– Действительно подозрительные совпадения. Странные…
– Да, но французской полиции так и не удалось найти этот «Fiat»! Его нет. Откуда же взялись образцы краски? И даже если бы они были, кто допустил бы какого-то жалкого спасателя к результатам экспертизы?..
– А вы как думаете?
– Запах денег исходит от всей этой истории, запах больших денег… Все желают тут подсуетиться. Газеты увеличивают свои тиражи из-за истерического возбуждения публики, которой очень хочется верить в заговор, потому что она – публика и готова верить любым нелепостям. Господин аль-Файед недаром позирует с газетными полосами, на которых аршинными буквами написано, что восемьдесят пять процентов людей уверены в том, что это было убийство. Он знает, что людям нужно! – Ледников презрительно усмехнулся. – В таких историях кроме откровенных жуликов появляется масса психически нездоровых людей, которым что-то привиделось, приснилось…
– Как у Достоевского…
– Примерно. Только здесь счет идет на тысячи. Это дело самоиграющее, его даже не надо раскручивать, подогревать к нему интерес, оно будет привлекать к себе внимание всегда. Как убийство Кеннеди. И потом, господин аль-Файед – человек страстный до безумия. И до безумия тщеславный. Знаете, какой фокус он пообещал английским джентльменам? Пообещал, что воздвигнет на крыше своего универмага, в самом центре британской столицы… мавзолей!
– Что? – даже привстал в своем кресле Ренн.
– Мавзолей! В форме стеклянной пирамиды. А когда он умрет, его тело будет мумифицировано и в стеклянном гробу помещено в этот мавзолей на всеобщее обозрение. И еще посмеялся, что депортацию мумий британское законодательство не предусматривает. А еще пообещал клонировать себя в ста экземплярах, чтобы каждый из них занимался исключительно тем, что докучал британским властям требованиями честного расследования обстоятельств гибели его сына Дауда и принцессы Дианы… А еще эти сто клонов будут добиваться признания посмертного права Мохаммеда аль-Файеда на британское гражданство в течение бесконечного количества лет.
– Может, он просто сумасшедший? – опять пожевав губами, предположил Ренн.
– Нет, он просто наделен сумасшедшими страстями. И потом, он просто человек других миров, другой цивилизации, со своими представлениями о добре и зле. Вы не можете себе представить, как он воспарил, когда его сын покорил Диану. Он уже видел себя в родственной связи с королевской семьей! Его сын, человек другой религии, с темной кожей и вьющимися волосами, будет отчимом будущего короля! А внук – братом наследника престола! О, как он трепетал в предвкушении! И вдруг проклятая авария, которая разрушила эту хрустальную пирамиду!.. Месть стала смыслом его жизни.
– И все-таки какими-то доказательствами свои подозрения он подкрепляет? Не на пустом же месте он обвиняет всю королевскую рать?
– Нет, – рассмеялся Ледников. – Знаете, что сам аль-Файед отвечает, когда его спрашивают о доказательствах? «Как можно получить какие-то доказательства, когда натыкаешься на стальную стену спецслужб?». И этого ему достаточно для того, чтобы обвинять весь мир. Основной же его аргумент – к моменту своей гибели Диана находилась на раннем сроке беременности. «Диана сказала мне по телефону, что она беременна от моего сына. Она и Доди планировали помолвку за три дня до гибели», – объявил он во всеуслышание. Только как доказать, что Диана действительно ему это говорила? Он и сам говорит: «Я единственный человек, которому они, Диана и Доди, сообщили об этом и о своей помолвке».
– Но ведь есть медицинская экспертиза.
– Она беременности не установила. Но аль-Файед, разумеется, говорит, что эксперты были подкуплены или запуганы. В этой титанической борьбе, которую сей господин ведет, достается и несчастной принцессе… Аль-Файеду наплевать, какие ее тайны будут выставлены на всеобщее посмешище. Уже вовсю обсуждается состояние ее матки, сроки месячных, говорят о том, что, вероятнее всего, ребенок мог быть зачат не от Доди, а от одного лондонского врача по имени Хаснат Хан…
– Бедняжку влекло к восточным мужчинам?
– Не знаю, – пожал плечами Ледников.
Ренн вдруг улыбнулся понимающе и как бы извиняясь одновременно.
– Мне кажется, разговор этот вам не очень приятен, мой друг?
– Признаться, я не большой поклонник принцессы Дианы. Она была несчастной женщиной, но ее отношение к королевской семье, ее поведение в последние годы…
– В том-то и дело! Принадлежать к монаршей семье – тяжкое испытание. Но уж коли ты на это согласился… Quand on parle du loup, on en voit la queue. Когда говоришь о волке, видишь его хвост. Должен видеть.
– С другой стороны, qui naquit chat court – apres les souris. Кто родился кошкой, ловит мышей. А не баранов.
