Его дело – яркий пример основополагающей особенности бесконечно противоречивой правовой системы Италии: при всей своей великодушной мягкости она может быть и крайне жестокой. И основе этой жестокости в значительной степени лежит ее медлительность. Судьи в Италии не только вершат правосудие; они также управляют судебной машиной – занимаются тем, для чего у них нет надлежащего образования. Ни одна партия левых или правых ни разу не решилась поднять эту проблему, но это главная причина крайней неэффективности работы судов.
Для начала: слушания проводятся не последовательно день за днем, а с произвольными интервалами в течение месяцев или даже лет. На первом слушании (скажем, в ноябре) судья обсудит с адвокатами обвинения, защиты и других сторон процесса даты, в которые они могут присутствовать. Так как все адвокаты одновременно занимаются и другими делами, то скорее всего первая удобная дата будет не раньше чем в декабре, и до закрытия судов на Рождество удастся провести не больше пары слушаний. Затем наступит новый год, процесс возобновится, обычно с регулярностью в одно слушание в неделю или даже реже. При таких темпах всем вовлеченным сторонам – и в особенности судебным заседателям – трудно удерживать внимание на всех деталях материалов дела. К тому же отправленные в тюрьму в ожидании суда ответчики, которые впоследствии оказываются невиновными в преступлении, в котором их обвиняли, находятся в заключении намного дольше необходимого.
В гражданском судопроизводстве все обстоит еще хуже. И это – важная причина, почему зарубежные инвесторы так неохотно размещают капиталы в Италии: если их обманут или просто не заплатят им за товары или услуги, то они смогут получить свои деньги обратно лет через 10, а то и позже. Гротескный пример такого рода стал известен в 2010 году, когда в одной деревне около Рима умерла 94-летняя женщина, которая 40 лет ждала урегулирования спора о завещании своей матери. Изведенная медлительностью судов, она начала судебное дело против государства и выиграла его: ей присудили 8000 евро в качестве компенсации. Но несмотря на многочисленные попытки с ее стороны, она так и не преуспела в том, чтобы получить эти деньги. Лишь малая часть средств, которую она все-таки получила, была выручена от продажи фотокопировальных устройств, конфискованных коллекторами в государственных учреждениях.
В 2012 году в очереди скопилось 3,4 млн уголовных дел и 5,5 млн гражданских.
Одна из глубинных проблем итальянской правовой системы в том, что в уголовном судопроизводстве она представляет собой неудобоваримое сочетание двух несочетающихся подходов. Большую часть своей истории она была, по определению юристов, розыскной. Исключительно важным этапом в судопроизводстве было расследование, известное как istruzione: судья-следователь, называемый giudice istruttore, пытался с помощью полиции установить, кто несет ответственность за преступление. До 1970-х, когда в судопроизводство были внесены изменения, ответчик и его адвокаты не имели права подвергать сомнению или противоречить информации, собранной судьей, не говоря уже о представлении собственных доказательств. Таким образом, открытые слушания в суде – dibattimento – были по сути пустой формальностью, и роль адвокатов защиты – avvocati – фактически ограничивалась подачей прошений о смягчении наказания. Судья, рассматривавший дело, мог основывать свое решение на материалах, записанных во время расследования, даже если они не подтверждались свидетелями, вызванными, чтобы давать показания на открытом заседании. Он – или, чрезвычайно редко в то время, она – редко приходили к решению, которое отличалось бы от выводов giudice istruttore.
Реформа 1989 года подразумевала внесение революционного изменения: преобразования итальянской розыскной системы, основанной на Кодексе Наполеона, в состязательную, такую же, как в США и Великобритании. Но, как часто происходит в Италии, итогом стал компромисс – стремление всегда искать золотую середину, даже если для этого приходится ограничиваться полумерами. В течение нескольких лет Конституционный суд отщипывал кусочки от вновь созданной системы и, среди прочего, восстановил право судьи, ведущего дело, основывать приговор на доказательстве, которое не было получено в суде. Не имея возможности оспорить решения Конституционного суда, парламент решил изменить конституцию, на которой они основывались. В 2001 году изменения были включены в отредактированный уголовно-процессуальный кодекс. Но система по-прежнему остается громоздким гибридом.
