Было видно, что Клеопатру сильно задевает зависть сестры и брата, глаза ее горели возмущением, а на скулах даже выступил румянец. Цезарь молчал, давая ей выговориться.
– Птолемей только и знал, что есть сладости, а Арсиноя наряжаться. Разве правительница может думать лишь о нарядах и побрякушках?! Отец учил меня, что правительница должна видеть прежде всего выгоду для своего государства.
Цезарь все же не выдержал:
– Отец учил тебя? А что же он сам так не поступал?
Она чуть задумалась, потом вздохнула:
– Пониматьто он все понимал, только не хватало твердости делать так, как нужно. Отец был прекрасным советчиком, но не правителем сам. Если бы он не умер, мы бы с ним хорошо правили.
– Скажи, почему в Египте началась гражданская война?
– Это все Пофин и многие с ним. Я тоже не сама правила, и у меня много советчиков. Мои советчики не поладили с его советчиками…
– А… что было бы, не появись в Александрии я?
Клеопатра пожала плечами:
– С Птолемеем? То же, что и с Помпеем. Я не собиралась всю жизнь сидеть в Аксалоне, немного погодя мои войска разбили бы войско Птолемея.
– Ты так уверена?
– Не один ты соображаешь, куда направлять удары копий. Ахиллас был достаточно умен, чтобы не класть тысячи жизней ради удовольствия проклятого Пофина. На все нужно только время.
Цезарю стало слегка обидно, получалось, что он лишь ускорил ее приход к власти? Хотел напомнить о своей заслуге в ее нынешнем положении, о том, что без римлян Клеопатре не быть царицей. Уже открыл рот и вдруг вспомнил… Цицерона.
Марк Туллий Цицерон, будучи консулом, раскрыл заговор Катилины, и в первую очередь его стараниями угроза Риму была предотвращена. Римляне этого не забыли, но Цицерону оказалось мало просто памяти о его деяниях, боги, щедро наградившие философа всеми возможными достоинствами, на погибель дали ему два недостатка – неуемное тщеславие и потрясающую невоздержанность языка, приводившую к поразительному умению наживать себе врагов даже среди вчерашних друзей. Язык Цицерона был главным его богатством и главной его бедой одновременно. Умение говорить логично и складно, с одной стороны, дало всенародную славу и любовь, с другой – стало причиной вражды и даже ненависти обиженных им. А тщеславие сыграло дурную шутку, ни одно заседание сената не обходилось без выступления Цицерона с упоминанием о том, как он разоблачил заговорщиков и уничтожил Катилину. Его книги и речи писались с единственной целью – воздать похвалу самому себе. Подробный рассказ о своей прозорливости Цицерон в сотый раз повторял любому, даже случайному собеседнику, и собеседников с каждым днем становилось все меньше. Человек, который часто повторяется, не может вызывать симпатию, когда же он постоянно занимается самовосхвалением – вызывает просто отвращение!
Цезарь сам не раз твердил, что, содеяв чтото, ни к чему постоянно требовать себе восхваления, смеялся над Цицероном, правда, беззлобно, что взять со старика? А теперь получалось, что сам ожидал постоянной благодарности от Клеопатры за помощь? Как бы не уподобиться Цицерону…
Понимала ли она, что рано или поздно, но им придется расстаться? Конечно, понимала, но старательно гнала от себя такую мысль. Казалось, что стоит только родить сына, и Цезарь навсегда останется в Александрии. Зачем ему оставаться и что он будет делать, сидя в чужом городе, Клеопатра почемуто не задумывалась. Вернее, тоже гнала такие размышления.
Умная женщина не могла не понимать, что у них вместе нет будущего: Цезаря ждал Рим, а ее дела в Александрии.
Прекрасно видела его приготовления, слышала разговоры о том, что выйти в море нужно до смены ветра, пока он не начал снова дуть с моря. Но Цезарь не заводил разговор о расставании, и Клеопатра, как истинная женщина, предпочитала верить непонятно во что и надеяться, что все както обойдется.
Она радовалась каждому движению ребенка в утробе, стараясь не думать о будущем. Беспокойная натура царицы не позволяла ей сидеть без дела ни минуты, правда, пиров приходилось избегать, а в остальном никаких ограничений не было, Хармиона попрежнему едва поспевала за своей хозяйкой.
Иногда на Цезаря накатывали раздумья, хотя обычно он действовал быстро и решительно.
В его жизни было много женщин, но особенно Гай Юлий привязался к Сервилии. Когда та стала любовницей Цезаря, она уже не была молода, хотя для женщины в тридцать семь весьма и весьма хороша. Очарование Сервилии было особенным, оно скрывалось не столько в тонких, безупречных чертах ее лица и тела, в темных, глубоких глазах, сколько в остром и холодном уме. Именно честолюбие, трезвая расчетливость, любовь к власти и интригам привлекали к ней Гая Юлия.
