— Огрёб?
— Ну да.
— Он умер, Толян, — спокойно пояснил Глеб, рассматривая трещины на потолке. — Не огрёб, не отхватил, не словил, а умер. Я убил его. Забил до смерти. И знаешь что самое интересное? — он повернул голову и посмотрел Толе в глаза. — Мне не жаль. Совсем.
Во время обеда к Глебу подошла Анастасия Репина и приказала через десять минут явиться в кабинет воспитателя.
— Вот дерьмо, — печально протянул Толян, как только она удалилась. — А я уж подумал что обойдётся.
— Это вряд ли, — ответил Глеб.
Преклов опустил замершую на полпути ко рту вилку и шмыгнул носом.
— Что же теперь будет?
— Скоро узнаю.
— Это всё из-за меня, — Толя вздохнул и сокрушённо покачал головой.
— При чём здесь ты?
— При том. Если б я тогда, у турников, держал рот закрытым, ничего бы не произошло. Ты бы не посрался с Кажубеем. Господин Крайчек этого бы не услышал. Не поставил бы вас в ринг. Никто бы не умер, и никому не пришлось бы идти в кабинет воспитателя.
— Ерунда, — отмахнулся Глеб и вылез из-за стола.
Преклов тот час вскочил, едва не опрокинув стаканы, и протянул руку.
— Не поминай лихом, друг, — произнёс он торжественно, чуть дрожащим от волнения голосом.
Глеб ответил рукопожатием и озадаченно нахмурился.
— Ладно… Не буду.
В этот момент самообладание дало трещину. По дороге от столовой к офицерскому блоку оно продолжало стремительно слабеть, пока, наконец, не растаяло полностью. Траурный тон Преклова заронил в сознание тлетворные семена паники, которые тут же дали обильные всходы, за что Толин язык был неоднократно проклят наложением типуна. Впрочем, это не помогло. Возле двери Крайчека, Глеба уже колотила нервная дрожь, а ладони вспотели так, что казалось, ещё немного и с пальцев закапает. Он скрипнул зубами, собирая воедино жалкие остатки былой смелости, и постучал.
— Войдите, — ответил пробирающий до костей механический голос.
Глеб открыл дверь и шагнул навстречу судьбе.
— Курсант Глеб Глен прибыл по вашему приказу, господин воспитатель! — отрапортовал он тоном чуть выше, чем хотелось.
— Ну заходи, герой.
Крайчек в кабинете был не один. Возле окна, скрестив руки на груди, стояла Репина. В гостевом кресле у стола сидел Лехов.
— Рассказывай, — потребовал Архангел.
— О чём? — спросил Глеб совсем ослабшим голосом и почувствовал, как ноги предательски затряслись.
— О том, что произошло сегодня на занятиях по рукопашному бою, — невозмутимо уточнил Лехов.
— Это бы… — Глеб откашлялся и сглотнул. — Это был несчастный случай.
— Не тебе решать, что есть несчастный случай, а что — преднамеренное убийство.
— Почему ты не отреагировал на приказ, курсант? — включился в разговор Крайчек.
— Я не слышал, господин воспитатель. Я старался быстрее закончить…
— Вы с Кажубеем недолюбливали друг друга? — перебил его Лехов.
— Да. Мы не были друзьями.
— Я тебя не об этом спрашиваю. Или ты мечтаешь забить до смерти любого, кто не является твоим другом?
— Никак нет.
— Кажубей был тебе неприятен?
— Так точно. Неприятен.
— Почему?
— Он позволял себе неприемлемые высказывания в отношении меня и моего друга.
Архангел вопросительно взглянул на Крайчека.
— Преклов, — пояснил тот. — Они с первого года приятели.
— Ты вступился за товарища? — продолжил Лехов. — Из-за этого и произошла ссора?
— Так точно.
— И вся твоя неприязнь к Кажубею только в этом кроется?