Для понимания противоречий вокруг судебной системы – и, по сути, всей политической истории Италии с начала 1990-х – нужно учитывать роль обвинителя, называемого pubblico ministero (PM) или procuratore. По мнению многих итальянцев, полномочия, которые они унаследовали от giudici istruttori, по-прежнему дают им хорошие шансы в противостоянии со стороной защиты. Более того, многие считают, что отдельные обвинители злоупотребляют полномочиями, имеющимися в их распоряжении, чтобы приобрести известность, особенно если они надеются однажды оставить юриспруденцию и начать политическую карьеру. Как и во множестве других вопросов, в отношении к этой проблеме итальянцы делятся на два лагеря. Критики PM называют себя garantisti и именуют тех, кто в этом споре находится по другую сторону баррикады, giustizialisti.
После того как в 1994 году премьер-министром стал Сильвио Берлускони, спор, который ранее не затрагивал партийных интересов, приобрел яркую политическую окраску. Медиамагнат всегда утверждал, что пришел в политику, чтобы спасти свою страну от коммунизма или, скорее, от наследников старой Итальянской коммунистической партии[106]. Его критики полагали, что он пришел в парламент, чтобы спастись от возможного банкротства и тюрьмы. Tangentopoli тем временем продолжал развиваться. Многие другие крупные фигуры делового мира находились в тюрьме, и политический спонсор Берлускони, Беттино Кракси, уже бежал из страны, чтобы избежать тюремного заключения. У нового лидера итальянских правых были все основания опасаться, что он и сам вскоре может быть предан суду: миланские прокуроры уже проверяли информацию о том, что он подкупил сотрудников налоговой полиции, которые проводили проверку в его компаниях, и что он использовал офшорные компании и фиктивный счет для незаконного финансирования Итальянской социалистической партии[107] Кракси.
Берлускони утверждал, что это лишь доказывает его заявление, будто он стал жертвой «охоты на ведьм», организованной обвинителями левого крыла, и оправдывает его борьбу за реформирование судебной системы с целью ограничить полномочия PM. Совершенно неожиданно дело garantisti стало делом его партии и, само собой, других правых. С тех пор многие деятели левого крыла резко прекратили критику итальянской судебной системы, хотя, возможно, в других обстоятельствах они могли бы дать ей беспристрастную оценку.
Возьмите, например, заявления о неправомочном прослушивании телефонных разговоров. С начала 1990-х этот вопрос очень занимал garantista, но с тех пор еще большее внимание ему стали уделять сторонники Берлускони, поскольку именно перехваченные разговоры использовались, чтобы обвинить – или просто поставить в сложное положение – их лидера. Прокуроры и их сторонники возражают, что в стране мафии прослушка – важное оружие в арсенале следователей. Но этот аргумент с трудом выдерживает критику после того, как Институт Макса Планка установил, что число ордеров на прослушивание, выданных в Италии, пропорционально количеству населения больше чем в 100 раз превышает их количество в Соединенных Штатах, в которых тоже есть организованная преступность. Еще одну брешь в аргументах giustizialisti пробили официальные данные по распределению между городами Италии расходов на организацию прослушивания. Эти данные показали лишь незначительную корреляцию между объемом перехвата и присутствием мафии. На верху списка вполне предсказуемо оказался Палермо. Но следом идут Милан и Варезе, расположенный немного севернее деловой столицы Италии. Тренто, один из наиболее спокойных городов в стране, оказался 11-м – на четыре позиции выше Катандзаро, столицы Калабрии, вотчины Ндрангеты. Возникает подозрение, что прокуроры и полицейские дружно приобрели нездоровую зависимость от прослушивания как замены более трудоемких, но не так посягающих на частную жизнь методов расследования.
Больше всего garantisti выводит из себя то, что распечатки перехваченных разговоров без труда находят путь в СМИ, что вдвойне нарушает право на неприкосновенность частной жизни тех, чьи беседы были записаны. Иногда это люди, которые не совершили никаких нарушений, а просто поговорили по телефону с подозреваемым. Бывает, что публикация производится на вполне законных основаниях: если, например, распечатка перехвата была прикреплена к прокурорскому запросу на розыск, арест или иной ордер или к отчету, который прокуроры обязаны подавать после дознания в поддержку вынесенного ими обвинительного заключения. Но довольно часто данные перехватов уходят на сторону, когда расследование еще идет, и иногда публикуются отрывки щекотливых или постыдных разговоров, не имеющие никакого отношения к существу дела. Утечки могут происходить через адвокатов защиты, работников судов, полицейских чиновников и т. д. Но, хотя доказать это невозможно, широко распространено мнение, что самые пикантные фрагменты попадают в руки репортеров благодаря PM.
Формально утечка материалов дела и их публикация являются преступлением. Но трудно припомнить случай, когда против репортера или редактора начали бы судебное преследование, поскольку доказать факт нарушения очень сложно: журналиста в Италии нельзя заставить раскрыть его источники, и поэтому установить личность человека, который допустил утечку информации, почти невозможно. Понятие «находящийся на рассмотрении суда» в Италии существует, но правило о неразглашении подробностей дела нарушается почти ежедневно. Это еще одно последствие того, что реформа 1989 года застряла на полпути. В те дни, когда приговор полностью зависел от профессиональных судей, которые имели доступ ко всем материалам расследования, разумно было предположить, что частичная утечка сведений никак не могла повлиять на результаты разбирательства. Но при новой системе многие дела, как уже отмечалось, слушаются с участием как непрофессиональных, так и профессиональных судей, и первые очень подвержены влиянию СМИ. Подбрасывая репортерам лакомые кусочки, хитрый прокурор может создать видимость, будто вина подсудимого доказана, и защите будет трудно разрушить ее в суде.
Другой пережиток прежней, исключительно розыскной системы – очень свободное применение досудебного заключения. Подозреваемых – а во время расследования все остаются всего лишь подозреваемыми, а не обвиняемыми – иногда задерживают, если на то есть серьезные основания. Например если существует реальная опасность, что они могут убежать за границу, уничтожить улики или запугать свидетелей. Но в Италии подозреваемых иногда упекают в тюрьму на довольно шатких основаниях и, судя по скорости, с которой их зачастую выпускают, после того как они начинают сотрудничать со следствием, их, похоже, сажают под замок, чтобы развязать им языки. Предполагаемые злоупотребления досудебным заключением под стражу впервые стали предметом общественного обсуждения во время Tangentopoli, когда в миланскую тюрьму Сан-Витторио были заключены сотни людей, больше привыкших сидеть на роскошных стульях залов заседаний, чем на жестких тюремных скамьях. Очень немногие из них, как мы уже знаем, в конце концов получили-таки тюремные сроки. Складывается впечатление, что итальянцы, обвиняемые в совершении преступления, скорее могут попасть в тюрьму до того, как будут признаны виновными, чем после. Согласно ежегодной уголовной статистике Совета Европы за 2012 год, больше 40 % заключенных в итальянских тюрьмах еще только ждут окончательного приговора – это второй по величине результат среди стран ЕС.
Прокуроры, разумеется, не могут просто отправлять людей в тюрьму. Это должен делать судья. Но ведь и отношения между судьями и прокурорами в Италии – одна из непростых проблем. Реформа 1989 года разделила их функции, но они остались частью одной системы, как того требует Конституция. Вместе судьи и прокуроры образуют то, что называется magistratura. В то время как адвокаты защиты являются частными предпринимателями, magistrati – государственные служащие. Они сдают одинаковый экзамен, чтобы начать профессиональную деятельность, и по ходу карьеры могут переходить от одной роли к другой: молодой прокурор, работающий, скажем, в Ферраре, может претендовать на должность судьи в Бари, а затем продолжить работу, став прокурором в Риме. В 2005 году правительство, которым на тот момент руководил Берлускони, предложило законопроект, согласно которому судьи и прокуроры должны были оставаться в одной роли в течение пяти лет после начала профессиональной деятельности. Но прежде чем этот закон вступил в силу, он претерпел значительные изменения из-за поправок, предложенных левоцентристами.
Обычные итальянцы продолжают считать, что судьи и прокуроры имеют сходные функции. Нередко прокуроров, даже в СМИ, называют не просто magistrati, а giudici. Представители garantisti жалуются, что оба ответвления magistratura защищают одну и ту же esprit de corps («честь мундира») и потому судьи с легкостью одобряют запросы прокуроров, в том числе и на предварительное заключение подозреваемого. Действительно, если судья до этого несколько лет был прокурором, было бы странно, если бы он интуитивно не смотрел на все с позиции обвинения.
Но что же с утверждением Берлускони, что magistratura кишит сторонниками левого крыла? Некоторые из его сторонников говорят даже о partito della magistratura («партии магистратуры»). Более утонченная версия гласит, что итальянские судьи и прокуроры походят на турецкие вооруженные силы – это группа людей со схожими политическими взглядами, которые не нуждаются в том, чтобы принадлежать к партии или группе, чтобы действовать согласованно.
Справедливо будет сказать, что число сторонников левого крыла среди итальянских magistrati выше, чем среди их коллег в других странах. Адвокаты вообще и судьи в частности склонны быть консервативными. В течение многих лет так было и в Италии. Судебная власть, оставленная в наследство Муссолини, уверенно разделяла правые взгляды. Чтобы ослабить хватку консерваторов в государственных учреждениях, Итальянская коммунистическая партия во времена холодной войны устроила то, что принято называть «позиционной войной». Идея состояла в том, чтобы пролетариат – или, скорее, его союзники среди интеллигенции – внедрился в ключевые структуры власти. После 1968 года эта идея была подхвачена в несколько измененном виде сторонниками новых левых, которые набрали силу в ходе студенческих восстаний. Можно почти не сомневаться в том, что в последующие годы немало радикальных идеалистов действительно устремились в magistratura.
Но утверждать, как это сделал Сильвио Берлускони, что судебная власть наполнена марксистами, – нелепо. Будь оно так, ему не удалось бы столько раз выйти сухим из воды. И Адриано Софри никогда не был бы осужден. Подавляющее большинство судей и прокуроров принадлежат к Associazione Nazionale Magistrati (ANM), которая является просто профессиональной ассоциацией. Внутри ANM есть два correnti («течения»): Magistratura Democratica, которая равняется налево, и Magistratura Indipendente, которая склоняется к правым взглядам. Но и судьи, и прокуроры хором отрицают, что их политические взгляды могут играть какую-либо роль при принятии профессиональных решений. Большинство адвокатов защиты, с которыми мне довелось пообщаться, больше критиковали тех немногих прокуроров, которые одним глазом косят в сторону политической карьеры и выбирают дела, которые, как они знают, принесут им известность в СМИ.
«Но если бы я думал, что, когда я приду в суд, чтобы участвовать в разборе дела, мне нужно будет беспокоиться о политических убеждениях судьи, то, откровенно говоря, я бы бросил эту работу и пошел бы заниматься чем-то другим», – сказал мне один avvocato.
На момент написания этой книги более сильной из двух фракций является Magistratura Indipendente, причем на последних выборах в профессиональный орган самоуправления, Consiglio Superiore della Magistratura, ее кандидаты добились большего успеха, чем выдвиженцы Magistratura Democratica. Прокурор Кассационного суда, который в 2013 году успешно обосновал отклонение последней апелляции Берлускони против его осуждения за налоговое мошенничество, принадлежал к Magistratura Indipendente.
19. Вопросы самоидентификации
В 2011 году Италия праздновала свой 150-й день рождения. В тот день, когда в 1861 году король Виктор Эммануил II провозгласил основание Королевства Италии, 17 марта, в Риме прошла церемония, и группа высшего пилотажа ВВС использовала струи пара, подкрашенного в национальные цвета, чтобы изобразить в воздухе самый большой Tricolore в мире.
В других местах, однако, празднования ограничились в основном выставками, посвященными тому или иному местному эпизоду Рисорджименто. По стандартам относительно молодой страны все было очень скромно. Отчасти это объяснялось тем, что в то время правящая коалиция включала Лигу Севера, которая рассматривает Объединение как полный провал. К тому же Италия была погружена в глубокий экономический кризис, который двумя годами ранее поразил еврозону. Тем не менее столь скромные юбилейные торжества были восприняты многими и внутри, и за пределами страны как очередное свидетельство того, что работа по государственному строительству, начатая в 1860-х, еще далека от завершения.
Итальянцы склонны подкреплять это впечатление. Большинство из них предпочитают рассказывать иностранцам о различиях между жителями страны, а не о том, что есть между ними общего. Неудивительно, что именно эта мысль проходит через большую часть того, что написано об Италии иностранцами: целые книги все еще создаются на основе представления о ней как о чем-то немногим большем, чем «географическое понятие»[108].