Она любила роскошь и самые дорогие украшения, и он с радостью дарил ей такие. Одна жемчужина баснословной стоимости в шесть миллионов сестерций, преподнесенная Цезарем любовнице, наделала в Риме столько шума, сколько не смог бы сделать даже чейто триумф. Сервилия и Цезарь нашли друг друга, и уже много лет любовников объединяло всепоглощающее честолюбие, трезвый расчет и желание властвовать над другими. Но ни один из них и мысли не имел о браке, это было бы слишком, оба любили свободу. Она могла быть ему хорошей помощницей и даже советчицей, но никогда не сумела бы стать его соперницей. Это устраивало Цезаря, полезно иметь преданного, умного человека, а Сервилия была ему предана, потому как давно осознала, что другой защиты у нее в беспокойном Риме не будет. И никогда Цезарь не задавался вопросом, как долго продлится их с Сервилией связь и к чему приведет.
Почему же теперь вдруг стал раздумывать? Цезарь умел быть честным сам с собой, еще в юности уяснив, что лгать себе не просто бесполезно, но и крайне вредно. Себя надо любить и оберегать, а для этого нужно прекрасно понимать любые движения собственной души.
И вот теперь он пытался понять эти самые движения. Цезарь уже несколько месяцев ничего не писал в Рим, такого с ним не бывало. Собственно, не писал он именно с тех самых пор, как встретил Клеопатру. Крайне сухие сообщения о состоянии дел не в счет, ведь Цезарь всегда славился умением излагать мысли на папирусе или воске. Но на сей раз ни один из друзей и тем более Сервилия ничего не знали о душевном смятении консула и о том, почему он торчит в Александрии вместо того, чтобы твердой поступью шествовать по просторам Востока.
Сначала Цезаря просто снедал любовный пыл, египетская царица оказалась страстной любовницей. Но шло время, и он все больше и больше понимал, что привязан к Клеопатре совсем не изза ее жарких объятий. Было в царице чтото еще, не дававшее римлянину покоя и не позволявшее покинуть с легким сердцем. Никогда прежде Цезарь не переживал изза скорого расставания с женщиной! Сколько их было… Если бы изза каждой страдал, то давно утонул бы в потоке слез и горести.
В жизни Цезаря все было просто и ясно, даже тогда, когда ясно не было ничего и никому вообще. В самые трудные годы Республики он не терял головы, умел выпутываться из самых сложных ситуаций, настоять на своем, дождаться своего часа и не упустить единственный выпадавший шанс. Верный своей привычке быстро анализировать создавшееся положение, чтобы так же быстро принять решение, Цезарь попытался сделать это и сейчас. Казалось, если поймет, чем привязала его к себе Клеопатра, то сумеет освободиться от этой зависимости. И как бы ни хотелось Цезарю все оставить как есть, он сознавал, что сделать это давно пора, легионеры уже не первый день ворчат, что консул воюет только в постели, забыв о том, что есть и другие поля для битв.
Для начала Гай Юлий попытался сравнить Клеопатру с Сервилией. Обе умны мужским, острым умом, но насколько же этот ум разный! У Сервилии он холодный, расчетливый, направленный только на получение власти, на успех и бесконечные интриги ради этого. Клеопатра не меньше римлянки любила власть и расчетливой была тоже весьма и весьма, Цезарь отдавал себе отчет, что она появилась в его спальне вовсе не из покорности и с определенными намерениями. И жестокой египетская царица тоже была: отдай он ей несчастную глупую Арсиною, Клеопатра спокойно перерезала бы сестрице горло собственной рукой. Но к трезвому расчету примешивалось еще чтото, чего Цезарь никак не мог уловить.
Для Сервилии существовали два направления приложения ума: достижение власти и богатства и ее сын Марк Брут. Пожалуй, от власти она могла отказаться только ради ненаглядного сыночка, который никак не оправдывал материнских надежд, то и дело попадая в ситуации, из которых Сервилии приходилось вытаскивать его с помощью Цезаря. Однажды Гай Юлий даже посмеялся, мол, кто будет спасать твоего Марка Брута, когда я умру? Сказал и тут же понял, что это жестокая шутка, Сервилия и впрямь матерью была ненормальной, готовой за Марка выцарапать глаза кому угодно.
Возможно, изза молодости и неимения детей у Клеопатры, кроме власти, были весьма необычные для женщины интересы – наука. Этого оказался не в состоянии понять даже Цезарь: молодая женщина увлекалась не только литературой, музыкой, но и работами Архимеда, Евклида, философскими трудами, теологией… И не похоже, чтобы это было мимолетным капризом, слишком много Клеопатра знала и слишком глубоко для сиюминутной блажи вникала во все.
