Долго задержался, перечитывая письмо Раскольникова из Афганистана. Пробежал строки, написанные почти ученическим почерком тогдашнего полпреда в Кабуле: "Перевел последний рассказ Рабиндраната Тагора и взялся за воспоминания о недавних бурных годах, откуда мы с Вами вышли живыми каким-то чудом. Помните наш ночной поход на миноносце под Казанью, когда остановилось сердце корабля и мы пришвартовались к какой-то барже при свете предательской Луны… Нас не расстреляли из орудий только потому, что офицеры белогвардейских батарей все до одного развлекались в театре… Сейчас пишу: "Накануне Октябрьской революции" и "Как был потоплен Черноморский флот"… Наркоминдел никак не может установить одной определенной линии… То уполномочивает меня обещать Афганистану золотые горы, то приказывает показать ему общеизвестную комбинацию из трех пальцев… У меня сложились хорошие отношения с эмиром. Он — крупный политик и решительный человек, как в политике, так и в преступлениях…"[36]
Пока Троцкий был членом Политбюро, ему приносили множество бумаг. Сохранился даже Манифест Правопреемника Российского престола Кирилла, подписанный в Париже 31 августа 1924 года. С ним у Льва Давидовича были связаны особые воспоминания:
"Осенив себя крестным знамением, объявляю всему Народу Русскому:
Ныне настало время оповестить для всеобщего сведения: 4/17 июля 1918 года в городе Екатеринбурге, по приказанию интернациональной группы, захватившей власть в России, зверски убиты — Государь Император Николай Александрович, Государыня Императрица Александра Федоровна, Сын Их и Наследник Цесаревич Алексей Николаевич, Дочери Их Великие Княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия Николаевны. В том же 1918 году около города Перми убит брат Государя Императора, Великий Князь Михаил Александрович… День 4/17 июля да будет на все времена для России днем скорби, покаяния и молитв…"[37]
Троцкий помнит: ему позвонил Свердлов и между прочим сказал, что они поддержали предложение екатеринбургских товарищей о ликвидации Романовых. Ленин тоже не возражал…
Троцкий не возражал тоже, тем более что о судьбе царской семьи разговор среди партверхушки заходил уже не раз. Хотели судить, но время такое… Изгнанник, держа в руках копию Манифеста, как будто услышал глухие выстрелы в подвале Ипатьевского дома. Гильотина революции беспощадна к монархам. Троцкий и в изгнании считал это естественным. Ни тогда, в 1918-м, ни позже у Троцкого не возникало никаких сомнений относительно "законности" чудовищного убийства. Революции все дозволено…
Он продолжал перелистывать, а иногда и перечитывать многочисленные документы из архива. В них — память революции, спрессованная мысль былого: страстей, надежд, тревог, столкновений характеров, повседневных будней. Как, например, вот это распоряжение Троцкого Бутову:
"5, 6, 7 ноября наш поезд будет служить для перевоза делегатов коммунистического конгресса из Петрограда в Москву, может быть и обратно… В пути делегаты должны получать пищу. Все расходы на делегатов должны идти за счет Коминтерна. Наша поездная радиостанция должна в пути обслуживать делегатов на немецком, французском и английском языках… Может быть, мы выпустим один номер поездной газеты в честь гостей. Во время конгресса нам придется дать в распоряжение Коминтерна некоторое количество автомобилей…"[38]
Давно отстучали колеса его знаменитого поезда на бесконечных перегонах российских равнин, состоялись и прошли конгрессы Коминтерна, с которым он связывал такие надежды; уже столько лет нет Ленина, который накануне ухудшения своего состояния как будто хотел все время сказать ему что-то очень важное… Все отстучало, отговорило, отшумело и унесено рекой времени в бесконечность. Ему осталось слушать другой вечный шум, шум чужого моря за чужим окном. Слушать, размышлять и… бороться. Ведь теперь он, лишенный 20 февраля 1932 года советского гражданства, оказался и впрямь гражданином планеты без "паспорта и визы".
Шли месяцы, а Троцкий свое пребывание на Принцевых островах все еще считал временным. И они с Натальей Ивановной продолжали жить на своей обшарпанной вилле, за которую платили около четырех тысяч долларов в год, как на временном бивуаке, с которого должны вот-вот сняться. Вначале они думали, что пробудут здесь три-пять месяцев, до осени 1929 года… Затем намеревались перебраться в Германию или Францию. Но… они нигде не были нужны. Везде был отказ. Уезжать было некуда. Никто их не ждал. Наконец сторонник Троцкого Морис Парижанин обратился за помощью к видному политическому деятелю Франции Э.Эррио. Затворник с Принкино почувствовал, что появился шанс выбраться в Европу, куда они так рвались с Натальей Ивановной[39].
