночь, льды, белые медведи. Бр-р-р! Тихон зябко поежился – холода он не любил. А если собьют в тундре? Замерзнет же насмерть! Он уже жалеть стал, что был так настойчив с доктором. Ну, послали бы, как и других, в запасной полк, а там на бумаги из госпиталя не больно смотрят, им летчики нужны, тем более – опытные.
Прошла около двух часов, прежде чем санитарка пригласила Тихона в кабинет врача.
Доктор был слегка под хмельком. Широким жестом он показал Тихону на продавленный дерматиновый диван:
– Садись, летун. Выпить хочешь?
– Не откажусь. А мне можно?
– Уж коли воевать можно, так почему выпить нельзя? Мы же по чуть-чуть…
Эскулап выудил из-под стола бутылку коньяка – редкость по военным временам – и разлил напиток по стаканам, правда – на два пальца, граммов по пятьдесят.
– Не обижаешься, что мало? Коньяк – не водка, его стаканами не пьют. Ну, за твое возвращение в строй! Желаю тебе выжить в этой мясорубке!
Чокнулись, выпили. Коньяк был хорош, Тихон давно приличного алкоголя не пробовал. На фронте – наркомовские сто граммов, водка посредственная. А тут – коньяк армянский, и где только доктор его взял? Послевкусие приятное, жаль – закусить нечем. Но во время войны где лимон найти?
Доктор уселся в кресло, наверное, до войны в нем директор школы сидел, достал папиросу, затянулся и подтолкнул пачку к краю стола:
– Закуривай…
– Спасибо, не курю.
– Правильно, вредная привычка. Так вот, о тебе…
Тихон навострил уши.
– Есть у меня товарищ, еще со школьной поры – он сейчас в кадрах служит, в ВВС Северного флота. Дам я тебе к нему письмо. У тебя ведь какие варианты? Или в легкобомбардировочную авиацию – на У-2, или в гидроавиацию. Там скорости и нагрузки маленькие, тебе восстановиться надо. После госпиталя тебе отпуск по ранению положен – месяц, а потом в ЗАП. Ты отдохни, к родне съезди, а потом – в Архангельск. Вот проездных документов дать не могу, только до запасного авиаполка. Ну, давай еще по одной…
Доктор плеснул коньяка в стаканы – скромно, на палец всего.
– За тебя!
Они выпили, и Тихон осмелился:
– Разрешите полюбопытствовать… Почему вы мне помогаете?
– Ну да, ну да… В госпитале раненых полно, всех не обласкаешь… Брата ты мне младшего напоминаешь – лицом, голосом… Тоже летчиком был… Давай помянем.
На этот раз доктор налил коньяку по полстакана.
Выпили не чокаясь.
– И возраст, как у тебя. Окончится война – я-то в тылу потихоньку состарюсь, а ему уже не суждено жизнь прожить. Мать, как узнала, слегла. Даже могилы нет: сгорел в воздухе вместе с самолетом. Через три месяца в наш госпиталь летчик из его полка поступил, рассказывал.
Доктор помолчал, закурил – Тихон видел, как мелко дрожали пальцы его рук. Понятно, переживает.
Но доктор взял себя в руки:
– Родня-то есть?
– Нет.
– Под оккупацию попали?
– Случилось так…
– Ты завтра с утра, до обхода, зайди ко мне. Я тебе письмо дам, справку о ранении. Личные документы в канцелярии получишь.
– Слушаюсь!
Тихон поднялся, поняв, что разговор окончен.
Спал он хорошо, последняя ночь в госпитале. За завтраком попросил добавки – черпак каши, поскольку неизвестно еще, когда в следующий раз поесть придется.
Доктор уже приготовил ему письмо.
– На обратной стороне я фамилию, имя и отчество указал, а также звание и должность, дабы не запамятовал. Не подведи и не осрами.
– Как можно?
– Удачи!
Мужчины пожали друг другу руки, и Тихон направился в канцелярию за документами. Потом – к старшине в каптерку, за обмундированием и сухим пайком на трое суток.
Переодевшись, он натянул сапоги и вышел на крыльцо. Куда идти? На войне, да и вообще в армии любой военнослужащий живет по приказу: полеты, отбой, прием пищи – все по команде. А сейчас свобода, месяц отпуска. Продаттестат, как и денежный, в кармане – с личными документами и справкой. Деньги выдали – а куда их тратить? Была бы родня – к ним бы поехал.
Поначалу он решил до Москвы добраться. Вроде от Коврова недалеко, а потратил целый день. Пассажирские поезда практически не ходили, лишь изредка и не по расписанию, и были переполнены. Шли эшелоны с техникой, с личным составом, и все – к фронту. В тыл же тянулись поезда с разбитой техникой – для ремонта или на переплавку, а также санитарные поезда.
Потолкавшись в здании вокзала и на перроне несколько часов кряду, Тихон решил действовать активнее и подошел к теплушке только что прибывшего поезда:
– Бойцы, мне бы командира…
Из приоткрытой сдвижной двери показался усатый старшина.
– Летчик я, из госпиталя выписался. Не возьмете ли до Москвы?
– Не положено, – отрезал старшина.
К теплушке подошел командир с погонами капитана. В январе сорок третьего в армии ввели погоны, и для Тихона это было непривычно, у него на гимнастерке все еще были петлицы с треугольниками. Впрочем, погон на всех еще не хватало, армия многомиллионная, и ходили с петлицами.
– В чем дело, старшина Васюк?
– Да здесь вот летчик попутчиком набивается, а я говорю – не положено!
– Ваши документы!
Тихон достал красноармейскую книжку и справку из госпиталя.
– Что же мне, пешком до Москвы идти? – возмутился он.
Капитан документы проверил, а когда Тихон распахнул полы шинели, чтобы убрать их в нагрудный карман гимнастерки, капитан увидел медаль.
– Ладно… Боевому летчику, да еще после госпиталя отказать негоже. Идемте со мной…
Так Тихон попал в вагон, в котором ехали командиры. Вагон был пассажирский, довоенной постройки. В нем было натоплено, и после мартовской промозглой погоды – прямо благодать.
– Располагайся, младший сержант.
Тихон бросил вещмешок, повсеместно называемый «сидором», на полку и уселся.
Как только поменяли паровоз, эшелон тронулся. Пошли неспешные разговоры, в основном – о положении на фронтах. Наши войска уже окружили и разбили 6-ю армию Паулюса под Сталинградом, но немцы были все еще сильны.
Командиры, сидевшие в купе, боевого опыта не имели, поскольку перебрасывались из Сибири. Как понял Тихон, с границы с Китаем.
За разговорами время пролетело быстро – состав шел без остановок.
И вот они подъехали к Москве. Только не остановился эшелон ни у одного из известных вокзалов, а сделал это на окружной дороге, на какой-то маленькой станции, скорее даже – разъезде.
Тихон поблагодарил и сошел с поезда: еще неизвестно, куда пойдет состав дальше, вдруг увезут далеко? Нет, уж лучше оставшийся путь пешочком преодолеть.
Пока он ехал, родилась идея – отправиться на аэродром и попробовать добраться на транспортном самолете до Архангельска. Поездом, как понял, будет долго и суетно.
Неподалеку от разъезда проходила трамвайная линия, и на дребезжащем и громыхающем трамвае Тихон добрался до центра.
Уже начинало темнеть, и он обеспокоился. В городе действует комендантский час, патрули ходят, и ему не хотелось провести ночь задержанным в военной комендатуре. Надо успеть добраться до аэродрома, там есть казармы для пилотов и технарей. Или до здания вокзала, где можно переночевать на лавке.
Узнав у прохожих, как пройти к ближайшему вокзалу, он направился к Павелецкому.
Через квартал его окликнула толстая тетка с хриплым голосом:
– Товарищ военный, помогите замок закрыть! Бьюсь с ним, бьюсь…
– Показывайте.
Тетка пыталась закрыть навесной замок на двери магазина.
Тихон вставил ключ, попробовал провернуть. Заскрежетало. Похоже, замок давно не смазывали, и от дождей, от сырости при туманах внутренности его заржавели.
– Маслица бы в замок, хоть несколько капель.
– Это можно.
Тетка закашлялась, открыла дверь и зашла в магазин. Полуобернувшись, она пригласила Тихона:
– Зайдите.
Тихон вошел. Похоже, в магазинчике отоваривали продуктовые карточки, но сейчас на полках было пусто, лежали только пачки соли.
Тетка достала черпак из бидона – на его дне собралось буквально несколько капель подсолнечного масла.
– Куда капать?
– В скважину для ключа и сюда, – Тихон ткнул пальцем.
После смазки он несколько раз провернул ключ. О, другое дело, замок заработал.
– Держите, – он протянул замок тетке.