Возможно, изза молодости и неимения детей у Клеопатры, кроме власти, были весьма необычные для женщины интересы – наука. Этого оказался не в состоянии понять даже Цезарь: молодая женщина увлекалась не только литературой, музыкой, но и работами Архимеда, Евклида, философскими трудами, теологией… И не похоже, чтобы это было мимолетным капризом, слишком много Клеопатра знала и слишком глубоко для сиюминутной блажи вникала во все.
Задумавшись над тем, чем же собственно увлекается Клеопатра, Цезарь понял, что всем. Он вспомнил, как царица увлеченно лупила деревянным молотком по разложенным стеблям папируса или как с восторгом декламировала поучения из древнеегипетских свитков, и улыбнулся. Просто Клеопатра еще слишком молода. Пройдет время, она родит сына и превратится в обычную наседку, готовую прятать свое чадо под крылышко при малейшей угрозе. Даже Сервилия и та не избежала подобного. Цезарю было досадно наблюдать затухание интереса к жизни с возрастом у юношей, а здесь женщина…
И он вдруг понял, что уплывать надо как можно скорее, но не потому, что может слишком серьезно увлечься царицей, а потому, что стало страшно увидеть вот это превращение – беспокойной Клеопатры в обычную озабоченную здоровьем детей и собственным старением женщину! Нет, он покинет Александрию и вернется в Рим! А Клеопатра останется прекрасным воспоминанием, что бывают на свете женщины, не умеющие целоваться, но знающие множество языков и увлекающиеся всем на свете. Любить издали легче, чем видеть вблизи, как разрушается идеал, хотя никаким идеалом Клеопатра для него не была.
От этого решения вдруг стало довольно легко, Цезарь внутренне нашел себе оправдание: он не хочет быть свидетелем того, как необычная женщина превращается в обычную. Получив такое прощение самого себя, римлянин словно проснулся, он приказал срочно готовиться к отплытию. Легионеры поняли все посвоему: царице скоро рожать, то ли она уже перестала удовлетворять консула, то ли тот боится, что придется признавать сына своим, а значит, брать его в Рим со всеми вытекающими последствиями. Если честно, то большинству было жаль некрасивую царицу, под ее обаяние успели попасть многие, крючковатый нос уже не замечали, а вот жизнерадостность оценили. Но выбирая между Цезарем и Клеопатрой, все, конечно, выбрали консула.
– Я оставляю в Александрии три легиона во главе с Руфионом.
Он ожидал вопросов, почему только три легиона, почему именно Руфион, ведь он сын освобожденного раба… но она, как истинная женщина, именно на это не обратила внимания. Клеопатру интересовало совсем другое.
– Ты не можешь со мной так поступить!
– Как «так»? – Цезарь на всякий случай схватил ее за запястья, чтобы не вцепилась в лицо.
– Ты не можешь бросить меня беременной!
– Хочешь поехать со мной?
– Вот еще!
– Но я не могу вечно сидеть здесь, ты прекрасно понимаешь это сама. Мое место в Риме.
– Подожди хотя бы рождения сына.
– Клеопатра, это еще несколько месяцев, я и так уже отсутствую едва ли не год. Может, поплывешь со мной? – Он и сам не был уверен, что это хорошее предложение. Кем прибудет в Рим Клеопатра, просто любовницей, которую надлежит скрывать от людей? Она никогда не согласится с такой ролью, а другой Цезарь предложить не мог.
Царица вдруг выпрямилась, отбросила его руки, взгляд стал жестким:
– Уплывай! Немедленно!
– Обиделась? Пойми…
– Завтра же! И не возвращайся!
Повернулась и вышла вон, горестно шепча: «никогда…»
Он не собирался отправляться так срочно, но теперь не знал, как быть. Цезарю броситься бы следом за Клеопатрой сразу, а он не сделал этого. Она права, рвать надо сразу и не раздумывая, стоит ему дать послабление, и не уплывет вовсе. Но и оставаться тоже нельзя. Клеопатре нет места в Риме, а ему в Александрии.
Она просила дождаться рождения ребенка. И что он будет делать столько времени? День за днем сидеть, наблюдая, как беременная любовница занимается государственными делами? И легионеры уже начали ворчать, что консул стал воевать только в спальне. Еще немного, и они просто потребуют возвращения. Клеопатра умница, она не может этого не понимать. Нужно только дать ей время, чтобы сообразила сама. И Цезарь решил подождать до вечера, чтобы в ночной тишине, сжав Клеопатру в объятиях, спокойно объяснить ей положение дел.
Но вечером дверь в спальню любовницы оказалась запертой.
Вот глупышка, онто думал, что Клеопатра уже чуть успокоилась и не станет запираться. Но ни на стук, ни на зов изза двери никто не откликнулся. Зато подошедший раб объяснил, что царицы и ее служанки нет во дворце.