Наконец, после долгих проволочек, просьб, разочарований и надежд Троцкий с женой получили разрешение, правда, с оговорками, на въезд во Францию. Но здесь я должен ввести в повествование совершенно новое лицо, которое сыграет трагическую роль в судьбе Льва Седова и самого Троцкого. Дело в том, что его старший сын, перебравшийся к этому времени из Берлина в Париж, быстро оказался "под колпаком" ОГПУ{4}, а точнее — Секретно-политического и Иностранного отделов Главного управления государственной безопасности НКВД СССР. Проще говоря, оказался в сфере пристального наблюдения спецслужбы СССР. Вскоре положение усугубилось тем, что в качестве личного помощника, секретаря, почти "адъютанта", к нему внедрили агента ОГПУ, незадолго перед этим завербованного во Франции. Кто же был этот человек, который смог проникнуть не только в личную жизнь Льва Седова, но и в его переписку, основные архивы отца, а позднее — и в главный орган троцкистов, Международный секретариат?
Агент ОГПУ "Б-187", как явствует из архивных документов НКВД, летом 1933 года был завербован через выходца из Ленинграда Александра Севастьяновича Адлера. Этим агентом был Марк Григорьевич Зборовский[40].
Завербованный Зборовский заполнил ряд анкет, собственноручно написал автобиографию, специальным пунктом сообщил о своих родственниках в СССР: сестре Б.Пупко, шурине С.Пупко, братьях Е. и Л.Зборовских, дал их адреса. Его новые начальники (московские), Г.Молчанов и М.Рутковский, ознакомившись с донесением о вербовке, поручают своей службе в июне 1934 года провести глубокую проверку Зборовского. В его деле содержатся документы и о проверке родственников нового агента в Советском Союзе[41]. Запущен механизм, благодаря которому около самого близкого и доверенного помощника Троцкого — его сына Льва — удобно устроился агент Секретно-политического и Иностранного отделов ГУГБ НКВД. Отныне очень многие решения, шаги, намерения, документы Троцкого станут известны в Москве и самому Сталину. И хотя бежавший из Испании высокопоставленный сотрудник госбезопасности Александр Орлов (настоящие имя и фамилия — Лейба Фельдбин, псевдонимы — Лев Никольский, Игорь Берг) пытался анонимно предупредить Троцкого о грозной опасности, тот до конца своих дней не знал правды об окружении старшего сына и о том, что он нередко "поставлял" собственную корреспонденцию и "продукцию" прямо на рабочий стол советского диктатора.
Что из себя представлял человек, благодаря которому НКВД, и прежде всего сам Сталин, с 1933 по 1939 год получали информацию едва ли не о каждом шаге Троцкого, а многие его статьи, книги еще до опубликования в прессе часто оказывались в руках "вождя народов"?
Интересная деталь. За три дня до рокового покушения в августе 1940 года Троцкий закончит большую статью "Коминтерн и ГПУ", которая будет издана уже после его смерти. В ней он верно скажет, что "ГПУ и Коминтерн как организации не тождественны, но они неразрывны. Они соподчинены друг другу, причем не Коминтерн распоряжается ГПУ, а наоборот, ГПУ полностью господствует над Коминтерном… Будучи полностью зависимыми политически и в финансовом отношениях, многие коммунисты из других стран выполняют постыдные и преступные поручения ГПУ"[42]. Марк Зборовский был активистом польской компартии, выполнял ее разные поручения как на родине, так и за рубежом. Родился Марк (Мордка) Зборовский в феврале 1908 года в Умани Киевской губернии. В Польшу выехал вместе с родителями в 1921 году. В СССР у него остались сестры Берта, братья Ефим и Лев. Со своей женой Региной (Ривкой) Абрамовной Леви, спасаясь от преследований полиции (он просидел год в польской тюрьме за организацию забастовок), оказался в Берлине, а затем и в Париже. Молодая чета бедствовала, и агенту ОГПУ не потребовалось больших усилий, чтобы завербовать Зборовского[43]. Отныне начальнику СПО ГУГБ Г.Молчанову он будет известен как агент "Мак" (он же — "Тюльпан", он же — "Кант"). Уже через некоторое время парижский шеф Зборовского передавал в Москву:
"Как мы Вам сообщали, источник "Мак" стал работать в "Международном секретариате" троцкистов, где служит также жена{5} сына Троцкого. В процессе работы источник подружился с женой сына Троцкого, результатом чего явился перевод источника в русскую секцию в качестве как бы личного секретаря сына.
"Как мы Вам сообщали, источник "Мак" стал работать в "Международном секретариате" троцкистов, где служит также жена{5} сына Троцкого. В процессе работы источник подружился с женой сына Троцкого, результатом чего явился перевод источника в русскую секцию в качестве как бы личного секретаря сына.
В настоящее время источник встречается с сыном чуть ли не каждый день. Этим самым считаем выполненной вашу установку на продвижение источника в окружение Троцкого"[44].
В Москве порадовались быстрой удаче: в окружение самого заклятого врага Сталина проник свой человек. В ответ на донесение из Парижа незамедлительно следует шифровка с инструкциями:
"Петру.
Поскольку источник "Мак" занял определенное положение в организации, необходимо, чтобы он закрепил это положение. Инструктируйте тщательно источник о его поведении в работе. Предупредите его, чтобы он ничего не предпринимал в организации без Вашей санкции. Мы предостерегаем, чтобы он не перегнул палки и этим самым не разрушил бы все наши планы в этой разработке"[45].
Скоро "Мак" завоюет такое доверие Льва Седова, что почти беспрепятственно получит доступ к многим бумагам самого Троцкого. "Мак" стал регулярно сообщать в Москву обо всех шагах Троцкого и Седова, и даже о их намерениях. Некоторые донесения, расценивались как исключительно важные. Например, ГУГБ НКВД никак не могло узнать адрес Троцкого в Норвегии. Однако тут же из Парижа в Москву было переслано подлинное письмо Троцкого Седову, в котором изгнанник назвал свой адрес в Норвегии и просил направлять ему туда журнал "Большевик" и другую литературу[46].
В конце концов "Мак" смог войти в полное доверие к Седову и Троцкому. Об этом свидетельствует письмо, которое старший сын отправил отцу 6 августа 1937 года (а Зборовский — копию с него, естественно, в Москву):
"Во время моего отсутствия меня будет заменять Этьен (так Седов называл Зборовского. — Д.В.), который находится со мной в самой тесной связи, так что адрес действителен и поручения могут быть исполнены, как если бы я был в Париже. Этьен заслуживает абсолютного доверия (курсив мой. — Д.В.) во всех отношениях…
Обнимаю тебя. Л."[47].
Если бы Троцкий знал о сталинской паутине, опутавшей его, то мог бы по достоинству оценить родившуюся полицейскую систему, в создании которой он принимал такое самоотверженное участие… Но к Зборовскому и его делам мы еще вернемся.
Журнал одного автора
Троцкий привык, чтобы его слушали. На митинге, конгрессе, в воинском строю, на собрании оппозиционеров. Он не мог обходиться без слушателей или читателей. Даже теперь, оказавшись на крошечном островке в Мраморном море, отрезанный от столиц и культурных центров, он должен был говорить. Говорить, если не "планетарно", то хотя бы "континентально". Говорить, чтобы знали: он протестует, низвергает, обличает, утверждает, пророчествует, организует, надеется.
Я уже отмечал, что для истории самой привлекательной чертой этого человека, возможно, окажется его духовная твердость, определенность. Другое дело, каков характер этой определенности. Троцкий один, почти один, не согнулся перед диктатурой, перед тоталитарным режимом, перед огромной мощью, которая, казалось, неминуемо должна была раздавить его. Можно много говорить и писать о мотивах этой духовной непреклонности, этом идейном стоицизме и вере, но нельзя отрицать, что это был человек Идеи. Большой Идеи. Идеи ложной. А если точнее — был пленником Идеи. А пленила его навсегда Идея Революции, особенно планетарной, всемирной. Такой человек не может молчать. Он хочет и будет говорить. Для этого ему нужен рупор — газета, радио, журнал. Или хотя бы что-то из этих средств. Нетрудно себе представить, каким бы был Троцкий в эпоху телевидения… Ему нужна высокая трибуна, чтобы без конца вещать о революции, предупреждать об опасностях, звать на баррикады.
Его противники, русские социал-демократы, изгнанные из России еще раньше и сгруппировавшиеся вокруг созданного Л.Мартовым "Социалистического вестника", высмеивали Троцкого за его непреходящее желание "быть услышанным". Так, Д.Долин в своей статье "Последние отклики" ядовито писал: "…изо всех сил старается Троцкий, чтобы его — упаси боже — не стали забывать. Он пишет и день и ночь толстые книги и маленькие статейки, выпускает семейные бюллетени и варьирует на всех языках все те же мотивы о вероломстве Сталина, о предательстве китайской революции и о нежной любви Ленина к Троцкому. Но человечество неблагодарно — и о Троцком, чем дальше, тем меньше вспоминают и говорят"[48].
Долин ошибся: о Троцком и через десятки лет по-прежнему говорят. Но теперь уже спокойно, рассудительно. Одни называют его "последним Дон-Кихотом революции", другие — ее "демоном", третьи — ее персональным "воплощением". Каждый, видимо, в чем-то прав. Но говорить сегодня о Троцком мы можем в значительной мере и потому, что он никогда не молчал. Думаю, написанное и сказанное этим человеком по своему объему едва ли имеет аналоги. Это было его духовной и политической потребностью — обращаться к людям. Обращаться громко. Обращаться часто.
Едва оказавшись в Константинополе, а затем и на Принкипо, Троцкий в первую очередь занялся изучением возможностей издания небольшого, но регулярного журнала. Ему помогли его сторонники, разбросанные по всему миру. На первых порах для налаживания журнала немало сделали супруги Росмеры из Парижа, а затем главную роль в организации выхода его номеров взял на себя старший сын Троцкого, Лев.
Изгнанник установил связь с испанским коммунистом Андресом Нином, с председателем Революционной социалистической партии Голландии Марингом Снейвлитом, бельгийцем Ваном Оверштаттеном, французскими единомышленниками Пьером Моноттом и Борисом Сувариным, американским социалистом Майклом Голдом и другими революционерами, которые были близки к русской "левой" оппозиции. Постепенно к Троцкому примкнули и несколько крохотных групп зиновьевцев из Германии. Со временем его сподвижники объявились в десятках стран. Даже в далеком Китае возникли фракции его сторонников, возглавляемые выпускниками Московского университета имени Сунь Ятсена, имевшими возможность в свое время слушать Троцкого.
Спустя два-три месяца на Принкипо зачастили гости: и те, кого именовали троцкистами, и журналисты, и те, кто, как выяснилось позже, были подосланы с целью внедрения их в окружение Троцкого. Паломничество нередко раздражало изгнанника, и он с досадой писал сыну в Берлин, чтобы тот удержал очередного пилигрима: "…очень утомляют свидания и отрывают от работы"[49].
Троцкий прибыл в Турцию в феврале 1929 года, а уже в июле того же года вышел первый номер журнала, названный Троцким "Бюллетень оппозиции". Название весьма характерно и недвусмысленно говорит об основной линии издания. Троцкий заявил, что журнал будет публиковать теоретические, политические и информационные материалы о жизни ВКП(б), о путях борьбы с руководством партии, предавшей идеалы большевиков-ленинцев. Задача журнала — помочь партии Ленина вернуться на правильный путь. Издатель обещал читателям, что в журнале будут рассматриваться проблемы революционного интернационализма Ленина, публиковаться архивные материалы "левой" оппозиции (с момента ее возникновения в 1923 г.){6}.
Главная особенность этого журнала, просуществовавшего с июля 1929 года по август 1941-го, заключается в том, что главным его редактором, а также главным, и часто и единственным, автором был Троцкий. Без боязни впасть в ошибку можно сказать, что до 70–80 процентов объема журнала написано самим Троцким. Всего было издано 87 брошюр "Бюллетеня". Но некоторые его номера вышли сдвоенными, поэтому фактически к читателям поступило 65 книжек журнала. Сообщу еще несколько технических характеристик этого необычного издания. Журнал издавался на литературные гонорары Троцкого и пожертвования его сторонников в разных странах. Никакой собственной полиграфической базы у Троцкого, естественно, не было. Издавали там, где позволяли политические условия, где можно было за приемлемую плату договориться с типографией, где находился в тот момент главный администратор "Бюллетеня оппозиции" Лев Седов.
В результате колебаний и изменений политической ситуации в Европе пришлось пять раз менять место издания "Бюллетеня". С июля 1929 года по март 1931-го журнал выходил в Париже. Затем Седов перебрался в Берлин: там оказались более выгодные финансовые условия и вдобавок к этому — в немецкой столице издавались многие книги Троцкого и имелись кое-какие связи с Советским Союзом. Но в начале 1933 года, когда в Германии к власти пришел Гитлер, Седову пришлось срочно вернуться в Париж. В марте того же года там вышел очередной номер журнала. Но опасность со стороны агентов сталинской разведки заметно возросла, и "Бюллетень" выходил в Париже только до февраля 1934 года. Потом в течение года Седов жил и издавал журнал в Цюрихе, но в апреле 1935 года вновь возвратился в Париж. Последний "европейский" номер вышел в середине 1939 года. Правда, готовил его уже не сын Троцкого. Он умер 16 февраля 1938 года при очень загадочных обстоятельствах, оставляющих, однако, мало сомнений в том, что это дело рук агентуры Ежова. В дальнейшем, после начала второй мировой войны, журнал издавался в Нью-Йорке. Учитывалась и близость к журналу основного автора. После убийства Троцкого по инерции вышло еще четыре номера журнала, и он прекратил свое существование навсегда. Ушел в иной мир изгнанник, быстро исчез и его журнал.