– Рыжий? Да уж, Бог шельму метит.
Раничев кое-что подумал было об этом рыжем, исходя из его знаний немецкого, да махнул рукой – ну его к черту, с этаким шельмой связываться, хитер уж больно, к тому же – рыжий. Да и не найдешь его теперь.
Как оказалось, рыжего и не надо было искать, отыскался сам. Когда небольшой отряд Раничева отъехал от рязанской столицы верст пять, позади послышался настойчивый громкий крик:
– Стойте, стойте! Да постойте же.
Придержав коня, Иван кивнул Проньке:
– Посмотри, что там?
Сам же неспешно поехал дальше, пока Прохор не нагнал его, да не один, а с каким-то парнем. Рыжим!
– Ну, слава Богу, догнал. – Рыжий перевел дух. – Ты, что ли, именитый боярин будешь?
– Ну допустим, – кивнул Иван, с любопытством рассматривая парня. Тот! Тот самый, с рынка, в этом не было сомнений: кафтанишко распахнут, без пояса, рубаха не простая, ярко-желтая, шелковая, правда грязноватая, на ногах сапоги юфтевые. Рыжие волосы растрепались, как поднятое ветром сено, глаза голубые смотрят по купеческому, нахально. Ну-ну, посмотрим, чего этому прощелыге надо? Весьма, весьма любопытно.
Рыжий держался гордо, даже, можно сказать, нагло.
– Раз ты – именитый боярин, тогда я к тебе на службу наймусь, – подбоченясь, сообщил он и оглянулся на расхохотавшихся воинов. – Чего ржете-то, лошади?
Пронька аж возмутился от такого непочтения:
– Боярин-батюшка, дай-ка мы его проучим.
– Ага, проучил один такой, – ощерился рыжий. – Промежду прочим, я ведь не просто так за вами шпынялся, едва сапоги не разбив.
Раничев кивнул:
– Знамо, не просто так. А зачем? Мне слуги не нужны.
– Слуги-то не нужны, а вот помощники, немецкой речью, почти как родною, владеющие, я чаю, надобны. Иначе б Димитрий Федорович Хвостин, дворянин думный, людишек своих по корчмам с заданием не послал бы.
– С каким еще заданием? – Иван не скрыл удивления. – Так, выходит, ты и Хвостина знаешь?
– Не самого, людишек его. А задание простое: ведающих немецкую речь наскоро сыскивать. Один именитый боярин, мол, с новгородскими купцами стакнулся – через них с ливонскими немцами торговать затеял.
Раничев погасил улыбку: хитер Хвостин, хитер, ишь, вон, как обставился.
– Деньгу хорошую обещали, – между тем продолжал рыжий, лицо его, большеглазое, с правильными чертами, можно было бы даже назвать приятным, если б не рожи, которые постоянно корчил его обладатель. И сложно было бы сразу сказать, в чем здесь причина – то ли в легком психическом недуге, то ли в общей испорченности нрава?
– Деньгу? Вот как? – заинтересовался Иван. – И сколько же?
– Двадцать московских денег сейчас – и полтину по возвращении! – охотно пояснил парень. – Нехило!
– Да уж. – Раничев ухмыльнулся. – Уж точно, нехило. А кто платит-то?
– Думный дворянин Хвостин!
– Ну слава те, Господи, а я-то уж думал…
– И сказывал, боярин тоже обидеть не должен.
– Если службу будешь нести справно! – Иван улыбался, а в глазах вспыхнул холод.
– Службу?! А как же! – истово перекрестился рыжий. – Если в цене сошлись – как же можно службишку не исполнить?
– Видели мы, как ты исполняешь, – хохотнул Лукьян. – Лихо на торжище бегал!
– А! – Парень, казалось, ничуть не удивился и не испугался – впрочем, подобных нахалов, скорее всего, вряд ли чем можно было бы удивить и уж, тем более, испугать. – Здорово вышло, да? С Акакием, купчиной толстобрюхим, мы от Ельца до Переяславля за четыре деньги сговаривались да его харчи. А заплатил, гад, одну еле-еле, да и харчи всю дорогу такие были, что ноги протянешь! Вот я и выпотрошил его казну немножко. – Рыжий мечтательно улыбнулся. – Четыре деньги себе взял, часть – нищим, а оставшиеся – в корчму снес, вечером наказал пир для наших устроить – им ведь Акакий тоже недоплачивает.
– Для ваших – это для кого? – дотошно уточнил Лукьян, а Раничев лишь усмехнулся – он-то уж давно догадался, для каких «наших». И в своих предположениях не ошибся.
– Да для приказчиков, для кого ж еще-то? – Рыжий почесал нос. – Нешто думаете, если б я взаправду чего украл, так не догнали бы? Этакие-то здоровенные парни!
– Молодец! – уважительно молвил Иван и прищурился. – Только так ли все было?
– Вот те крест! Так берешь на службишку?
– А звать-то тебя как?
– Осипом. Осип Рваное Ухо кличут, эвон. – Парень откинул с левого уха рыжую прядь. – Вишь, серьга когда-то была, выдрали.
Присмотревшись, Раничев увидел рваный бордовый шрам. Хорошо кто-то постарался – едва пол-уха не оторвал!
– И кто ж это так постарался?
Осип шмыгнул носом, вздохнул:
– Нашелся один гад. Теперь вот в правом ухе серьги ношу, левое-то боюсь трогать.
Иван оглянулся и, подозвав Глеба, негромко приказал:
– Проверь.
Кивнув, писец подошел к рыжему и быстро заговорил по-немецки. Осип, похоже, понимал, кивал, отвечал, сначала – односложно, междометиями, затем все подробнее.
– Ну как? – прервал беседу боярин.
– Говорит что…
– Что – меня не интересует. Главное – как?
– Хорошо. Быстро, понятно и чисто.
– Ну и славно. Вот что, Осип Рваное Ухо, хотел на службу? Считай, что принят! Смотри, служи честно, лжи и предательства не потерплю. Заплачу – по службе смотря. Деликатесами кормить не обещаю, но с голоду не умрешь.
Осип солидно кивнул, даже рожу состроил серьезную:
– Служить обещаюсь честно.
Иван обернулся:
– Проша. Посади его к себе на коня, чай, не тяжелый.
Пронька кивнул:
– Или сюда, рыжий.
Так и поехали дальше. Впереди – двое воинов на быстрых конях – разведка, далее – Иван на белом коне, Лукьян – на кауром, затем уж и остальные: Михряй с писцом Глебом, да Пронька с Осипом Рваное Ухо, да еще четверо молодых воев.
Заночевали на том же постоялом дворе, что и в прошлый раз. Иван усмехнулся – подумалось вдруг, а не Осип ли тогда кольца пытался снять? Спросить, что ли? И спросил. Спустился во двор и спросил. Только не Осипа – тот, видно, спал уже – Глеба, писца. Спросил – о чем тот с Осипом по-немецки болтал? Писец улыбнулся, посмотрел на звезды. Оказывается, он спрашивал рыжего – где тот научился немецкой речи? А Осип отвечал, мол, раньше жил во Пскове, у посадника Лариона в людях. Там и навострился – немцы близехонько, не так часто с ними воюют, как торгуют да всякие дела ведут. Оттудова и сбежал.
– Значит, беглый? – ничуть не удивился Раничев. – Что ж, оно и к лучшему – мы для него, наверное, единственная надежда на лучшую долю. Покровительство – не мое, рязанского князя – многого стоит! Если, конечно, в Рязанском княжестве жити.
– О! – усмехнулся вдруг Глеб. – Вот точно так же этот Осип мне и ответил, только по-немецки. Когда я его спросил – зачем ему все?
– С ним-то как раз понятно. – Иван пристально посмотрел юноше в глаза. – А вот зачем все это тебе?
Глеб вдруг улыбнулся мечтательно, даже глаза прикрыл.
– Мир охота поглядеть, боярин. Литву, Новгород, немецкие земли – что удастся. А уж потом – в послушники.
– Да. – Раничев почесал бородку. – Тоже причина вполне уважительная. А я грешным делом думал – Авраамий без твоего согласия распорядился.
– Авраамий? Что ты, господине, как можно? Авраамий-дьяк – человек честный и благостный, – с чрезвычайной убежденностью отозвался писец. – Никогда ближнему своему худа не сделает, хоть бы и самому от этого хорошо было.
– Верю, верю. – Иван похлопал юношу по плечу. – Иди-ка, Глеб, спать, поздно уже. Завтра путь ранний.
– Зер гут, – тихо отзвался писец.
Зер гут…
Отправив парня, Раничев долго стоял во дворе, глядел на звездное небо, думал. Радостно было на душе, радостно и одновременно тревожно. Ясно – почему. И еще одна мысль вертелась в голове, не давая покоя. Не осознавалась еще, ходила в мозгу, словно никак не хотевшая заглотить крючок рыба. Иван мучительно пытался ее выловить, потом плюнул да отправился в горницу спать. Лишь укрывшись медвежьею шкурой, в промежутке меж бодрствованием и сном мысль наконец осозналась, проявила себя. И ведь вполне дельная оказалась, черт побери!
Зер гут! – ведь именно эти слова произнес Савватий, приказчик из лавки Захара Раскудряка. Значит, и он знает немецкий, ну да, говорил же, кажется. Значит, и Савватий, Савва, тоже нужный для будущей экспедиции человек, да еще какой человек – и немецкий знает, и – в отличие от Глеба с Осипом – свой. Вполне доверять можно. Поговорить с Захаром – отпустит. Лишь бы и сам захотел, нехорошо получится супротив воли. Ишь ты – зер гут! Лишь бы захотел…
Глава 6 Май 1410 г. Великое Рязанское Княжество. Сборы
…лишь бы!
Савва захотел; правда, пришлось для начала поуговаривать. Его самого, не Захара Раскудряка, уж тот-то просто бы приказал, как и сам Раничев вполне мог поступить – эко дело, у собственных бобылей-оброчников спрашивать, сказал – поедешь! – и все тут. Нет, поступать так не хотел Иван, и не по доброте вовсе, а по расчету: одно дело, когда человек сам по себе старается, из собственных, так сказать, интересов, и совсем другое – когда из-под палки, тут глаз да глаз нужен. Вот и с приказчиком так – не очень-то сильный энтузиазм вызвало у него неожиданное боярское предложение, что и понятно: в лавке-то торговать, может, и не так выгодно, зато куда как безопаснее.
Не добившись нужного результата сразу, хитрый Раничев зашел исподволь. В общем-то, он и не сомневался в успехе: ну-ка, сравнить в споре умудренного жизнью мужика с высшим гуманитарным образованием и пятнадцатилетнего подростка, окромя рядка и каких-то там средневековых ливонских городов, ничего больше не видавшего. Хотя, конечно, да – в эти времена взрослели рано, и какой-нибудь пятнадцатилетний отрок из начала пятнадцатого века – эко, какой каламбур сложился, не хотел, ну да ладно – по своим морально-деловым качествам ничем иному двадцатипятилетнему парню из начала двадцать первого века не уступит. Взрослость, она ведь не в пьянстве и не в траханье, и не в том, чтоб по ночным дикотекам-клубам шастать, как многие подростки в глупости своей искренне полагают, не в том даже, чтобы деньги самим зарабатывать, с этим проблем нет, а в том, как их, эти деньги потратить, как жизнь свою распланировать. А распланировал – отвечай, никто за тебя отвечать не будет, ни папа с мамой, ни бабушка с дедушкой. Сам! Если же наоборот – никакой ты не взрослый. По такому принципу, если порассуждать, и иных заматерелых мужиков взрослыми уж никак не воспримешь: получку жене отдали – и голова не болит, пускай родная супружница с деньгами что хочет, то и делает: жратву да шмотки покупает, откладывает, коммунальные платежи платит. В общем, вся ответственность – на хрупких женских плечах. А зачем самому платить-отвечать – это ж скучно! Куда как интересней и веселей в игрушечки поиграться – в рыбалочку там, в машинки. Уйти на все выходные в гараж – и черт с ними со всеми. Любо! А денег не хватит, кто виноват? Жена – она растратила. А сами-то что? Еще и куражатся – я, мол, в семье добытчик. Так добыть-то – не самое главное дело, ты добытое с умом потратить сумей! Слабо? Тогда какой же ты мужик? Так, мальчик сорокалетний, ни за что в жизни не отвечающий. Да, это очень удобно, когда поменьше ответственности, комфортно и голова не болит, как вот и в пятнадцатом веке у холопов, за которых хозяин – дворянин да боярин – думает. Тоже ведь вполне комфортно, и так привыкают, заразы, что попробуй из из холопства выгони! Да что говорить, многие небогатые землевладельцы – дворяне да дети боярские с охотой в боевые холопы верстаются: в поход с хозяином походить, сабелькой помахать – а о том, на что жить, пусть хозяин думает! Вот хозяин-то среди своих холопов – единственный взрослый… как и супруга во многих – слишком многих – семьях.
Савватий к холопам не относился, однако все же был феодально зависим, поскольку, как и его хозяин, Захар Раскудряк, проживал в раничевской вотчине. Но торговый приказчик – это не холоп, купец за всем не уследит – тут и самому думать приходится: что, кому да за сколько продать. Да еще б и заманить в лавку. Хорошо тому, у кого просто рядок – прилавок – весь товар издалека виден. А в лавку-то ты еще покупателя зазови попробуй!
Вот и стояли приказчики с раннего утра, кричали, связки юные надрывая:
– А вот сукно доброе, немецкое, а вот аксамит, парча, байберек узорчатый, налетай, пока не скупили!
– Замки, замки – запоры от любого вора, не хуже нюренбергских, с ключами, из самолучшего железа искованные!
– Сабли востры, копья втульчатые, мечи харалужные!
Ну в последнем случае, конечно, кричали меньше – больше на заказ работали.
Иван, прежде чем говорить с Савватием, все про него у Захара за разговором вызнал. Посидели на Ирину-Рассадницу, песен попели, пива-браги выпили – Иван все с интересом на Агафью, Захарову старшую дочку, посматривал – та кувшины да закуски с поклонами гостю дорогому носила. Ничего девица – красива, строга, серьезна – хорошая из ней жена дл Проньки получится. Вот только отдаст ли Захар дочь за военного слугу? А это уж пускай сам Прошка решает, как свой статус повысить, сам пусть и с тестем будущим сговаривается, родителей-то нет, больше некому, разве что вот, Ивану Петровичу, боярину-батюшке. Ну наверное, к осени, к свадьбам, ближе и обратится парень. Пока же у Ивана о другом голова болела. Выпив, как бы меж делом, о Савве-приказчике завел разговор, дескать, разумен ли, изворотлив, храбр? Да как с Захаром себя ведет, с покупателями, с девками, да можно ли ему важное дело доверить – все Раничева интересовало, не просто так шел на беседу, готовился.
– Савва-то? – Захар почесал рыжеватую бороду. – Врать не буду, недавно он у меня – да ты знаешь. И двух лет не прошло.
Иван улыбнулся:
– И за такое время можно было присмотреться.
– Можно… – исподволь глянул на гостя Захар. Чувствовал – не зря тот спрашивает, ой, не зря!
В общем, выяснилось, что Савва вполне умен и торговые дела ведет, как надо. На рядке появился позапрошлой осенью, прямо к Захару и подошел, попросился в люди.
– Да сам припомни, к тебе ведь тогда с парнем и приходили… А, не к тебе, к боярыне твоей, ты в отъезде был. Так боярыня Евдокия, прежде чем рядную запись писать, с дотошностию великой расспрашивала, видать, не очень-то ей и нужен был в вотчине беглый. Но, в общем, сладили.
– А ты-то с чего решил залетного взять?
– Так как же! – Захар усмехнулся. – У меня ж, сам знаешь, все девки, дочери – их ни в лавку, ни к рядку не поставишь. Помощник нужен! А тут как раз этот… Возьми, говорит, торговать, дяденька, я, мол, много чего умею. И ведь не обманул – и счет знает, и цены, и как деньги московские в гроши немецкие перевести. И у меня торгует, и, что случись, Хевронию в лавке помогает.
– Понятно, – кивнул Иван. – Ценный кадр оказался.
– Да ведь еще вышло так, что вроде как я его от обители Ферапонтовой сманил.
– Да ну? – Раничев удивился. – И как же так получилось?
– Парень-то в послушники шел, а рядок случайно увидел. Дай, подумал, зайду – постриг-то принять никогда не поздно.
– Рассудительный малый… Выходит, шел в монахи, а вышел в торговцы?
– Выходит, так.
– А где он живет? На твоем подворье?
– Где ж еще-то? Скромен, но за себя постоять может, на дочку мою заглядывается, не на старшую, та уж серьезна больно, на среднюю, Аглаюшку. Да ты, боярин, чего плохого не подумай! Так просто, сбегают иногда на посиделки или на луг, на реку. Аглая-то у меня тоже не дура – работящая, умная.
– Да у тебя все дочки такие, Захар! Наливай-ка, за них и выпьем.
Выпили – вкусна, забориста бражица, на ржаных сухарях, на медку, на чернике сушеной настоянная.
– Так, выходит, глянется тебе приказчик?
– Хороший парень.
– Слушай, Захар, а ты, часом, не зятя себе выращиваешь?
Раскудряк расхохотался:
– Об том еще говорить рано. Год-другой – пускай поработает, себя покажет, а уж там поглядим… если других женихов не будет.
– Вообще ж, конечно, лучше б тебе самостоятельного жениха найти, – улыбнулся Иван. – Или этого поскорей в деле проверить.
– Ага. – Захар покусал ус. – Вон ты куда, боярин-батюшка, клонишь! Чего удумал – не спрашиваю, захочешь – и сам расскажешь.
– Верно, дело одно замыслил, для княжества важное, – негромко ответил Раничев. – Оттого прибыток великий всем нам может статься. А можно и голову сложить.
– А у тебя, не гневись, господине, все дела такие!
Иван притворно вздохнул:
– Так не у одного меня.
– Ехать куда придется?
– Далече, в немецкие земли.
– Вон что! Понимаю, зачем Савватий понадобился – немецкую речь ведает, то так.
– Отпустишь?
– Савватий ж оброчник твой!
– Понимаешь, не хочу приказывать.
Захар молча кивнул:
– Так позвать парня-то?
– Нет. Лучше завтра в лавку зайду.
Домой Раничев вернулся поздно. Бросив поводья слугам, спешился, окинул хозяйским глазом освещаемый яркой луною двор – везде чистота, порядок. Амбар с утра чинили да на бане меняли венцы – ни одной щепочки не валялось, все подметено, чисто. Иван улыбнулся: супружница за хозяйством следила! И все же – свой глаз, есть свой глаз. Как и пристало именитому вотчиннику, Раничев неспешно прошелся по пустому двору, заглянул и на заднедворье: увидав навозную кучу, поморщился – почему раньше, до сева, на поле не вывезли? Не успели или забыли? Неладно.
Покачав головой, Иван направился обратно к хоромам. Поднявшись на крыльцо, осторожно толкнул дверь… и услыхал музыку. Тихую, льющуюся откуда-то издалека. Ага – сверху, из светлицы.
Иван улыбнулся, стараясь не топать сапогами, поднялся по лестнице, застыл на пороге: интересная открылась картина. На небольшом, придвинутом к окну светлицы столе стоял обтянутый бордовым бархатом патефон производства завода имени Молотова. Напротив, на короткой скамеечке, спиной к двери, подперев голову рукою, сидела Евдокся. Поскрипывая, крутилась пластинка – оркестр Глена Миллера играл «Серенаду лунного света». В тему!
Блестящие темно-русые волосы струились по телогрее, закрывая почти всю спину. Боярыня – несмотря на негласный запрет церкви – волосы подстригала, ведала – длинная коса девичья краса не очень-то супругу нравится, тот предпочитал прически посовременнее, и Евдокся хорошо знала – какие.