– А где они?
Раб пожал плечами:
– Говорят, отправились в храм…
– Какой?
Глупо спрашивать у раба: если Клеопатра не пожелает, то никто не узнает, где она. И что теперь делать? Обходить один храм за другим, выясняя, не у них ли строптивая царица? Или стоять под стенами, до хрипоты крича, чтобы вышла и поговорила?
Утром он позвал чади царицы.
– Где может быть Клеопатра?
Тот лишь пожал плечами.
– Мне нужно срочно ее увидеть, пора уплывать, я не могу ждать.
К вечеру раб принес папирус. Взломав царскую печать, Цезарь прочел:
«Прощай и будь счастлив. Я благодарна за радость, которую познала с тобой. Ты прав – твое место в Риме, а мое здесь. Я назову сына твоим именем и буду помнить тебя долгодолго…».
Почемуто Цезаря взяла злость: могла бы попрощаться нормально. Женщина есть женщина! Все у них, даже самых умных и необычных, одинаково – слезы, глупости, капризы… Цезарь встряхнулся: пора заканчивать затянувшееся пребывание в Египте! Любовница и будущий сын, конечно, хорошо, но он, Цезарь, консул Рима, а теперь еще и единственный консул, его ждут дела дома, ждет собственная жизнь, хотя в ней и нет места Клеопатре!
Глядя на консула, вышедшего к ним твердым шагом, легионеры облегченно вздохнули: слава богам, перед ними был прежний Цезарь, а не эта размазня, готовая в угоду любовнице тащиться до самых истоков медлительной реки! Слава Цезарю, победителю Помпея! Пора в Рим!
И все равно он без конца оглядывался на дворец, ища глазами Клеопатру. Царицы не было видно. Цезарь мрачнел все больше, единственная необычная женщина, которую он встретил, оказалась такой же, как остальные. Прав Марк Антоний, утверждающий, что женщины годятся только для спальни и для рождения детей!
Корабли готовы к отплытию, несколько из них даже вышли в море, оставалось только отправиться последним двум с самим Цезарем на борту, еще немного, и сменится ветер, тогда в море снова не выйти целых полгода, а консул тянул и тянул. Но все имеет свой конец, закончились и сборы.
Цезарь послал узнать, не вернулась ли Клеопатра. Сообщили, что нет. Вздохнув, он направился по длинному пирсу к стоявшему кораблю, и вдруг словно чтото остановило. Оглянувшись, Цезарь увидел спешившую следом Клеопатру.
Подошла, с трудом дыша от быстрого шага, молча прижалась к его груди и тихо, чтобы не было слышно остальным, произнесла:
– Я буду ждать тебя… Всю жизнь… Иди, тебе пора!
Оттолкнула обеими руками, резко развернулась и поспешила прочь. А Цезарь остался стоять, глядя ей вслед. Догонять нельзя, иначе он действительно не сможет уплыть. Стройная фигурка, которую не портил даже выступающий живот, удалялась по пирсу. Чувствуя, что еще немного и он не выдержит, Цезарь бросился на корабль:
– Поднять паруса!
Глядя на выходившие мимо Фаросского маяка в море два последних римских корабля, Клеопатра тихо вздохнула:
– Я рожу тебе сына, Цезарь, и сама приплыву в Рим! И тогда посмотрим, сумеешь ли ты отказаться от меня…
Хармиона покачала головой: бедная девочка совсем потеряла голову изза этого старого развратника. Где это видано, чтобы царица Египта рожала ребенка от любовника и не скрывала этого?! Да еще и сама навязывалась римлянину!
Уплыл и ладно, может, забудет? Время лечит все, тем более сердечные раны.
БЕЗ ЦЕЗАРЯ
Несколько дней Клеопатра попросту валялась на ложе, не желая никого видеть и ничего делать. Даже излюбленную ванну не принимала.
Сквозь полудрему она услышала, как по спальне, нарочито громко топая, прошла Хармиона. Натянув на голову покрывало, Клеопатра попыталась отвернуться, но Хармиона сдаваться не собиралась. Резко сдернув с окна закрывающий свет занавес, она так же решительно стащила со своей хозяйки и покрывало:
– Вставай!
– Отстань! Не хочу!
– Вставай, я сказала!
Клеопатра разозлилась. Конечно, Хармиона заменила ей мать, но кто позволил служанке, даже благородной крови, так разговаривать с царицей?!
– Как ты смеешь?! Я прогоню тебя!
Хармиона стояла, уперев руки в бока и держа в правой покрывало:
– Ты можешь хоть продать меня на невольничьем рынке, но только после того, как встанешь и примешь ванну! Посмотри, на кого похожа?! Словно дохлая рыба на берегу!
Клеопатра распахнула глаза: