- Знал когда-то, - румяная, немного обросшая светлой щетиной щека Усманова заметно дернулась.
Володька облизал ложку, да с таким аппетитом, что Самураю, наевшемуся под завязку, внезапно захотелось проглотить еще хоть немного варева. Афганец продолжал:
- Ну, тады как на танке туда въедем - тебя с собой возьмем. Дорогу показывать...
- На танке... - совсем загрустил Усманов. - На каком танке, Афганец? Были б мы хоть солдатами. А то - наемники... Нас горы только за то и терпят, что мы их гусеницами не ковыряем... Нам же за души платят! За шлепнутых...
Тут Влад, затянув как положено бинт, внезапно вступил в разговор:
- Нет, Горец. Не за них нам платят, а за спасенных... За спасенные души...
И звучало это почему-то без всякого пафоса, хотя слова были достаточно громкими и высокопарными. Хмельным воинам, однако, так не показалось. Они с воодушевлением подхватили идею Оборотня, зашумели. Не выдержал и Афганец и, когда заговорил, остальные невольно примолкли:
- Ну уж точно, что не за шлепнутых... У них ее и не было никогда, этой души-то... А чего ж платить за то, чего нету? Так что Вулф прав. И я, может, только отчасти за деньги давлю эту мразь поганую. Не нравится мне, когда войну здешнюю называют охотой на волков. Волки - животина благородная. Их хоть уважать можно, раз уж любить не получается. Они сами по себе - хоть в стае, хоть в одиночку. Сволочные, правда, бывают, да кто сволочным не был? А эти - шакалы. Они без стаи - ноль без палочки. Они в одиночку-то и напасть побоятся, уссутся да руки лизать начнут. А ты только отвернись: враз тебе такая сука в задницу вцепится, исподтишка. Так что политика, разговоры - все чухня! Давить надо их, до последнего шакала давить. Согласен, Ромаха?
Тот внимательно посмотрел на него и подсел к Мастеру. Что-то сказав на ухо саперу, пошел к блиндажу. Мастер с некоторой неохотой поднялся и последовал за вожаком.
С наступлением темноты ребята начали расходиться на ночлег. Хусейн заглянул в блиндаж и увидел сидящих за столом Мастера и Оборотня; наклонясь к тусклой керосиновой лампадке, они тихо переговаривались и изучали какое-то разобранное устройство. Приглядевшись, Усманов понял, что сапер посвящает Ромальцева в детали взрывного устройства часовой мины, показывает всякие проводки и прочее. Влад повторял за ним все движения, и до Горца дошло, что с каждым разом пальцы его становятся все более ловкими и чувствительными. Мастер уже не в первый раз обучал Оборотня уму-разуму в своей науке. Опять же: зачем это Ромальцеву, когда есть саперы, да не один, а два, мастера высшего класса?!
- Вы чего тут? - спросил выглянувший из-за Хусейна Афганец. - Ночь ночевать собрались? Спать не будете?
Влад поднял голову. В этот момент пламя в лампочке мигнуло, и Хусейну показалось, что по брезентовой стене мелькнула тень зверя. Когда свет выправился, это оказалось тенью, отбрасываемой Ромальцевым - и только. Нормальная тень. Человеческая. Взгляд Влада недвусмысленно попросил оставить их в покое. Ни слова не сказав, Афганец удалился. Хусейн Ромальцеву не мешал, потому что не шумел, и потому он спокойно отвернулся, словно Горца тут и не было. Однако Хусейн и сам решил уйти: если у Влада еще находятся силы для бдений, то уж он-то просто валится с ног.
Горец уже почти совсем заснул, когда вернулись Мастер и Оборотень. В холодной землянке лежать рядом с Ромахой было одно удовольствие: от него всегда шло столько тепла, сколько не дала бы никакая печка. Поначалу Хусейн думал, что это у него жар, однако Оборотень был здоров, как бык. Больные так не дерутся.
