Обнявшись и подбадривающе похлопав дорогого гостя по спине, Рустам повел его в лагерь, а водитель с помощью Махмуда выгнал из машины еще одного человека. Это был высокий парень в утепленной джинсовой куртке, потертых джинсах, ботинках военного типа на протекторной подошве с высокими "голяшками" и, главное, с завязанными широкой черной лентой глазами.
Махмуд, не церемонясь, развернул его, привалил к машине и обыскал. Удовлетворенный результатом, он прихватил его за рукав и потащил к воротам, а затем продолжил напутствие уже при помощи подталкивания дулом автомата. Хоть и не связанный, пленник беспрекословно подчинялся.
Главные расположились на поляне у костра. Сооруженный из крепких досок стол стоял в стороне и ломился от всяческой еды и питья. Кроме того над углями мангала жарился настоящий шашлык из откормленного барашка - голова этого животного была насажана на кол тут же, рядом, а сам кол воткнули глубоко в землю, так что получился своеобразный памятник нынешнего пира.
С пленника стянули повязку, и он, щурясь с непривычки, огляделся по сторонам. Главные не смотрели на него прямо, но искоса то один, то другой все же изучали, что за фрукт пожаловал на десерт. Это был мужчина явно не русской внешности, с двухнедельной, а то и больше, щетиной на лице и внимательными голубовато-зелеными глазами. Он натянул болтающуюся ни к селу, ни к городу повязку на лоб и тем самым убрал с бровей мешающие темные волосы. Особенного страха он явно не испытывал.
- Проверили - все чисто?.. - с акцентом, но по-русски спросил один из полевых командиров, усаживаясь в складное кресло для пикников.
- Ага, - с гортанным призвуком заверил водитель.
- Ну, Зелимхан, с возвращением! Хреново там было, в России?
- Хреново. Тут лучше, - ответил тот, кого так радостно встретили привратники.
- А ты, оказалось, смелый, хюрсик! - командир посмотрел теперь на пленника, и все остальные грохнули от смеха: мультяшный персонаж с рыльцем вызывал особенно теплые чувства у мужественных горцев. - Надо было б, канешна, за каждого из иностранцев по два наших парня требовать, ну да подавись они, свиньи русские! И так всех, на х..., перережем... А ты, - он глянул на русского так, словно сморкнулся, - ты нам гарантией будешь, чтоб с Тамерланом чего не схитрили твои...
Пленник даже не пошевелился. Бандиты вдоволь посмеялись над ним и милостиво предложили сесть на бревно у стола. Парень не стал спорить и отказываться, а потому спокойно сел.
- Махмуд, хавуоолла! - крикнул другой командир с закатанными по локоть рукавами. Такой густой шерсти, как на руках у этого боевика, не видели даже его товарищи, не говоря уж о пленнике.
Привратник возник из темноты.
- Махмуд! Веди сюда иностранцев. Шашлыка им угостим на дорожка! Хюрсик, а ты шашлык любишь, а?
Пленник равнодушно повел плечами. Остальные снова грянули хохотом: непонятно почему, но упоминание о "запретном плоде", а точнее, о "запретной плоти" мусульман их веселило до упаду.
- Где им еще настоящий шашлык кушать придется, да? продолжал острить первый полевой командир, не столь мохнатый, как его товарищ. - А ты, хюрсик, подумай: может, тебе с нами придется остаться... Как, а?
Все пили водку. "Распутин", "Смирнофф", еще какую-то... Махмуд оперативно доставил к столу востребованных иностранцев и, глотнув из протянутого ему за службу стакана, отошел.
Иностранцы были французами, точнее, тем, что осталось от двух французских журналистов - супружеской пары. Оборванные, грязные, изможденные, доведенные до полудистрофического состояния.
- Видишь, женщина, ты двум, - командир показал два растопыренных пальца, - нашим джигитам жизнь спасла! Вах, вах! Ну, садись, говорю! И слушай: выпей с нами, женщина, за здоровье всех пленников! Давай, не стесняйся. Щас дома будешь. Жалко, если йурсик водку не попробуешь!
Тем временем пленник незаметно взглянул на наручные часы. Вероятно, их с него не сняли только лишь потому, что они показались боевикам чересчур дешевыми.
Журналистка попыталась от водки отказаться, но полевые командиры прицепились к ней с удвоенной силой и стали совать рюмку ей в лицо. У женщины не было сил бороться с ними; тогда она сделала вид, что предпочитает пить самостоятельно. Муж ее, ласково подбадриваемый автоматами, не мог и рукой двинуть.
- И ты держи, пацан! - сказал мохнатый и вручил пленнику полный стакан "Распутина". Тот, ни слова не говоря и даже как будто не выдохнув, опрокинул в себя все содержимое и не поморщился. Мохнатый с показным восхищением хлопнул себя по ляжке:
- Вай, молодец, хюрсик, мужик! Во как надо пить! Ты тоже давай! - потребовал он у француза, наполняя "Распутиным" все тот же стакан.
Тот пытался что-то объяснить на своем языке, но его, естественно, никто не понял. Женщина на ломаном русском сказала, что у него больной желудок. Чеченцы взорвались хохотом:
- Вот и полечи свой желудок, чмо американское! Вай, взгрев!
Бедолагу с первого же глотка вывернуло. Он закашлялся и упал на колени. Женщина плакала. Пока все потешались над ее мужем, русский сделал ей знак вылить водку в траву. Она так и сделала и тут же поднесла пустую рюмку к губам. Русский закурил.
- Во, а женщина твоя - молодец! Смотри-ка, Аслан! Выпила! Га!
- Веди их в машину, Махмуд! - явно заскучав в обществе "трезвенников-язвенников", сказал мохнатый Аслан. - Хюрсик хорошо пьет, он с нами останется!
Пиршество продолжалось. Пленнику протянули второй стакан, и снова наполненный до краев:
- Давай, покажи еще!
Русский поднялся, отбросил сигарету и хрипловато сказал:
- Отолью для начала...
Чеченцы рассмеялись. Едва он сделал шаг в сторону, с жухлой травы поднялась кавказская овчарка и угрожающе зарычала. Вернувшийся Махмуд гаркнул на нее и пошел проводить пленника и сделать то же, что собирался сделать и тот. Выйдя за круг света, русский отвернулся к кустам и звякнул заклепками куртки по пряжке ремня. Махмуд тоже не стал слишком удаляться от остальных и расстегнул штаны, стоя шагах в пяти от пленника.
Внезапно боевики услышали совсем рядом леденящий душу волчий вой. Никто не успел понять, что происходит, как вдруг русский развернулся и швырнул что-то маленькое и сверкающее в горло Махмуду. Сюрикен воткнулся прямо в сонную артерию чеченца, и тот осел в траву, как и был - с расстегнутой ширинкой. Среагировав на предсмертный хрип, собака с яростным ревом вскочила с места, но русский пленник уже завладел оружием умирающего врага и, прикрывшись его телом, как щитом, от очередей переполошившихся чеченцев, первым делом пристрелил овчарку.
- Ха цьог! - выругался кто-то из боевиков, потеряв из виду русского, который растаял в темноте, бросив труп на землю.
- Оборотень! - проорал еще кто-то и осекся на полуслове: чей-то снайперский выстрел пробил ему голову.
Выскочившая из-за кустов пара человек устроила на месте пиршества откровенную резню. Особенно буйствовал молодчик в черной косынке с завязанным, как и у всех, лицом, но сверкавшими далеко не как у всех узковатыми глазами. Этот зверел не на шутку. В руке у него было что-то вроде ятагана, при каждом всполохе потревоженного костра отливавшего кровавыми бликами. Этим "ятаганом", вскорости действительно окровавленным, он размахивал, как ветряная мельница. В громадное блюдо с шашлыком упала голова мохнатого командира, а обезглавленное тело, судорожно уцепившись за столешницу, конвульсивными взмахами рук смело на землю "Распутина", "Смирноффа" и почти все стаканы и рюмки. Не успев всласть налюбоваться делом своих рук, молодчик принялся за других. Его напарник старался не колошматить их, а, выждав удобный момент, когда горе-мамелюк не будет мешаться, предпочитал стрелять.
Чуть в стороне тот, кого назвали Оборотнем, положил из автомата всех боевиков, что пытались спастись бегством.
За какие-то минуты все было кончено.
К огню подтянулось семнадцать человек.
- Все целы? - спросил один, стягивая с головы шапку-чулок с прорезями для глаз, и оказался Володькой-Афганцем.
- Как всегда! - отозвался Хусейн, разглядывая трофей - "ПМ" одного из полевых командиров.
Кровожадный Самурай прошелся по валявшимся телам "контрольными в голову". Было видно, что ему приходится это делать не впервые: еще бы, сколько раз приходилось "разбираться" с неприятелями того же Дмитрия...
- Скиф, Мастер! За остальными заложниками! - бывший пленник затянул потуже свою повязку и перекинул через плечо ремень "калаша".
Названные ребята, прихватив по шампуру из мангала, не оскверненного последствиями Самурайского гнева, подались за ним.
- Эй, Вулф! - усмехнулся Афганец, тем самым заставив Ромальцева оглянуться. - А ведь тебя вычислили!..
Оборотень ничего не ответил, молча развернулся и растворился в темноте. А что отвечать? "Вычислили" его уже не в первый раз; но всякий первый раз для "вычислившего" оказывался последним. Так уж получалось...
- Полнолуние... - вздохнул Самурай, вытирая пучком травы свой "ятаган": в первую очередь - оружие, себя - уж как-нибудь позже, не страшно. - У свинины прорезаются зубы. Как там ты говоришь, Горец, по-ихнему... ну, вашему, то есть... "поросенок" будет? "Хурсик"?
Наемники засмеялись. Хусейн не стал отвечать. По команде Афганца все они немедленно занялись зачисткой территории. Завтра здесь не останется даже намека на ночную резню...
Бывший пленный журналист в полубеспамятстве лежал на заднем сидении джипа, и его уже не беспокоила даже беспорядочная стрельба в лагере. Жена тихо рыдала в правом переднем кресле, зажав уши руками и терзая поломанными грязными ногтями пучки некогда роскошных каштановых волос. Она испуганно вскрикнула, когда из ворот к ним навстречу вышло три парня - двое в камуфляже и один (слава Иисусу!) тот самый, в "джинсе" и черной повязке. Они вели еще троих, гражданских, и, если судить по состоянию одежды, таких же заложников, как злосчастные французы. В их числе был ребенок - щупленький мальчишка в накинутой на плечи джинсовой куртке русского.
Мужчина в повязке подсадил мальчика в джип, к журналисту, а сам оглянулся и негромко свистнул в темноту. Француженка остолбенело смотрела на перемазанных кровью "камуфляжников". Душа ее не вынесла. Перевесившись через борт, она конвульсивно задергалась, но пустой желудок вывернуло только желчью.
Один из заложников - ничего не соображающий дядька с отстреленным указательным пальцем правой руки - то и дело канючил: "Вы кто? Кто вы? Куда нас?".
На свист русского в повязке отозвался рев двигателя, и из закрытого маскировочной сетью сарая, оборудованного под гараж, выехал еще один джип, похожий на первый. Тем временем сам русский, покачнув машину, сел за руль к французам.
- Встречаемся на старом месте, - коротко сказал он своим парням.
- Хоп! - ответили те.
- Вы кто, а?! - снова затянул дядька, которого негрубо, но упорно подталкивали ко второй машине эти странные окровавленные мужчины.
- Мы - по ваши души, - наконец решил ответить похожий на богатыря, но не очень высокий "камуфляжник" и почти забросил заложника в джип. - Скорей, скорей, время - бабки!
Француз начал приходить в себя. Жена его успокоилась, начиная осознавать, что самое страшное, скорее всего, для них закончилось. Оставалось только не попасться в руки еще какой-нибудь банды или не угодить в перестрелку. Но журналистке почему-то казалось, что эти странные, выглядящие жестокими, люди знают, как всего этого избежать. Только бы побыстрее все это закончилось! Только бы улететь на родину и забыть, забыть, забыть всё!.. Однако она точно знала: забыть ни она, ни Шарль не смогут ничего...
ЗА ТРИ ДНЯ ДО ВЫШЕОПИСАННЫХ СОБЫТИЙ...
Забравшиеся высоко и глубоко в горы наемники наконец могли перевести дух после череды операций. Они были сами по себе как те же дикие звери, выбравшиеся на охоту. Никто не указывал им, куда идти и что делать. И в случае гибели они тоже закончили бы как звери: безымянные, безродные, бездомные... Они просто исчезли бы - и все. Наверное, каждый из них думал об этом, но в то же время каждому из них было наплевать, где сдохнуть, если придется подыхать. А если не придется - то всяко лучше уж бороться за жизнь до последнего. Какая разница: пристрелит ли тебя бывший дружок, перекинувшийся под враждебную "крышу", на улицах родного города, или же этой чести удостоится неграмотный "дух", умеющий держать автомат и делать им "тра-та-та"?.. Выбор не богат, но зато в случае успеха за эту операцию их ждут баснословные "бабки"; в случае же промаха "братка" - отсрочка, и все равно в итоге тесная вечная и опять-таки безымянная квартирка "два с половиной на полтора" где-нибудь на заброшенном кладбище, где повадились хоронить свои жертвы все, кому не лень...
Горец и Скиф в тот вечер отправились в лес. Они разбирались в грибах и обещали подыскать чего-нибудь эдакого на ужин, но грибов нашли мало, зато набили полный рюкзак Хусейна спелым кизилом и мушмулой.
Афганец отсыпался: он вообще был не дурак поспать. Дай ему волю, так дрых бы без просыпу до второго Пришествия.
Влад куда-то исчез. Скиф, правда, видел его бродящим в одиночестве по опушке, но тот не пожелал чьего-то общества и скрылся за уступом скалы. Может быть, ему просто понравилось жевать эти кисловатые ягоды мушмулы - в простонародье они назывались "шишками" - и, обрывая их с веток, он подумывал над новым броском, а потому не хотел, чтобы ему кто-то мешал размышлять.
На самом деле они уже достаточно нашумели в Горной Ичкерии; "белых пятен" на карте Афганца оставалось все меньше - это те места, где шайка Оборотня еще не успела оставить свой кровавый след. В лицо их не узнавали никогда, да они никогда и не показывались все вместе. Конечно, пришлых людей в маленьком ауле заметят сразу. Но только не во время войны. Через чеченские села протопало уже столько всякого сброда, что двумя-тремя головорезами больше, двумя-тремя меньше - никого это не удивляло. Внешность у большинства "оборотников" была непримечательна, как у всех. Мирных жителей они никогда не трогали, но и не защищали. Ни от "федералов", ни от "земляков". Во-первых, им платили не за это; во-вторых, им за это не платили бы; в третьих, как выразился однажды Володька-Афганец, "сами виноваты". Ёмко и кратко. Оборотень промолчал: видимо, согласился, но скорей всего, ему не было до этого дела. То, что у него была определенная, никому не понятная, цель, к которой он ломился, круша все на своем пути, было ясно каждому мало-мальски здравомыслящему человеку. Но что это за цель... знал только сам Оборотень, или Вулф, или, как его все реже и реже называли, Ромаха...
В народе ходили упорные слухи, что этот загадочный головорез - брат Лабазанова или еще какого-то боевика из грозненских, в свое время схлопотавших пулю; законы кровной мести обязывали его отомстить кому-то из рода убийцы, вот, дескать, почему он и носит на голове эту черную повязку, если затевает бой. Впрочем, ни его, ни повязку своими глазами не видел никто или же не знал, кого видел. Когда было нужно, его узнавали, но поделиться впечатлениями могли уже лишь с аллахом при личной встрече. Или, скорее, с Иблисом...
В общем, век телевидения не изменил человеческую природу и даже прибавил буйства воображению. Время от времени мальчишки порывались сыграть в бой Басаева и Оборотня, но матери, до этого не обращавшие внимания на забавы собственных наследников, едва заслышав многоголосый вой, бросались разгонять свару и отчаянно ругались. Так староверцы дают подзатыльника отроку, впервые помянувшему сатану: вспомни черта, он и появится. А чтобы появился Оборотень, не хотел никто. Слишком уж он был ненормален по своей сути. Непонятен. А все непонятное страшнее самой лютой злобы.
Афганец проснулся, когда солнце скрылось за ближайшей горой. Все еще было светло, но со стороны долины тянуло ледяным северным ветром: золотая осень благополучно подходила к концу.
- Ну вот, - сказал он, - пора и поужинать... Чем порадуете? - он вопрошающе воззрился на Горца и Скифа. Откуда только узнал? Спал ведь! Ел он всегда за троих, но куда все это у него девалось, не знал даже сам. Как выражался Самурай, "с ним только добро на дерьмо переводить"...
По кругу пошла фляга с чистым спиртом - "для сугреву". На запах съестного подтянулся и невесть откуда взявшийся Ромальцев. Правда, был он не слишком голоден; тусклыми глазами обвел свою команду и уселся на бревно возле потеснившегося Володьки. Ребята быстро согрелись, и вскоре их потянуло на философию.
Влад обматывал запястья обеих рук эластичным бинтом. Он делал так всегда, но не потому, что страдал от растяжения сухожилий или хрупкости суставов. Ему было так удобнее.
- Странно... - обращаясь вроде как к нему, произнес вдруг Горец и замолк, чтобы сделать глоток из фляги.
- Что - странно? - оказывается, Ромальцев все-таки прислушивался, о чем они все говорят, да только не принимал участия в разговоре. И то: ни о чем серьезном ни болтать, ни думать парням не хотелось. Раны зализаны, желудки сыты, тело пригрелось - чего еще нужно для счастья?
- Странно, что нас наняли для того, чтоб мы чистили эти горы... А ведь я здесь родился, вырос, в Грозном в свое время институт Нефтяной заканчивал... Красиво тут было-о-о-о... Глаз ведь не оторвешь, Ромаха... Сейчас верить не хочется, что с моим городом сталось... Ни одной улицы по "ящику" узнать не могу... Пока не скажут...
- Тут и сейчас красиво, - возразил Мастер, легкомысленно подбрасывая в воздух ягоду кизила и ловя ее ртом.
- Сейчас - красиво в горах... Да и то с оглядкой. Все думаешь: вот вылезет какая-нибудь сволочь да башку тебе отстрелит... Каждое дерево - как враг... Вроде, не из трусливых я, да все же вам, наверное, полегче. Мне наш воздух голову кружит, настороже быть не дает...
- Значит, ты Грозный хорошо знаешь? - Афганец дочерпывал из общего котла то, от чего отвалилась уже остальная команда.
- Знал когда-то, - румяная, немного обросшая светлой щетиной щека Усманова заметно дернулась.