— Да. Неприязнь… — Глеб взглянул Архангелу в глаза и почувствовал, что тот его действительно слушает. Не с целью формально пропустить мимо ушей и покарать, а с желанием разобраться. — Неприязнь кроется в этом. И ещё…
— Продолжай.
— Курсант Волкова. Наталья Волкова. Она учится в нашей группе.
Репина, стоящая вполоборота к окну, чуть повернула голову, и на нетронутой шрамами половине лица заиграла лёгкая улыбка.
— Она тебе нравится? — спросил Лехов. — Эта Наталья Волкова.
— Да, — кивнул Глеб.
— А Кажубей тут причём?
— Ему она тоже нравится… нравилась.
— Тебя это злило?
— Да.
— Почему?
На этот вопрос Глеб и сам не знал ответа. Действительно — почему? Вот если бы Кажубей терпеть не мог Волкову, если бы всячески доставал её, как Преклова, к примеру, тогда всё было бы понятно. Но нет. Волкову он не трогал. Как раз наоборот, частенько отзывался о ней весьма лестно. Особенно о внешних данных. Что было объяснимо. Глеб думал так же. Но по какой-то причине совпадение мнений не сближало его с Кажубеем, а разжигало ненависть. Странную, бессмысленную.
— Не могу объяснить. Я просто не хотел, чтобы Волкова и Кажубей…
— Глен, твою же мать, — скривился Крайчек.
— Так я и думал, — продолжил Лехов, говоря скорее с собой, нежели с присутствующими. — Видимо, новые инъекции действую сильнее прежних. Особенно в период созревания. Нужно изменить дозировку семнадцать-бэта-эфиров, — он ещё немного помолчал и взглянул на Крайчека. — У меня больше нет вопросов к курсанту.
— Свободен.
— Слушаюсь, господин воспитатель.
Глеб вышел за дверь и почувствовал, как по спине бегут холодные капли, смачивая форменную рубашку, прилипшую к пояснице.
«Неужели это всё? Меня не отчислят? И никакого наказания? Просто „свободен“?»
Он шагал по коридору, не веря в случившееся. Должен быть подвох. Скорее всего, у крыльца ждёт конвой. Пара штурмовиков с кандалами. Они закуют его, посадят в машину, и никто никогда не услышит больше о Глебе Глене. Всего лишь очередная потеря обучаемой единицы. Неизбежный отсев.
Но у крыльца никто не ждал. И возле казармы было пусто.
— Глеб! — Толян подскочил, будто ужаленный, и рванул навстречу появившемуся в дверях товарищу. — Ну что?! Ты как?! Наряды дали? Не переживай, я помогу. Я после обеда буду. Попрошу господина Крайчека…
— Всё нормально, Толь.
— Конечно, всё нормально! Главное, что не отчислили. Остальное — ерунда.
— Нет остального. Меня даже не пожурили. Будто и не случилось ничего.
— Как это?
— Вот так. Всё в норме, Толян. Всё в норме.
Глава 4
Группа 14-16Е, в составе пятнадцати курсантов, стояла на плацу под моросящим дождём. Влага крошечными каплями оседала на плотной форменной ткани и неподвижных, полных спокойной уверенности лицах. Лишь облачка пара в холодном утреннем воздухе отличали строй от каменных изваяний.
Напротив, сцепленная стальным тросом, пропущенным сквозь кольца металлических поясов, выстроилась другая группа, только что выведенная четвёркой штурмовиков из кузова армейского грузовика. Двадцать шесть дрожащих, испуганно озирающихся человек в лохмотьях защитного цвета. Руки за спиной. Чёрные, давно не стриженые волосы падают на будто прищуренные глаза. Кожа широких скуластых лиц отдаёт желтизною. Тщедушные, почти детские тела, не дотягивающие и до семидесяти килограммов, сотрясает нервный озноб. От них пахнет грязью. Грязью и страхом.
— Думаю, все знают, кто стоит перед вами, — начал Крайчек, неспешно вышагивая по плацу. — А если не знаете, я поясню. Это, — небрежно кивнул он в сторону оборванцев, — китайские военнопленные. Их батальон сдался, попав в окружение под Харбином. Они очень сильно хотели жить. Так сильно, что предали свою Родину, отказавшись умереть за неё. Хотя, — воспитатель покривился и развёл руками, — не мне судить их. Я ведь не знаю, каково там, в армии красных драконов. Быть может, кто-то из наших гостей согласится поведать о своих тяжёлых фронтовых буднях, и нам станет понятнее, отчего Великий Индокитай не заслуживает такой жертвы? Отцепить, — указал Крайчек на босоногого солдата.
Двое штурмовиков ухватили трясущегося как осиновый лист пленного и, отсоединив от общей связки, подтащили к воспитателю.
— Ну что, дракон, — Крайчек положил свою громадную лапищу на плечо китайца, — как звать тебя?
Стоящая рядом с воспитателем Репина перевела вопрос, издавая непривычные слуху тягучие звуки.
Китаец тут же оживился и пролепетал нечто неразборчивое, активно кланяясь.
— Его зовут — Чжан Юйсян, — пояснила Репина.
— Сколько лет?
— Восемнадцать, — продолжила переводить младший воспитатель.
— Где родился?
— В деревне, недалеко от Гирина.
— М-м, Гирин, я бывал там. Красивые места. Братья-сёстры есть?
— Пять сестёр и два брата.
— Да ты что?! — Крайчек слегка наклонился, чтобы заглянуть «дракону» в глаза. — Вот это я понимаю! Безостановочное восполнение потерь — ключ к победе! У тебя отличные родители, можешь ими гордиться.
Китаец выслушал перевод и снова начал кланяться, боязливо улыбаясь.
— А у самого дети есть?
— Пока всего трое: два сына — близнецы, по году, и дочь, неделю назад родилась.
— А у самого дети есть?
— Пока всего трое: два сына — близнецы, по году, и дочь, неделю назад родилась.
— Молодец-молодец, — дружески приобнял Крайчек китайца. — Жене часто пишешь?
— Старается отправлять весточки хотя бы раз в месяц, но получается не всегда. Очень любит свою жену, мечтает поскорее увидеть дочь и проведать мать с бабкой. Они живут в соседней деревне. Очень бедно живут. Нужно помогать.
— Похвально. О тылах забывать нельзя. А расскажи-ка нам, Чжан, по какой причине ты предпочёл сдаться? Почему не сражался до конца? Почему не прорывался из окружения с боем?
Пленный опустил глаза и вздохнул, но плечи его расправились.
— Он говорит, что очень стыдится этой слабости, что должен был умереть там, дабы не запятнать честь. Хочет, чтобы сыновья могли гордиться своим отцом.
— Хм, — Крайчек поджал губу и нахмурился, — осознание собственных ошибок — путь к самосовершенствованию. А ты неплохой парень, Чжан, хоть и трусоват. Что скажите? — обратился он к строю курсантов. — Неплохой ведь, правда? И не злой совсем. А? Милашка, — затянутая в перчатку клешня воспитателя легонько потрепала улыбающегося Чжана по щеке и, в туже секунду ухватила сзади за шею.
Блестящий от влаги чёрный кожаный плащ заскрипел, распираемый вздувшимися мышцами.
Китаец, суча ногами и хрипя, повис в двадцати сантиметрах над землёй.
— Я хочу, чтобы вы запомнили раз и навсегда! — проревел Крайчек, неся трепыхающегося пленника вдоль строя, на вытянутой руке. — Это — враг! Неважно, что он говорит! Неважно как он выглядит! Будь то матёрый головорез, сопливый недоносок, дряхлая старуха — вам нужно знать лишь одно — свой или чужой! Каждый, кто не свой — враг! И каждый враг должен сдохнуть!
Шея извивающегося пленника хрустнула под пальцами воспитателя, и мёртвое тело упало на бетон.
Бывшие сослуживцы Чжана в ужасе отпрянули назад.
— Если встретите его семью, — продолжил Крайчек, указывая на труп, — надеюсь, у вас хватит мозгов, и ваша рука не дрогнет при виде милой узкоглазой мордашки. Эти твари плодятся как саранча, и берут оружие в руки с двенадцати лет. Раньше вам не доводилось убивать, за редким исключением, — взгляд воспитателя чуть задержался на Глебе. — В этом нет ничего трудного. Единственное, что может осложнить задачу — ваша собственная тупость. Но, как показывает практика, тупицы редко дотягивают до выпускного экзамена. Завтра вы примите бой. С ними, — кивнул Крайчек на пленных, чем немедленно побудил тех сбиться в кучу. — Пятнадцать курсантов в стандартной экипировке штурмовика, против двадцати пяти косоглазых недоносков с малокалиберными карабинами. На мой взгляд — слишком щадящее испытание. Забой скота, не иначе. Лично я считаю, что вы достойны большего. Тридцать плоскомордых с их штатной амуницией и оружием — как минимум. И будь оно так, я даже допустил бы пару возвратных потерь. Однако, раз вместо драки нам приготовили бойню, то и оценивать я её буду соответственно. Тяпнуть мясника за руку свинья способна, но оторвать её — никогда! Так что сдадите вы экзамен только в случае, если вся группа будет цела. Иначе, отправитесь кормить общевойсковых вшей! Всё ясно?!
— Так точно! — гаркнул строй.
— Сегодня у вас свободный день. Разойтись!
— Чтоб я сдох! Даже не верится, — Толян, в третий раз проверив крепления брони, отложил жилет в сторону и взял стоящий у изголовья кровати табельный РПЗ. — Уже завтра. Ты подумай, завтра! — руки на чистых рефлексах лязгали железом, превращая пулемёт в набор аккуратно уложенных деталей. — Теперь только дотерпеть.
— Да, — согласился Глеб, обрабатывая шомполом, ствол своего СГК-5. — Лишь бы без накладок обошлось.
— Чего? — хохотнул Преклов. — Там же сплошные недоноски. Я, когда услышал, что этому — как его? — восемнадцать, просто охренел. Думал сначала — дети. Помнишь, в прошлом году пленных турков привозили? Ну, те ещё туда-сюда, на солдат похожи. Жалко, что они нам не достались.
— Снова строит из себя героя? — Волкова кивнула на Толяна и, подойдя к Глебу, провела ладонью по его коротко стриженым волосам.
— Никаких сношений перед боем, — язвительно напомнил Преклов. — Так ведь, командир?
— Именно, — кивнул Глеб.
Наташа хмыкнула, обошла его сзади и, склонившись над ухом, прошептала:
— Я буду убивать быстро. И ты поторопись.
— Как думаешь, — начал Толян, провожая Волкову оценивающим взглядом, — в действующих войсках много женщин?
— Среди штурмовиков — процентов двадцать, а у остальных совсем мало.
— Двадцать, — повторил Преклов и задумался. — Одна на пятерых. Нормально.
— Как и сейчас, — пожал плечами Глеб.
— Ну да, действительно. Чёрт, — Толян отложил ствол пулемёта и вытер руки о ветошь, — учёба заканчивается, а с Волковой так ни разу и не получилось.
— Ни разу? — удивился Глеб.
Преклов вздохнул и сокрушённо покачал головой.
— Зато меня Репина дважды вызывала, — оживился он, вспомнив.
— Всего дважды?! Толян, не хочу обидеть, но ты что-то делаешь неправильно.
— Что я могу неправильно делать? Как там вообще можно что-то делать неправильно? Я ведь… — Преклов нахмурился, глядя на едва сдерживавшего смех товарища. — Да пошёл ты в жопу!
Поднявшись с койки в двадцать минут шестого, Глеб с удовлетворением обнаружил, что группа, практически в полном составе, уже на ногах. Отклонение от графика, не важно в какую сторону, воспитателями не приветствовалось, но сегодня был особый случай, и это понимали все.
Вчерашний день, полный возбуждённых разговоров о грядущем экзамене, завершился непривычно плотным ужином и сигналом отбоя, прозвучавшим на час раньше обычного. Но сон не спешил вступить в законные права. Казарма ещё долго не могла погрузиться в тишину. Время шло и, по мере приближения часа икс, эйфория покидала ещё недавно грезящих боем без пяти минут штурмовиков. То тут, то там раздавались вздохи, иногда мечтательные, но чаще тревожные. Они гулко отражались от стен и поднимались к железобетонному сводчатому потолку, словно невидимые ночные птицы. Лёжа на спине и вглядываясь в темноту между балками, Глеб думал о том, как незаметно, данное шесть лет назад Крайчеком обещание, воплотилось в жизнь. Пугающе незаметно. Месяц за месяцем, год за годом, курсант за курсантом… и от группы осталась лишь половина. Четверо из отсеянных погибли — это Глеб видел сам: один в медицинском кабинете, один на ринге, и ещё двое на учениях. Но что стало с остальными одиннадцатью, он не знал. Они просто исчезли из его жизни, из жизни группы. Не вернулись после вызова к воспитателю, пропали на марш-броске, а отсутствие некоторых и вовсе замечалось только утром. Никто ничего не объяснял и никто не задавал вопросов. Даже между собой. Будто и не было никогда такого курсанта. Сейчас Глеб не помнил даже их имён, только отдельные фамилии, хотя со времени последнего отсева прошёл всего год. Год без потерь, и год, как его назначили командиром отделения.
— Не сварился ещё? — усмехнулся он полностью экипированному Толяну, возвращая на место туалетные принадлежности.
— Пар костей не ломит, — ответил тот, постучав кулаком по жилету.
Бронекомплект БШ-3, именуемый среди курсантов «скорлупой», вошёл в их жизнь не так давно, но весьма прочно. Двадцатикилометровые марш-броски и едва ли не каждодневные сборы на время, быстро помогли создать нерушимый симбиоз среднестатистических статридцати килограммов живого веса с восемнадцатью килограммами армидных волокон, пенорезины, высокомодульного прессованного полиэтилена, титана и легированной стали. Состоял комплект из жилета, защищающего торс, шею и пах, шлема со встроенной гарнитурой, включающей камеру, и бронещитков, прикрывающих конечности: плечи, фронтальные и боковые области бёдер, колени, голени. Каждый щиток, представляющий собой «бутерброд» из многослойной армидной ткани, покрытой снаружи пластиной спрессованного под высоким давлением полиэтилена, имел систему амортизаторов и крепился на жёстком каркасе в сантиметре от тела, практически не нарушая теплообмен и обеспечивая приличную защиту, как броневую, так и заброневую. А вот у жилета дела с вентиляцией обстояли не столь радужно. Тяжёлая, сама по себе весящая двенадцать килограмм, конструкция плотно укрывала туловище со всех сторон, оставляя свободный доступ воздуха лишь к небольшим участкам с боков, на стыке фронтальной и тыльной брони. Амортизационно-климатический подпор — множество пенорезиновых реек, расположенных с определённым интервалом — не сильно облегчал положение. Особенно тяжело приходилось поначалу, когда почти каждый марш-бросок заканчивался двумя-тремя госпитализациями с тепловым ударом. Но сейчас была осень, температура давно уже не поднималась выше десяти градусов, и больших проблем жилет не доставлял. А при мысли о вражеском огне, пусть и из мелкокалиберного оружия, бронекомплект, обычно воспринимаемый как лишний груз, представлялся чуть ли не пуховым одеялом, уютным и совсем не тяжёлым. Даже исчезла зависть к двум снайперам — Волковой и Грюневальд — чья броня была в два с лишним раза легче.