Дети белой богини - Андреева Наталья Вячеславовна 18 стр.

«Мечта», за весь день в желудке не было ни крош­ки. Забыл поесть, такое случается. Испугался, что заурчит в животе. Впрочем, он уже не знал, чего бояться. Сейчас Аглая Серафимовна будет кри­чать,

- Вам надо было сразу обратиться ко мне, -ласково сказала вдруг мэрша. — А не искать встре­чи с Вероникой. Против Германа Георгиевича Го-ранина это бесполезно.

- А с чего вы взяли, что я действую против Германа? - слегка опешил он.

- Вы сказали, что Горанин замешан в убий­стве. И, как я понимаю, речь идет об убийстве вашей жены.

- Кому сказал? - удивился Завьялов.

- Неужели вы думаете, что у моей дочери есть от меня секреты?

Вошла Лена, везя перед собой сервировочный столик. В ожидании чая он незаметно разгляды­вал Аглаю Серафимовну. Странно. Глаза, кото­рые он считал черными, были серые. А черты лица оказались на удивление правильными, он даже заподозрил, что это работа высококлассных пластических хирургов. Аглая Серафимовна бес­спорно - безоговорочная красавица, в этом-то и весь ужас!

- Вы меня боитесь? - в упор спросила жен­щина, когда Лена увезла пустой столик.

- Как и все.

- А меж тем я так одинока! - вздохнула мэр­ша. И вновь его удивила. С чего вдруг такая от­кровенность?

- Я не совсем донимаю...

- Л чего тут понимать? Мне не нравится этот город, не нравятся эти люди, а я вынуждена здесь жить и терпеть! Вероника сказала, что вы очень умный, чуткий человек. Так, может, мы догово­римся?

- Насчет чего? - Он осторожно отхлебнул чай. И даже решился взять кусок торта, хотя, от слад­кого замутило - нельзя же весь день есть только пирожные!

- Что у вас против Горанина? - деловито спро­сила Аглая Серафимовна.

- Послушайте, за что вы так его? Ненавидите?

- Я ненавидеть не умею, - отчеканила Аглая Серафимовна. - Я всегда объективна, только это­го отчего-то никто не замечает. Горанин - чело­век убийственный для города. Его злокачествен­ная опухоль. И попробуйте доказать мне, что это не так.

Она была не глупа. Образована. Уверен, знает иностранный язык, возможно, не один. Читает достойные книги. Смотрит достойные фильмы. Город не прав: Аглая Серафимовна занимается не только своей прической и своими нарядами. Но город во многом не прав. И в том, что называет ее Наглая Серафимовна. Это не наглость, но друго­го слова город подобрать не может.

- Герман - сложный человек, - осторожно на­чал он. И замолчал, «Ну как ей объяснить?»

- Как и все мы, как и все мы.

- В нем плохого столько же, сколько хороше­го. И я не понимаю, почему вы, красивая женщина, которая заботится о собственной внешности, следовательно, ценит физическую красоту, так воспринимаете красивого мужчину?

- Потому что я вообще не воспринимаю его с этой стороны! Как мужчину! Это же чудовище! Не имеющее пола! Он должен сидеть в тюрьме! Его надо изолировать! Да, да, да! Горанин погу­бит город!

- Каким образом?

Не доев кусочек торта, Александр осторожно положил на блюдечко чайную ложку и отодвинул его. Разговор-то серьезный! Она, оказывается, не собственные интересы блюдет, а заботится о бла­ге города!

- Он рвется к власти. А моя дочь только за­ложница его амбиций. Вы не хуже меня это знае-. те. О! Он это умеет! Развращать! Мне обидно только, что моя девочка стоит в этой очереди! Мы же скоро уедем. В Москву. Что будет с городом, если им завладеет такой развратный, жестокий и беспринципный человек? Убийца!

- С чего вы взяли, что он убийца? - пробор­мотал растерянно Завьялов.

- Да потому что я сама... — Теперь замолчала Аглая Серафимовна. А потом, сбавив тон, сказала вкрадчиво: - Давайте заключим сделку. Вы помо­жете мне избавиться от Горанина, а я окажу ответ­ную услугу. Ведь вам есть чего хотеть, не так ли?

- А какую сделку вы заключили с Германом? - Он подался вперед, следя за тем, как меняется выражение ее лица. Вот сейчас Аглая Серафимов­на должна сорваться.

- Вы неглупый человек, - усмехнулась жен­щина, оставаясь спокойной. - Очень неглупый. Раз вы обо всем догадались, вывод напрашива­ется сам собой. Для того чтобы обвинить чело­века в убийстве, нужно как минимум убийство. Не так ли?

Так вот куда она клонит! Матерь Божья!

- Вы даете мне мотив? Правильно я понял? Но тогда получается, что вы соучастница! Ведь вы его ангажировали на это!

- Да бросьте! Горанин решил избавиться от мальчика из ревности. Из элементарной ревнос­ти. Убить, подбросить улики, сфабриковать дело. Это в его духе. И все поверят. Ведь вы не знали, куда с этим пойти. А надо было прийти ко мне.

Умна! Великая женщина! Город никогда не будет ее любить, но что ей за дело до этого? Муж не зря перед ней трепещет. Он в ужасе от ее ума и проницательности.

- И как вы себе это представляете? Я больше не работаю в органах. То, что я делаю, - всего лишь частное расследование. А Герман - стар­ший следователь прокуратуры.

- Я бы себе это не представляла, если бы мой муж не был мэром города. И вы ошибаетесь: Го­ранин больше не старший следователь. Он заме­ститель прокурора.

- Ах, да! Совсем забыл!

- Вопрос решен. Есть вещи, которые вне моей компетенции, но... Убийство есть убийство. Не так ли?

- Вы предлагаете возбудить уголовное дело?

- Только на основании веских улик, которые вы предъявите. - Аглая Серафимовна присталь­но глянула на него.

И тут он испытал великое искушение. Как все, оказывается, просто! Сдать Германа и покончить с этим. Есть дежурный врач, который даст пока­зания. Есть Ирина Михайловна, которая прояс­нит вопрос с курткой. Есть испачканный кровью костюм. Есть ломик, который Герман держал в руках. Он сам, лично, это видел. Есть телефон­ный звонок и Роза с Лешей. В конце концов, есть мотив. Но...

- Я не могу этого сделать, - пробормотал За­вьялов расстерянно и потянулся за чашкой: в гор­ле пересохло.

Получилось очень неловко, чашка упала на пол и разбилась. Он в ужасе смотрел на осколки. Потом нагнулся и стал торопливо собирать их с пола.

- Оставьте! - презрительно сказала Аглая Се­рафимовна. - Уберут.

- Я не могу этого сделать! - распрямляясь, с отчаянием повторил он.

- Удивляюсь, как такой человек почти двад­цать лет проработал в милиции? - холодно сказа­ла Аглая Серафимовна.

- Видите ли... Там, в Москве, люди образо­ванные и неглупые могут найти себе достойное применение. Но у нас город маленький. Нам при­ходится довольствоваться тем, что есть. Прости­те меня.

Она слегка опешила. Потом покачала головой:

- Ну, знаете! Вы действительно меня уди­вили! Когда вчера вечером вы вошли в эту дверь, я подумала: вот еще один идиот, деревен­щина, которая двух слов связать не может и не имеет представления о приличиях. При виде сто­долларовой купюры кинется отбивать чечетку либо корчить рожи. Мало того, что вы отказа­лись от моего предложения, вы еще извиняетесь за это!

- Вы считаете, что здесь, в N, не может быть порядочных людей?

- В провинции рабочий день заканчивается в пять, а в семь город словно вымирает. Времени перемывать друг другу кости у нас достаточно. Свободного времени, которому мы не знаем цену. А вы, как человек необщительный, либо читаете, либо думаете. Философствуете, раз деньги вас не интересуют. А философия - удел стойких, силь­ных духом, но нищих. Я имею в виду деньги. Можно встать в позу, презреть металл, но... Но есть еще тот мальчик. Павел. Я думаю, вам не­безразлично, что он сядет за убийство, которое не совершал.

Она еще и хороший психолог! Мгновенно про­считала: раз деньги его не интересуют, значит, должно заинтересовать торжество справедливо­сти. С ней невозможно бороться. Но заключить сделку?..

- А если это все-таки не Герман?

- А кто?

- Не знаю. Мне надо еще кое с кем погово­рить. Собрать доказательства.

-Что ж. Вы подумайте. Я все равно найду спо­соб. С вашей помощью или без вас.

- Не сомневаюсь.

Он поднялся, стараясь не зацепиться за что-нибудь, и, неожиданно для себя, неловко покло­нился:

- До свидания. Очень было приятно пооб­щаться.

- Может, и руку мне поцелуете? - с откровен­ной иронией сказала Аглая Серафимовна.

- Извините, не умею.

- Я думаю, мы еще увидимся. - И она неожи­данно добавила: -Заходите как-нибудь. Поговорим.

Аглая Серафимовна предлагает ему дружбу?! Ну, это уж слишком! В дверях он обернулся, и спросил:

- Скажите, а правда, что Павел писал за Ве­ронику сочинения в школе?

- Какая чушь! Еще одна городская сплетня? Они фантазеры, наши жители. У девочки разви­тая, грамотная речь, богатый словарный запас. Павел помогал ей с точными науками. Способ­ный мальчик. Я вообще не понимаю, почему он пошел в юридический.

- Зато я понимаю.

Провожали его девушка в голубом и Миша. Лена подала куртку, охранник вывел на крыльцо. Хмуро спросил:

- Ну как? Договорились?

- Не совсем.

- Ну как? Договорились?

- Не совсем.

- Ну и правильно. Не связывайся. За Гораниным сила! Город ему достанется.

- С чего ты взял?

- Да говорят...

- Но он всего лишь зам. прокурора!

- Да брось! Зам. прокурора! Ха! - И Миша смачнр сплюнул. - Его мафия крышует. Я еще когда при директоре городского рынка был,, со­образил - дела у них. Неспроста особняки-то ря­дом стоят. Там такие деньги крутятся!

- Что ты об этом знаешь?! - Завьялов вцепил­ся в Мишин свитер.

- Ты че? - Охранник без малейших усилий рас­цепил его руки и легонько тряхнул. Легонько —так что в ушах зазвенело. - Сдурел? Я ж тебе рус­ским языком сказал, не связывайся!

Миша быстро сбежал с крыльца и стал откры­вать ворота.

- Не надо! — крикнул Алексей. — Я пешком.

- Ты че? - удивился охранник. - Темно, по­здно. Отвезу.

- Мне надо воздухом подышать.

- Ты если че, ори громче, - осклабился па­рень, - у нас тут того... небезопасно.

Завьялов улыбнулся и потрогал шрам на го­лове:

- Я знаю. Ну, давай. За совет спасибо.

Он шел на огни Фабрики, осторожно ступая по обледеневшей земле. Значит, «хозяева» делят власть. Решают, кому достанется город. Его ма­газины, больницы, школы, жилые дома, Фабри­ка, Заводская, Мамоново и Ольховка. Его исто­рический центр, широкая улица, мощеная стары­ми плитами, его тополя, единственные деревья, которые здесь прижились, вцепились корнями в землю и теперь изо всех сил тянутся ввысь. Пя­тачок и Центральный рынок. И жители - «кровя­ные тельца», которые поддерживают жизнь в этом дряхлеющем организме. Кормят его и поят - тор­гуют, лечат, учат и выписывают счета. Значит, они решаюх.. А город спит.

День пятый

На следующее утро он проснулся от нестер­пимой боли. Словно на голову натянули желез­ный обруч и кто-то невидимый начал затягивать его, умело орудуя гаечным ключом. Перед глаза­ми мелькнула яркая вспышка света, потом все потемнело, и только спустя какое-то время нача­ли проступать контуры предметов. Вот уже кото­рый день вместо завтрака- сигарета. Надо с этим кончать. По счастью, пачка оказалась пустой и, затолкав ее в мусорное ведро, Александр вздох­нул с облегчением: с этим покончено, надо про­явить силу воли.

Заваривая чай, вспоминал вчерашний разго­вор с Аглаей Серафимовной. Слова «город дос­танется ему» сказаны неспроста. После отъезда нынешнего мэра местные воротилы поделят его между собой. Горанин, видимо, устраивает всех, ибо ни к какой партии не примыкает. Он словно бы над всеми, и он - закон. Жители его любят. Это главное. Красивое лицо Германа будет хоро­шо смотреться на афишах! Мэр досрочно уходит в отставку, выставляет свою кандидатуру на вы­борах в Думу. Его поддержат, помогут и из Мос­квы, и местные. Потом будут выборы нового мэра. Остановит Горанина только одно: уголовное дело, которое может быть возбуждено с подачи Аглаи Серафимовны. Но почему она не хочет отдать Гер­ману город? Не проще ли было бы вступить в аль­янс, выдать за него единственную дочь и сохра­нить свое влияние в N?

Нет, не хочет она пускать в N корни. И ввести . Германа в свою семью не хочет тоже. Герман бо­ится ее, а она боится Германа. Все-таки Завьялов не мог поверить, что Герман решился на убий­ство. Она врет. Не такой человек Горанин. Быть может, той ночью он преспокойно спал в своей теплой постели и носа не высовывал из дома?

Надо идти к Вере. Ах, Вера-Верочка! Хоро­шенькая лаборантка, чьи каблучки выбивали дробь в гулких школьных коридорах так, что дух захватывало! Коротенькая юбочка, модная стриж­ка, подведенные черным карандашиком глаза... Ученики старших классов провожали тебя жад­ными взглядами, чувствуя, что идет Женщина. Сейчас ее не узнал, за прошедшие двадцать лет Вера сильно изменилась. Где лукавый блеск ка­рих глаз? Где модная стрижка и каблучки?.. Но Герман видит в ней все ту же Верочку. Не замеча­ет морщинок вокруг глаз, поблекшей кожи, ран­ней седины и усталого взгляда. Ведь это самая преданная ему женщина.

...В конце ноября темнело рано. Погода в этом году то и дело преподносила сюрпризы. Днем плюсовая температура, по ночам - легкий моро­зец. Город превращался в огромный каток. Вот и сегодня с утра пошел дождь, лед на дорогах на­чал таять. Справедливо рассудив, что в воскресе­нье женщины до полудня будут делать на рынке покупки, к Вере Васильевне отправился во вто­рой половине дня. На лестничной площадке, глу­ховатый Зява услышал отчаянный детский плач. Маленький Герман надрывался в крике. Ох, и го­лосист мальчишка!

Осторожно постучал в дверь и стал ждать. Открыла ему сама Вера Васильевна. Увидев, ох­нула, схватилась ладонями за вспыхнувшие щеки:

- С Германом что-то? Где он? Живой?

- С ним ничего не случилось. Все в порядке.

- Тогда почему вы пришли?

- Я к вам. У вас есть пара минут?

Она обернулась и прислушалась. Плач прекра­тился.

- Кажется, уснул, - перевела дух Вера Васи­льевна. И пожаловалась: - Герочку что-то беспо­коит, ночами спит плохо, мы с дочерью сидим с ним по очереди.

- Я ненадолго.

- Что ж, проходите, - сказала она. - Только тихо. На кухню проходите.

- Извините, бога ради, - прошептал Алек­сандр. - Понимаю, вам надо бы отдохнуть.

- Ничего, - и, пройдя следом за ним на кух­ню, спросила: - Вам чаю или кофе?

- Чаю, пожалуйста.

Она поставила перед ним вазочку с вишневым вареньем, домашнее печенье. Завьялов оглядел­ся. На окне простенькие ситцевые занавески, лак на буфете потрескался от времени, раковина по­желтела. Да, жили; они небогато. Но крошечный детский комбинезончик, висевший на веревке, был просто-таки шикарный. Из дорогого магази­на. Перехватив его взгляд, Вера Васильевна по­спешно сказала:

- Это подарок.

- От Германа, я понимаю.

- Он отблагодарил меня за... - начала было Вера Васильевна, но он мягко ее остановил:

- Я все знаю. Это его внук. Вчера приехала Евдокия Германовна, и он проговорился.

- Как? Она здесь? - заволновалась Вера Ва­сильевна. - Значит, сегодня зайдет! Ой, а у меня ж неубрано!

- Она вас очень любит.

- Вы так думаете?

- Я думаю, что Герман поступил нехорошо. Вы должны жить у него, в просторном, красивом доме. Вы, ваша дочь и ваш внук. И он это пони­мает.

. - Перестаньте! - отмахнулась Вера Василь­евна. - Ну какая я ему жена? Даже хорошо, что так вышло. Не получится из меня мэрша. Я и на людях-то с ним появиться стесняюсь.

Женщина поднялась, чтобы разлить чай. Его взгляд невольно скользнул по ее фигуре. За двадцать лет Вера-Верочка ничуть не распол­нела. Если счастьем засияют ее глаза, а на щеках появится румянец, будет очень даже хоро­ша собой. И приодеться бы ей. Как Герман та­кое допускает?

- А вы зачем пришли? - снова спросила она, присаживаясь напротив.

- В ту ночь, когда убили мою жену, вы ноче­вали в коттедже у Германа.

Она смутилась. Не сказала ни «да», ни «нет», просто отвела глаза.

- Я только хочу знать, выходил ли ночью Гер­ман. Ведь был телефонный звонок. Около полу­ночи. Двое молодых людей в травматологии не спали, они слышали, как моя жена разговаривала с Германом. Он выходил после этого?

Вера Васильевна растерялась:

- А Гера что говорит?

- Да какая разница? Вы видели, как он вышел из дома? Во сколько?

- А зачем вам это?

Завьялов понял - Герман из дома выходил. Но

во сколько?

- Скажите, это вы повесили на стену плакат?

- Какой плакат? - заволновалась Вера Васи­льевна.

- Тот, что нашли в платяном шкафу?

- Я просто хотела, чтобы был порядок, - на­чала оправдываться женщина. - Встала рано, око­ло шести часов, чтобы незаметно уйти. У меня ключи, я не хотела будить Геру. Он так устает на работе! Когда брала куртку, заметила плакат. По­думала: «Почему он в шкафу? Непорядок». Знае­те, Гера не выносит беспорядка. Он вообще очень домашний. И я пошла в столовую, чтобы пове­сить плакат на место. Вы так крепко спали...

- А вы заметили, что на обратной стороне -рисунок?

Вера Васильевна вновь отвела глаза. Значит, заметила.

- Внимательно его рассмотрели?

- Я... Я сказала Герману. Позже.

- А он что?

- Ничего. Велел забыть об этом. А потом пла­кат исчез. Гера сказал, что выбросил его. И пра­вильно. Это плохие рисунки. Страшные.

- Рисунки? Значит, вы видели еще что-то?

- У него в спальне. В шкафу.

- Разбитая витрина. Так?

- Да. А откуда вы знаете?

- А машина? Разбитая машина?

- Я... не помню. А что говорит Гера?

- Вы не замечали за ним ничего странного? Он способен на... Ну, скажем, на неадекватные поступки?

- Какие поступки? - удивленно переспроси­ла Вера Васильевна.

- Странные. Например, ходить по улицам и разбивать витрины.

- Что вы! - испугалась она. - Что вы! Как мож­но! Это же Гера!

- А тот человек... Мужчина, за которого вы собирались замуж... Что он сказал по поводу раз­битой машины?