Влад подкатился под плащ и, привалившись одним боком к Усманову, а другим - к Мастеру, перевернулся на живот. Горец вскорости ощутил, что согревается, но Ромальцев к тому времени уже тихо, но крепко спал.
Хусейну казалось, что ему только-только удалось сомкнуть глаза, как часовые подняли всех по тревоге. Он вскочил, вскинул автомат, в последнее мгновение подумав: "А где ж Ромаха?!" Того уже и след простыл. Выбравшись из землянки, Горец увидел, что тот уже выслушивает дозорных, а парни еще подтягиваются к ним на поляну.
- Там, чуть севернее, - докладывал Афоня, - в ауле, кажись, если по звукам судить, стреляли, взрывы были...
Далее его репортаж уже не требовался: стрельба началась снова, но как будто удаляясь.
- Ага, тише стала... - подтвердил мысли всех второй часовой, Санчо-Панчо. - На север уходят, что ли...
- Встречаемся у канатной дороги, - быстро сказал Оборотень, и это означало - "рассыпаться".
Канатной дорогой у них назывался навесной мосток над неизвестной речушкой, к осени обмелевшей так, что достаточно тренированный мужчина мог каждый из ручейков, в который она превратилась, перепрыгнуть без особого разбега; впрочем, конечно, если бы он был налегке. Дощечек на этом мостике практически не осталось, а гнилые канаты рвались, казалось бы, от одного на них взгляда. Переходить по нему через русло на высоте пятнадцати-двадцати метров решился бы разве что Ромальцев, и то в своем недавнем прошлом, о котором никто из парней, естественно, не знал...
По ту сторону безымянной реки - наверняка одного из притоков Терека или Аргуна - начиналось чеченское селение.
Наемники появлялись у "канатной дороги", как из-под земли, ведь было еще довольно темно. Ромальцев возник последним и не стал никого пересчитывать: ясное дело, сделал это до того, как объявиться пред ясны очи коллег. Усманов и Самурай были отправлены в село на разведку.
Оставив все тяжелое на месте, Юрка и Хусейн налегке отправились штурмовать речку: спустились с обрыва, почти бесшумно заскользили по высохшей гальке, в половодье устилавшей дно, и принялись, как кузнечики, скакать через вялые потоки. Ручьев там текло штук семь, и смотреть на них сверху было бы в какой-то степени забавно, если бы после второго же прыжка команда не потеряла их из виду.
Самым трудным был последний: на той стороне берег был еще круче, потому что без всяких предупреждений и церемоний за ручьем начиналась гора - благо еще, что хоть не нависала над водой. Мочить ноги в такой холод было более чем противно, но иного выхода ни Хусейн, ни Самурай не нашли. Горец ощутил, как ступни свело судорогой, и ускорил переправу. Юрка же двигался как паром.
Воздух, который они до этого считали морозным, теперь показался им эфиром африканского рая, ни больше, ни меньше. По крайней мере, бежать было лучше, чем стоять на месте...
Аул ходил ходуном. Никто не заметил появления новых лиц, ибо никого из жителей невозможно было выманить за пределы их дворов. На улицах валялось несколько тел - не то трупы, не то раненные.
- Федералы! - тихо сообщил Самурай, разглядев лычку у лежавшего в кустах и закрученного в неестественной позе убитого. - Пошли... Не хрена нам тут светиться. Все, что надо, мы узнали...
- Подожди! - Горец приложил ухо к ближайшему забору; в доме довольно громко говорили по-чеченски.
- Чё они там? Переводи, что ли...
Горец прислушался.
- Она кричит, чтобы выкинули кого-то из дома... - сам того не замечая, Хусейн усилил собственный акцент и говорил теперь с подхрипыванием и гортанными призвуками, характерными для его родной речи, - еще говорит, чтобы уходил он сам...
- Да кто?
- Подожди... Тот просит: "Бабушка, пусть остается! Ранен Эльдар, сильно ранен"... Она говорит, знать его не хочу... русские придут, застрелят, если мы его прятать у себя оставим... Он - что Эльдара родичи заберут его отсюда... Ругаются...
- Ни хрена не понял, - шепнул Самурай. - Чё за Эльдар?
- Боевик. Он их родственник. Только не кровный. Она не хочет, чтобы их всех расстреляли за укрывательство. Но его все равно оставят, так что можно будет прийти в этот дом...
- С какого рожна его оставят! Бабка его выпрет, как миленького, блин!
Горец снисходительно посмотрел на него и усмехнулся.
- Короче, перестрелка у них тут была, - акцент снова исчез, - и, похоже, федералов разнесли в клочья...
- А чего ж Эльдара этого тогда не подобрали, если победили?
- Значит, подумали, что убитый. Или на своих понадеялись... Да кто их знает? Я в их головы влезть не могу, да и не хочу, Самурай. Пошли...
Хусейн быстро сложил в уме довольно правдоподобную картинку: нападение бандформирования на пункт временной дислокации русских, внезапная перестрелка, закончившаяся поражением федералов; если кто-то из русских и выжил, их, вне всякого сомнения, захватили в плен. Несколько месяцев назад, быть может, расстреляли бы на месте или снесли головы. Но теперь боевиков взяли за жабры, и каждый русский им нужен для обмена на своих. Стоит ли упускать такой случай? Но, по крайней мере, это означает, что далеко они уйти не могли или же находились где-то рядом. Гор много, но "духи", как и люди, оставляют следы. Не могут не оставить. А волки умеют выслеживать. И еще как...
Выслушав принесенную информацию, Оборотень взглянул на небо. Ноздри его тонкого - "римского" - носа слегка раздулись. Ага, подумал Хусейн, вот след и взят...
Через двадцать минут они вломились в тот самый дом. Женщина что-то вопила, но понять ее мог только Горец, а ему было не до перевода. "Оборотники" были в маскировочных платках, в шапках, натянутых до подбородка, Самурай так вообще перемазал физиономию не то сажей, не то еще какой-то фигней - ужас дня и ночи! Однако все хозяева сразу поняли, что к ним пожаловали не сородичи, а, скорей всего, русские солдаты. Раненого прятали в сарае, на сене. "Как в фильмах про гражданскую", - мелькнуло у Хусейна. Рана у боевика была тяжелая, но не смертельная: колено разворотило.
Оборотень нагнулся над ним. Чеченец смотрел больными глазами, но с вызовом. Особой ненависти не было в его взгляде, да и что бы он мог сделать всего-навсего с ненавистью?
- Сколько твоих и куда они ушли? - спросил Влад.
Боевик презрительно изогнул рот, но слюны, чтобы плюнуть, ему не хватило. Ромальцев повторил свой вопрос еще более внятно. В доме послышался вой бабки. Она же не знала, что ни ей, ни ее семье пока ничего не грозит. Пока. До следующего налета "родственников" или приезда "федералов". Правда, на всякий случай в доме остались Мастер и Скиф.
Тогда раненый завизжал что-то на своем. Горец вопросительно взглянул на Оборотня, но тот двинул плечом: перевод ему не требовался.
- Ты узнал нас? - еще раз спросил Влад.
Чеченец разразился бранью на смеси русского и родного языка. Больше вопросов Оборотень не задавал:
- Если ты сейчас не вспомнишь, куда ушли твои, я сниму эту повязку... - тихо произнес он.
Боевик увидел его глаза. Кто знает, что творилось у него внутри в тот момент, но вопить и браниться он прекратил. Кажется, он понял, что будет с ним, если этот черный человек сейчас развяжет косынку и откроет лицо. Кажется, своим замутненным болью разумом он догадался, кто этот черный человек. Стиснув зубы, он пробормотал:
- Выше, в горы. По тропе... Там двор Улугбека...
- Сколько русских?
- Четверо. Может, больше, не знаю... Четверо было...
- Оружия много?
- На вас хватит...
- Задушить его к едреной матери! - не выдержав, проревел Самурай. - Чурка сраная!
Горец покосился на него. Волей-неволей, а слыша такие слова, он чувствовал оскорбленным и себя. Ничего не мог с этим поделать... Влад не обратил на его рев никакого внимания.
- Если ты соврал хоть одно слово, мы вернемся, - сказал он.
Юрка развернул и нехотя свернул свою удавку.
- Считай, что тебе повезло, вонючий шакал! - поставив тяжелый ботинок на забинтованное колено боевика, произнес он и сделал ногой движение, словно давил какое-то насекомое.
Раненый не выдержал и заорал. Из-под косынки сверкнули холодные голубые глаза... Самурай постарался затеряться за спинами Горца и Лешего.
- Тебе же потом пулю в спину пустит... - услышал Хусейн его ворчание у себя за плечом.
Они шли по свежим следам. Заметок было много: то поломанная ветка, то кровь. Уходили пешком (на машине тут и не проедешь). Значит, где-то совсем рядом... Совсем...
И вот они вышли к большому имению, которое, казалось, затерялось в горах.
- Вульф, - вдруг произнес доселе молчавший Афганец. Послушай, а какого черта мы вмешиваемся? Это их разборки... Мы же никогда не лезли в это дерьмо...
Влад ничего не сказал. Рассвело, и действовать нужно было быстро.
Коротко обсудив план действий, "оборотники" рассыпались во все стороны. Казалось - в полном беспорядке.
Хозяин, принимавший у себя неожиданных ночных гостей, только что разошедшихся по отведенным для них комнатам, наконец-то мог лечь. Жене его это счастье не грозило: поди накорми такую ораву! Для этого надо встать в четыре и больше уже не сомкнуть глаз до наступления темноты. Она молча и безропотно возилась на кухне, и старшая падчерица, семнадцатилетняя Сацита, помогала ей управляться по дому. Остальные дети, как и мужчины, спали.
Женщина загнала под ноготь занозу и только присела на табурет, чтобы вытащить ее, как вдруг откуда-то из леса до нее донесся протяжный волчий вой. Сацита вскинула светловолосую, обмотанную тонкой косынкой, голову и с тревогой переглянулась с мачехой. Волк затих.
Едва хозяйка взялась за казан и зажгла огонь на плите, во дворе началась стрельба. Гости, кто одеваясь на ходу (кто-то и вообще не раздевался), кто-то - как был, хватая оружие, повалили отбиваться.
Женщины, пригнувшись, чтобы не получить пулю, прилетевшую через окна, бросились в задние комнаты - к детям.
Дальнейшая неразбериха длилась еще минуты три. Бросив Саците отцовский обрез, мачеха выволокла из-под кровати пасынка громадную плетеную клетчатую сумку и выхватила оттуда автомат. Мальчишки тоже вооружались, но хозяйка крикнула им, чтобы сидели и не лезли.
В доме уже хозяйничали чужие люди с замаскированными лицами. Женщина выстрелила в одного, он отлетел, выматерился (бронежилет - поняла она, но только поздно) и швырнул в нее нож. Лезвие вошло под ключицу и острие выскочило со спины. Глухо застонав и выронив автомат, женщина повалилась на ковер в коридоре...
Ступая через разбросанные по дому тела, наемники заглядывали в каждый угол. Афганец ругнулся на глупо подставившегося под очередь Санчо-Панчо и пощупал горло раненной женщины. Она была без сознания, но умирать пока не собиралась.
На втором этаже, в глубине, снова поднялась стрельба. Неужели не все боевики сложили голову?
- Едрит твою мать!!! - рычал сверху Самурай. - Шакалята достали!!!