– Да-да, от судьбы не уйдешь.
В дверях неслышно возникла экономка с телефонной трубкой в руке.
– Это мадам, – значительно сообщила она.
Ренн с выражением посмотрел на Ледникова.
Выйдя от Ренна, он уже привычно огляделся, нет ли слежки. За последние дни это уже вошло у него в привычку. И, видимо, даже стало сказываться на психике. Вчера ему показалось, что он видел в толпе Карагодина, хотя вряд ли президентская охрана стала бы прибегать к его услугам.
В такси он думал о том, что сказал ему Ренн. Старик расспрашивал о скандальной возне вокруг несчастной принцессы вовсе не случайно. Его, как он признался, очень беспокоила ситуация, которая сложилась в последнее время вокруг Николь. Все только и говорят о ее поведении, недостойном звания первой леди, о том, какую это бросает тень на президента. «Понимаете, мой друг, это необычный брак, необычная семья, – сказал Ренн на прощание. – Вокруг них сплошные спецслужбы, у которых свои заботы и возможности, о которых мы не знаем. И потом, они могут действовать на свой страх и риск. А Николь не хочет этого понимать! Не хочет. Вы уж при случае поговорите с ней. Ей надо быть очень осторожной…»
Глава 15 Юрий Иноземцев Boulonnaise Булонка
Роман Аркадьевич Гриб назначил встречу не где-нибудь, а в Булонском лесу, где Иноземцев не бывал уже тысячу лет. Он не любил «излюбленные места отдыха горожан», как изъясняются в путеводителях. Чего, спрашивается, Гриба понесло в урочище разврата, где по ночам правят бал проститутки и трансвеститы всех возрастов, рас и цветов кожи? Существует даже специальное словечко – boulonnaise, булонка. Так называли проституток, работающих в Булонском лесу.
Правда, в последнее время, кажется, после законов, принятых по настоянию президента, им запретили промышлять в лесу, его даже перекрывают на ночь, и полиция вытесняет отсюда жриц любви и покупателей быстрых удовольствий. Но атмосфера и притяжение места продолжают сохраняться, а парижская пресса принялась трубить, что столица лишается одной из своих главных достопримечательностей.
Но лес поутру оказался вполне симпатичным местом – безлюдным, зеленым, с высоченными деревьями. Несколько лет назад он сильно пострадал от жуткого урагана, говорили, что на восстановление уйдет немало лет, но никаких особых следов разрушения Иноземцев не заметил. Хотя нет, лес стал как будто реже, лужайки просторнее, и пару раз он заметил кучи неубранного бурелома.
Гриб сидел на лавочке на берегу озера и читал российскую газету. Слава богу, не «Правду»! Это было бы забавно.
– Ну, вы даете, Роман Аркадьевич! – насмешливо сказал Иноземцев. – Вас же так моментально вычислит французская контрразведка и вышлет из страны. С кем же я тут останусь?
– А вы тогда со мной отправляйтесь – на родину. Не хочется на родину-то? – прищурился Гриб.
– Ну и вопросики вы задаете – прямо как в НКВД.
– А что такого? Мы люди простые.
Простые они! Да в вас столько намешано, перекручено, переплетено, что поди разберись… Где там сотрудник ЧК, а где зубастая акула эпохи бандитского капитализма?
– Не тянет на родину, не тянет, – укоризненно протянул Гриб.
– Роман Аркадьевич, дорогой мой, – жестко сказал Иноземцев, – у меня с родиной свои отношения. Личные. И никого в них посвящать я не намерен.
– Вы что, Юрий, никак обиделись? – сразу сменил тон Гриб. Лицо его стало простодушным и ласковым. – Я же так, пошутил.
Нет, Иноземцев обижаться не думал, просто время от времени считал нужным показывать окружающим, что человек он непростой, тяжелый даже, и всякие там шуточки и подковырки с ним не проходят. Держите дистанцию, господа хорошие! Вам же лучше будет.
– Давайте к делам перейдем, Роман Аркадьевич. Дела-то у нас с вами есть? Или мы их все уже переделали?
– И перейдем, – послушно, даже с энтузиазмом согласился Гриб. – Дел у нас столько, что голова кругом. Только давай походим чуток вокруг озера, члены натруженные разомнем. Тут вон как хорошо!
– Лепота! – язвительно протянул Иноземцев.
– Можно и так сказать, – не стал возражать Гриб.
А парк поутру был действительно хорош. Высоченные французские сосны с голубовато-серыми, а не малиновыми, как в России, стволами раскачивались едва заметно, бело-желтые лодки, как большие птицы, сбились в стаи на воде… И даже шум машин на дорогах, исполосовавших парк, почему-то не казался чрезмерным.
– Не тянет на родину, не тянет, – укоризненно протянул Гриб.
– Роман Аркадьевич, дорогой мой, – жестко сказал Иноземцев, – у меня с родиной свои отношения. Личные. И никого в них посвящать я не намерен.
– Вы что, Юрий, никак обиделись? – сразу сменил тон Гриб. Лицо его стало простодушным и ласковым. – Я же так, пошутил.
Нет, Иноземцев обижаться не думал, просто время от времени считал нужным показывать окружающим, что человек он непростой, тяжелый даже, и всякие там шуточки и подковырки с ним не проходят. Держите дистанцию, господа хорошие! Вам же лучше будет.
– Давайте к делам перейдем, Роман Аркадьевич. Дела-то у нас с вами есть? Или мы их все уже переделали?
– И перейдем, – послушно, даже с энтузиазмом согласился Гриб. – Дел у нас столько, что голова кругом. Только давай походим чуток вокруг озера, члены натруженные разомнем. Тут вон как хорошо!
– Лепота! – язвительно протянул Иноземцев.
– Можно и так сказать, – не стал возражать Гриб.
А парк поутру был действительно хорош. Высоченные французские сосны с голубовато-серыми, а не малиновыми, как в России, стволами раскачивались едва заметно, бело-желтые лодки, как большие птицы, сбились в стаи на воде… И даже шум машин на дорогах, исполосовавших парк, почему-то не казался чрезмерным.
– Про Вайса этого ничего установить не удалось? – аккуратно осведомился Гриб.
– Нет.
Гриб удрученно покачал головой.
– Судя по моим данным, человек распустил язык по собственной глупости и фанфаронству, – успокоил его Иноземцев. – Тут его никто не курировал, не направлял.
– Да я тоже так думаю, – с явным облегчением сказал Гриб.
– Вот пусть ваши московские коллеги и ищут. С горы оно, как известно, виднее, – пробормотал Иноземцев.
Гриб посмотрел на него изучающе.
– Случилось что?
– А что, заметно?
– Да какой-то вы сегодня не такой, Юрий, – заботливо сказал Гриб. – Может, помощь какая нужна?
Эх, хороший он все-таки мужик, наш Роман Аркадьевич, душевный, отзывчивый. Простой. Вот тут Иноземцев себя сурово прервал. На такой работе простые мужики не держатся, да еще столько лет. И быстро спросил:
– Фамилия Гран вам ничего не говорит?
– Гран? А из какой это оперы персонаж?
– Южная Америка, отряды по борьбе с боевиками наркобаронов…
– Да-да-да. Помню, был там такой конкистадор с израильским паспортом. Этого вы имеете в виду?
– Его.
– А что это он вам вспомнился? – удивился Гриб. – Я-то думал, что придушили его где-то давно – по-тихому так, по-хорошему, по-свойски… Слишком уж много крови за ним. Никому он стал не нужен. Отыграл свое.
– Я тоже так думал. Но мне сказали, что его видели в Париже. Не думаю, что он приехал сюда по музеям ходить.
Гриб озабоченно покачал головой.
– Если это так, то жди беды. Этот по мелочам размениваться не будет.
На какое-то время они замолчали. Каждый думал о своем.
По озеру к двум островкам, соединенным мостиком, лениво шлепая веслами, плыл на лодке какой-то человек в белой шляпе. Заметив, что Иноземцев и Гриб стоят и смотрят на него, человек снял шляпу и раскланялся. Иноземцев радостно помахал ему в ответ рукой. Гриб начал прощаться.
– Вы бегите-бегите, – не стал его удерживать Иноземцев. – А я еще погуляю, подышу воздухом! Я-то не на службе, человек свободный.
Он воздел руки к небу, блаженно, со стоном потянулся и проорал прямо в парижское небо:
– Свободен! Наконец-то свободен!
Глава 16 Виталий Карагодин La declaration d'amour Объяснение в любви
Из душа доносилось ее негромкое, беззаботное пение, похожение на мурлыканье.
Каридад-Карагодин… Карагодин-Каридад… Какое странное совпадение!
Так же странно и удивительно все, что между ними происходит. Солнечный удар… Вот именно – удар, от которого не спастись.
Все случилось как бы само собой, он даже не соображал, что делает. Первый день слежки за Ледниковым они проездили в машине практически молча. Карагодин лишь обратил внимание на то, что Каридад до дрожи напряжена, а лицо ее время от времени каменеет, словно она пытается совладать с собой. Сам он тоже чувствовал себя не в своей тарелке, особенно вспоминая те ужасы, что поведал ему о Каридад заклятый друг Тарас.