Мальчишки дрались свирепо, но были захвачены запрыгнувшими в окно Лешим и Бабаем. В них даже не пришлось стрелять. Девчонки сбились в кучу и голосили. Сациты в комнате не было. О ее существовании наемники пока не догадывались.
Злобствующий Самурай едва не затоптал двухлетнего сына хозяина, который по неразумению выполз из кровати и отправился разыскивать веселящихся отца и его друзей. Папа стреляет - и это интересно! Влад успел выхватить пацаненка из-под ботинок ревущего, как разъяренный слон, Юрки.
- На улицу их! - перехватывая ребенка под мышку, крикнул Оборотень Хусейну.
Ребята подняли воющих от ужаса детей на ноги и потащили во двор. И тут-то из-за веранды пристройки выбежала Сацита с отцовским обрезом. Афганец в прыжке вышиб у нее ружье, но курок был нажат. Вместо Влада пуля угодила в человека, выскочившего из хлева. Девчонка яростно завизжала и бросилась было на Володьку, но тот пнул ее в живот, и, задохнувшись, она скатилась на землю. Из дома показался Леший:
- Все, там все чисто. Никого не осталось...
Выскочивший из хлева мало походил на человека: на нем были какие-то невообразимые лохмотья, свалявшиеся волосы и борода делали его похожими на безумного дикаря. Пробитый выстрелом, он рухнул посреди двора.
Влад бросил младенца в руки его сестрам, окружившим Сациту, которая беспомощно хватала воздух горящим ртом, и кинулся к раненому. Скиф открыл сарай и стал выводить оттуда связанных федералов.
Ромальцев содрал с лица повязку и наклонился к подстреленному. Кровь толчками выплескивалась из огромной раны в правом боку. Он был не жилец и находился на последнем издыхании, но что-то заставляло его корячиться и пытаться привстать, цепляясь кровавыми пальцами за воротник Владовской куртки. На губах его запузырилась черная кровь, когда он попытался что-то сказать.
- Скорей! - сказал Оборотень.
- Я - Ко... Комаров... Роман Мих... Михайлович...
Влад наклонился еще ниже и зажмурился. Роман перехватил воротник, выскальзывающий из слабых пальцев.
- Беной... Бенойское... ущелье... ребята... Мама и... Танька! Ребята, Беной! Слы... - и с этим недосказанным словом он испустил дух.
Ромальцев несколько раз содрогнулся. Наемники видели его спину и недоумевали, что он там делает. Наконец, покачиваясь, Влад поднялся. Кажется, его мутило. Хусейн уловил в его глазах смертную тоску.
- Что с этими-то? - спросил Горец, когда Оборотень приблизился к нему и уцепился за его рукав. Он имел в виду детей, с ненавистью глядевших на замаскированную свору головорезов, разоривших их родное гнездо.
Тот не мог говорить, только ткнул пальцем в рацию. Вместо него сказал Афганец:
- Что с этими? Пусть ими государство и занимается...
Влад отдышался. Самурай с грохотом вывалился из гаража, встроенного в дом:
- Никакого оружия! Федералы говорят, у них много оружия было...
Ромальцев посмотрел на него, и наконец понял, что хочет сказать Юрка.
- В доме его не будет. Поищем в окрестностях.
И точно. В полукилометре от имения наемники наткнулись на подозрительного вида холм. Подозрительным он был только потому, что всюду его засыпала слежавшаяся, темная листва да сухой дерн, а с одной стороны листья были совсем свежими, золотыми, как будто только с ветки обтрясенные. Так и было: холм был завален дерном, под дерном обнаружилась маскировочная сеть и дальше - слоями: брезент, полиэтилен, бумага... огромная куча оружия... Даже видавший всякое Афганец присвистнул. Стоявший с ними федерал указал на несколько автоматов - те самые, которые отобрали у них чеченцы в том ауле. Но Влада и Володьку заинтересовало совсем другое: целая связка ПМН.