Надо сказать, Ледников им особого беспокойства не доставлял. Он или просто бродил по Парижу, засиживаясь подолгу в уличных кафе, или часами пропадал у своего приятеля в антикварном салоне «Третий Рим», или тоже подолгу сидел в квартире старого русского эмигранта Ренна. Ничего интересного или подозрительного. Правда, туда в это же время заезжала не кто иная, как жена господина президента. Жил Ледников в квартире на рю Дарю. Удалось выяснить, что квартира принадлежит тому же самому Ренну. И там тоже заметили жену президента. Из чего можно было сделать вполне определенные выводы…
Как-то ближе к вечеру они с Каридад сидели в машине, наблюдая за подъездом дома на рю Дарю, и Карагодин случайно коснулся ее руки. Каридад вдруг словно окаменела, а потом медленно повернула к нему лицо. Оно пылало страстью. Губы ее подрагивали. Не очень-то понимая, что делает, Карагодин притянул ее к себе и обнял. Она впилась в него, как дикая кошка.
Самое удивительное – они практически не разговаривали. Обменивались жестами, улыбками, внимательными взглядами, легкими прикосновениями. И в номере отеля, который он снимал уже давно для случайных встреч, тоже все происходило молча, они оба произнесли только несколько необязательных слов. Никаких тебе la declaration d’amour, все как во сне…
И вот теперь, лежа в постели и слушая ее голос, доносившийся сквозь плеск воды из душа, он пытался разобраться в своих чувствах и раздумывал о том, что сделает Зондер, когда узнает, что случилось. А узнает он обязательно, рано или поздно.
И первым, кто донесет на них, будет друг Тарас, который по-прежнему приглядывал за ним – то ли по приказу Зондера, то ли по собственному желанию, в неутолимом стремлении подставить Карагодина, доказать Зондеру, что он служит ему не за страх, а за совесть. Хотя какая там у Тараса могла быть совесть?
Она вышла из душа завернутая в полотенце. Ее смуглая, гладкая кожа еще была покрыта капельками воды. Она присела на край постели и уставилась на Карагодина своими непроглядно темными глазами. При этом она улыбалась чему-то своему. Сурово-безразличная ко всему, когда они были на людях, она словно сбрасывала с себя эту маску, если они оставались вдвоем.
Он так и не успел ее ни о чем спросить, потому что пропел какую-то странную мелодию ее мобильник. Она выслушала звонившего, тихо сказала по-испански «да» и быстро принялась одеваться. Ясно было, что звонил Зондер, никто другой не мог бы заставить ее так спешить. Спрашивать ничего он не стал, потому что знал – она все равно ничего не скажет.
Выспаться хоть немного ему не удалось – позвонил Тарас, сказал, что их вызывает Зондер и он ждет его в машине через час на площади Сталинграда.
– А что случилось? – зачем-то спросил спросонья Карагодин, хотя знал, что Тарасу ничего не известно.
– Вот там и узнаешь, – хихикнул Тарас, по своей гнусной привычке как бы на что-то намекая, запугивая.
Всю дорогу и потом, в машине, Карагодин ломал голову – неужели Тарас что-то разнюхал про них с Каридад? А если не только разнюхал, но и успел донести Зондеру? И теперь его везут как барана на расправу, потому что Зондеру их связь вряд ли нужна.
Когда уже подъезжали к знакомому краснокирпичному особнячку, Тарас подмигнул и спросил:
– Ну что, кончать своего подопечного будете?
– Какого? – не сразу понял занятый своими мыслями Карагодин.
– Да за которым вы следите с этой…
– А ты думаешь?
Тарас высокомерно усмехнулся.
– Я не думаю, я знаю – эта стерва другими делами не занимается. Ее Зондер на них специально натаскал.
Так, облегченно вздохнул Карагодин, значит, Тарас о них с Каридад ничего не знает, иначе бы он так о ней не говорил. Но то, что не знает Тарас, вовсе не означает, что не знает Зондер. В конце концов, она могла сама ему обо всем рассказать, ведь он о ней ничего не знает – что их связывает с Зондером, кто она ему, почему так преданна… Ничего не ясно. Тарас, правда, как-то сказал, что она, мол, чуть ли не дочь Зондера от какой-то мулатки из Южной Америки. Но откуда ему это знать? Вряд ли сам Зондер рассказал Тарасу об этом за рюмкой чая.
Тарас опять завозился, захихикал.
– Не жалко мужика-то?
– Какого? – не понял Карагодин, занятый своими мыслями.
– Такого! За которым ты следишь и которого кончать будешь? Мужик-то молодой еще, симпатичный. Бабам наверняка нравится. Ему бы еще жить да жить!
– Ты за дорогой лучше смотри, – оборвал его Карагодин. – Нашелся тут жалельщик!
– Ну ты зверь! – удивленно покачал головой Тарас. – Два дня с этой тварью поездил и таким же стал. Даешь!
– Тормози, – зло сказал Карагодин.
Когда Тарас остановил машину, повернулся к нему и жестко сказал: