Дети белой богини - Андреева Наталья Вячеславовна 26 стр.

- Ну, здравствуй, Саша.

- Здравствуй, - нехотя откликнулась пустая оболочка. Александр Завьялов промолчал и руки не подал.

- Проходите, - кивнул сидящий за столом главврач.

Когда прошел в кабинет, услышал все то же:

- Как чувствуем себя?

- Нормально.

Он смотрел тойБкенаГермана. Зачем пришел? Объясниться?Горанин все понйги-сказал врачам:

- Я хотел бы побеседовать с Александром на­едине.

Те переглянулись.

Зачем так смотреть? Решетки на окнах креп­кие, да и бежать он не собирается. Никуда, до кон­ца жизни. Но для них сказал:

- Я спокоен.

Врачи тут же вышли. Они с Германом оста­лись один на один.

- Садись, - попросил Горанин. И сам уселся за стол, на место главврача.

- Что, разговор будет долгим?

- Ты, должно быть, хочешь узнать подробно­сти?

- О том, как убил свою жену? Думаешь, меня это порадует?

- А ты по-прежнему язвишь. Это хорошо. - Герман вздохнул. - И все-таки сядь, Саша.

Он присел на стул, вытянул ноги и немного расслабился.

- Разговор будет без протокола, - сказал Гер­ман. - И без диктофона. Только ты и я. Ты зна­ешь, сумасшедших в нашей стране не судят. Ко­миссия сделает заключение о твоей невменяемо­сти в момент совершения преступления. Вернее, преступлений. Ибо разбитая машина, витрина и Косой также на твоей совести. Дело закроют вви­ду того, что обвиняемый уголовной ответствен­ности не подлежит. Я не знаю, сколько времени ты проведешь в клинике. Может быть, год, мо­жет, и два. Это все, что я могу для тебя сделать. По-моему, я вину свою искупил целиком и пол­ностью.

- Какую вину?

- Ведь это я в тебя стрелял.

В голове Завьялова зазвенело. И словно изда­лека, эхом повторилось: «...Это я в тебя стрелял». Какая-то Вселенская Глупость!

- Не понял. - Он откинулся на спинку стула, словно хотел быть, как можно дальше от Гора-нина.

- А ты думаешь - Косой? Помнишь, про щен­ков? - (Щенки? Какие щенки? Те самые? Алек­сандр еле заметно кивнул: помню). - Так вот ты для меня то же самое. Лучше бы ты умер тогда. Но ты не умер. Выплыл. Понимаешь, я не мог допустить, чтобы ты все разрушил. Я с таким тру­дом, год за годом, шел к этому. Двадцать лет!

Двадцать, Саша! Ступенька за ступенькой пар­нишка с Фабрики, из простой рабочей семьи ка­рабкался наверх. Университет, диплом юриста, следователь дознания, потом хорошая должность в прокуратуре, особняк в Долине Бедных, перс­пектива сделать блестящую карьеру. Все у меня было на мази. И только ты мне мешал. А я ведь предупреждал. Неоднократно. Помнишь наш пос­ледний разговор, в апреле, перед тем, как ты очу­тился в больнице? Я просил тебя не мешать. По-хорошему просил. Уговаривал.

- Но я, кажется, всегда уступал, - пробормо­тал Завьялов.

- Ты всегда лез на рожон, Саша, — грустно сказал Герман. - И в тот вечер тоже. Зачем по­лез, куда тебя не просили? Мое терпение, зна­ешь ли, имеет предел. Я вернулся, взял писто­лет и когда ты стоял на крыльце, выстрелил. Попал. Не понимаю: рука, что ли, дрогнула? А добить не смог. Директор рынка и его жена, ра­зумеется, сказали, что стрелял Косой. Да и ты в этом не сомневался. Я так надеялся, что в боль­нице ты умрешь...

Он хотел что-то сказать, но не смог. Слов не было. Весь воздух из шарика вышел. А Герман ждал. Потом не выдержал:

- Ну, что ты молчишь? Разве я мало для тебя сделал? Потом? А? Маша догадалась первой о том, что с тобой происходит. Она взяла рисунок и показала его мне. Ночью разбили витрину, сло­мали манекен. Я тогда еще ничего не понимал. Думал, и в самом деле завелся маньяк, который действует по твоим рисункам. У меня дома Маша столкнулась с Вероникой. У нас, действительно, был деловой разговор. Меня к тому времени со­весть замучила. Ну как я мог? Выстрелить в луч­шего друга! Из-за чего? Из-за денег и карьеры! Но, выходит, можно и через дружбу переступить. Ты бы мне все равно покоя не дал, И дружба бы наша тебе не помешала. Так?

- Я... не знаю, - наконец, сумел выговорить Завьялов. - Мне Аглая предлагала. Но я... не смог. Не смог тебя предать.

- Выходит, ты лучше меня? - усмехнулся Гер­ман. - А я вот смог. Смог!

- Все равно не понимаю. Как? Почему я убил Машу?

- А вот тут логическая задачка, сыщик. Все просто. Потом, когда мать нашла окровавленный костюм, я это понял. Ты бы сообразил гораздо быстрее. Маша позвонила мне и сказала, что на­шла в шкафу костюм. У нее не осталось сомне­ний, что ты разбил витрину и сломал манекен. Она испугалась по-настоящему. И позвонила мне. Ей больше не к кому было обратиться за помо­щью. А у меня на руках была улика — ломик, ко­торым ты разбил машину. Я хотел его вернуть, чтобы не было никаких следов. Чтобы до тебя не дошло, какие подвиги ты по ночам совершаешь. Видишь, как я тебя берег?

- Продолжай.

- Она меня ждала. Открыла дверь, и мы про­шли в кабинет старшей сестры. Маша показала костюм. Я ей вернул ломик. Потом мы с полчаса разговаривали. Мое решение было такое: выждать еще немного и, если приступы твоего ночного гуляния повторятся, силком уложить тебя в боль­ницу. Словом, успокоил ее, как мог. Сказал, что предварительное следствие результатов не при­несет, приостановленное дело отправится в ар­хив и там затеряется. Кто разбил машину, кто сло­мал манекен и украл костюм - неизвестно.

- Постой... Насчет ломика. Как ты там очу­тился, у машины?

- Так хозяин же на меня налетел! Мол, я это сделал, из ревности! Ломик он сам зашвырнул под лавку, и я отправился его искать. Действительно, хотел проверить на отпечатки пальцев, ведь он здорово на меня наехал!

- Значит, ты ушел, а Маша забыла закрыть дверь?

- Нет, она-то как раз ее закрыла. Вспомни, как ты ее вызывал?

- Камешек кидал в окошко...

И тут... Он вспомнил слова Розы! «Был какой-то странный звук. Будто с крыши что-то покати­лось...» Конечно! Он бросил камешек в окошко на втором этайке! И Маша тут же спустилась вниз. Ночные визиты мужа были ей не в диковинку. Только она не знала, в каком он состоянии на этот раз!

- Я думаю, что вы прошли в кабинет стар­шей, — сказал Герман. — И ты увидел ломик и костюм, которые Маша оставила там до утра. Главное, костюм. Ведь ты же не помнил, что раз­бил витрину и украл точно такой же. Ты подумал, что это мой костюм, понимаешь? Что я его снял, и мы с Машей...

- Нет!

- В припадке ревности ты схватил стоящий в углу ломик и ударил ее по голове. Будучи в бес­сознательном состоянии...

Завьялов вспомнил: ночью, после того как сде­лал рисунок, видел красные чернила на своих ру­ках. Решил, что это чернила. А это была кровь.

- Пиджаком вытер руки, - продолжал Герман, - взял его с собой.

- Подумал... Как я мог думать? - возразил За­вьялов. - Ведь я же спал! Бессознательные ассо­циации. Ломик у тебя в руках, значит, ты принес его в больницу. Ты был здесь ночью. Твой кос­тюм в кабинете у старшей. Еще одно подтверж­дение. А я мучился мыслью, что у Маши есть любовник. И думал о тебе. Что ты и она...

- Именно, - кивнул Герман. - Ты ведь после­днюю неделю только об этом и говорил. Вы по­стоянно ссорились.

- Значит, замкнуло. На ревности, на тебе. «Хо­рошо, что у нас нет детей», - так она сказала. Именно эта фраза и не давала мне покоя! Засела в мозгу! Значит, я это сделал. И сторож мне ска­зал! Федор! Мужчина моего роста, голос похож на мой. Я словно бы не хотел всего этого знать.

- Ты мне сам подсунул Павнова. Я хотел по­садить его, а ты все копал и копал.

- Получается, под себя. - Он вдруг задумал­ся. Потом рассмеялся: - Нет, Гора! Не все так про­сто! Потому что на Косого ты меня науськал!

- Ерунды не говори, - отмахнулся Герман.

- Ты. Потому что уже понял механизм. А ты, Гора, практичный человек! Тебе надо было изба­виться от Косого, и ты мною воспользовался. Не самому же руки марать? Ты проконсультировал­ся сначала у одного врача, потом у другого. Ал­коголь, снотворное, которое ты мне положил в рюмку... Скажешь, не было?

- Я хотел, чтобы ты спал.

- Ты хотел, чтобы я убил. Надо было только накачать меня, как следует. Мол, вот убийца тво­ей жены. И ключик, который ты мне показал. Умно! Зачем рисковать, если убийство можно по­весить на сумасшедшего? Умно! Теперь твои при­ятели-мафиози успокоились. С психа-то взятки гладки! Кого ты еще планировал убить моими руками?

- Я подложил ему в карман кулон, — устало продолжал Герман. - Который снял с шеи Маши. Знал, что пригодится. Павнову куртки с ломиком хватило. А кулончик я при себе оставил, на вся­кий случай. Пригодилось. Если бы ты не принял­ся меня ловить, все бы так и прошло. Кстати, спа-сиботебе за Веронику.

- Не понял, - встрепенулся Завьялов.

- Когда я подумал, что ты ее убил, у меня вдруг в голове прояснилось. Она мне нужна! Понима­ешь? Если нет ее, у меня в жизни - пустота. Ког­да увидел на столе тот рисунок, честно скажу, ис­пугался. На самом деле, уже когда ты водки вы­пил, а потом принял снотворное, мне стало не по себе. Ну, думаю, жди беды! Ты прав, механизм я изучил. Я тебя караулил. Но потом задремал. Оч­нулся около двух. Меня даже пот прошиб. Кинул­ся вниз, дверь в столовую приоткрыта. Свет включил - на столе рисунок. Но «кукла» меня смутила. Раньше ты никогда этого не делал. И потом: раньше ты сначала убивал, а потом делал рисунок. Но ведь непонятно, что у человека в мозгу происходит! Тем более, если он сумасшед­ший! Я кинулся наверх за пистолетом. Гляжу, его там нет! Я позвонил дежурному, попросил сроч­но приехать к дому мэра. Ведь у тебя было ору­жие! Что бы я один смог с тобой сделать? Шлеп­нул бы ты меня, да и все. В таком состоянии, как пить дать. Я ведь думал, что у тебя очередной приступ. А ты ловить меня вздумал. Ха-ха!

- Когда я подумал, что ты ее убил, у меня вдруг в голове прояснилось. Она мне нужна! Понима­ешь? Если нет ее, у меня в жизни - пустота. Ког­да увидел на столе тот рисунок, честно скажу, ис­пугался. На самом деле, уже когда ты водки вы­пил, а потом принял снотворное, мне стало не по себе. Ну, думаю, жди беды! Ты прав, механизм я изучил. Я тебя караулил. Но потом задремал. Оч­нулся около двух. Меня даже пот прошиб. Кинул­ся вниз, дверь в столовую приоткрыта. Свет включил - на столе рисунок. Но «кукла» меня смутила. Раньше ты никогда этого не делал. И потом: раньше ты сначала убивал, а потом делал рисунок. Но ведь непонятно, что у человека в мозгу происходит! Тем более, если он сумасшед­ший! Я кинулся наверх за пистолетом. Гляжу, его там нет! Я позвонил дежурному, попросил сроч­но приехать к дому мэра. Ведь у тебя было ору­жие! Что бы я один смог с тобой сделать? Шлеп­нул бы ты меня, да и все. В таком состоянии, как пить дать. Я ведь думал, что у тебя очередной приступ. А ты ловить меня вздумал. Ха-ха!

- А если бы ты не успел? Если бы и в самом деле приступ?

- Ну, тут уж ничего бы нельзя бьшо изменить, - развел руками Герман.

- Плохо же ты понял, как она тебе нужна, Ве­роника. Надо было пулей нестись за мной, а не за пистолетом.

- Ты все такой же. Узнаю друга Зяву.

- А если я сейчас тебя задушу? - Завьялов приподнялся со стула. - Этими самыми голыми руками? Сумасшедших ведь не судят? Так?

- Но-но! - вскочил Горанин.

- Ведь это ты во всем виноват! Разве нет? Если бы не твой выстрел... - И он двинулся на Германа.

- Сашка, брось! Ну что ты, в самом деле?

- На помощь будешь звать?

Он уперся в стол, за которым вытянулся в струну Горанин. С минуту они, тяжело дыша, молча смотрели друг на друга, потом Герман опу­стил глаза. Завьялов вдруг почувствовал, что ярость куда-то исчезла. И ненависть тоже. Кто он Горанину? Судья? Карать все равно не ему. Исти­на в том, что каждому зачтется. Не сейчас, так после. Судьбу обмануть нельзя. Пусть они будут счастливы. Он вдруг рассмеялся:

- А я ведь хотел с ней уехать!

- Куда?

- В Москву. Думал, спасу девочку. Знаешь, Гора, ты не приходи ко мне больше. Сам как-ни­будь.

- Это ты зря. Я на тебя зла не держу.

- Ты? На меня? - Он вновь чуть не рассмеял­ся. - Приятно слышать! Но я ведь не смогу за­быть. Если ты в очередной раз не постараешься.

- То есть?

- Заколют меня аминазином по твоему при­казу. Буду овощем на здешних грядках лежать, и порядок. Сделаешь?

- Нет, - покачал головой Герман. - Не такая уж я сволочь, йак ты обо мне думаешь.

- А я уже ничего не думаю. Не сволочь, так не сволочь. Мне все равно.

- Саша...

- Там есть кто-нибудь в коридоре? Провожа­тые?

- Понятия не имею.

- Я пойду, пожалуй. Лягу. Мне здесь хорошо. По крайней мере наверняка буду знать, что по ночам не гуляю, никого не убиваю. На свете есть два спокойных места: тюрьма и больница. По­тому что дальше уже некуда. Все, край. А на краю хорошо. Уж лучше, чем посередине. Еды мне много не надо, да и хорошей тоже не надо. Одежда штатская ни к чему. Люди... Людей ви­деть не хочу, - отрезал он. - Тебя тоже. Прощай, Гора. Извини, руки тебе не подам. И... не прихо­ди ко мне. Очень прошу.

Если Герман и сказал что-то ему вслед, он не услышал. Теперь глухота радовала. Если не хо­чешь чего-то знать, можно просто отвернуться. Пусть говорят.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ЛУННОГО МЕСЯЦА

Прошло какое-то время, теперь ему было безразлично, ночь на дворе или день, зима или лето. Обретенный наконец покой полностью восстановил душевное равновесие. Теперь он спал, и спал спокойно. Даже снов не видел. Ни­каких. Днем же думал о том, что. произошло. Пытался понять: можно ли было избежать того, что случилось? И понимал: нет, нельзя. Мучился этим, но иначе не мог,. Он просто искупал свою вину. Когда-то грозился уничтожить убийцу жены, теперь понял: умереть легче всего. А вот жить с этим непросто. Но жить надо.

Пару раз в лечебницу заходил Горанин, но он отказался встречаться с бывшим другом. Наотрез. И визиты Герман вскоре прекратил.

Заходила Капитолина Григорьевна, через мед­сестру попросила у него ключ от квартиры. Он передал, что ключ лежит в кармане куртки, которую у него забрали в обмен на больничную пи­жаму, и ему безразлично, что будет с вещами. Не пытаясь с ним встретиться, Капитолина Григорь­евна взяла ключ и ушла.

Пробовали к нему пробраться и сотрудники страховой компании, где он пытался когда-то ра­ботать. Не в этой жизни, в другой. Передачу при­шлось взять, но от свидания он отказался. И спу­стя какое-то время остался, наконец, совсем один. Никто и ничто его больше не беспокоило. Кроме боли, которая постепенно утихала, когда он был в одиночестве.

Прошла зима, наступила весна. В зарешечен­ное окно он видел, как таял снег. Мартовское сол­нце, словно через увеличительное стекло, выжи­гало в сугробах огромные дыры, потом пришел апрель и довершил начатое. Снег превратился в ручьи.

Когда на деревьях зазеленела листва, он отче­го-то заволновался. В открытую форточку потяну­ло гарью: ребятишки, балуясь, поджигали сухую траву. Начался май, скоро должны были зацвести сады. И ему вдруг захотелось увидеть это. Жизнь напоминала о себе, о том, что любой конец, даже плохой, только начало всему. Начало другой жиз­ни, в которой будут свои радости. Новые.

И словно в ответ на его тайные желания в па­лату заглянула медсестра и без особой надежды сказала:

- А к вам пришли.

- Кто? - вяло поинтересовался он.

-Девушка.

- Девушка? - Завьялов заволновался. - Какая девушка?

- Горанина Вероника Юрьевна.

- Не знаю такую. Постойте! Как вы сказали? Вероника?

- Ее отец раньше был мэром нашего города. Теперь он в Москве, в Думе заседает. А она... -Медсестра еле заметно фыркнула.

- Я хочу ее увидеть.

- Может быть, выйдете в сад?

- А мне можно?

- Вам - да. Вы у нас любимый больной. Ти­хий, покладистый. Не сбежите же.

- Нет. Я не сбегу, - заверил он.

- Ну так идите! Она там, в садике. Я сказала, что вы вряд ли выйдете, потому как не желаете никого видеть. Но она все равно ждет.

Он торопливо застегнул пижаму, всю, до са­мой последней верхней пуговицы. Провел рукой по волосам.

- Красивый, красивый, - подмигнула медсес­тра. И добавила: - Не надо так волноваться. В пижаме идите, там сегодня тепло.

К выходу его сопровождал санитар. Дюжий мужик по-дружески придерживал под локоть.

Впервые за несколько месяцев Завьялов очу­тился на улице. Голова закружилась, словно от вина, так крепок был воздух, насыщенный терп­кими весенними ароматами.

- Осторожнее, - предупредил санитар, когда он споткнулся на ступеньке. - Вон она. Я уж за вами не пойду. Сами вернетесь.

Вероника стояла у клумбы, где расцвели жел­тые тюльпаны, спиной к нему и разглядывала цве­ты. Он тихонько окликнул:

- Ника!

Молодая женщина обернулась. Жадно взгля­нул ей в лицо. Изменилась. Чуточку поправилась, но ей это идет. И повзрослела. Косметики на лице чуть-чуть, помада неяркая, заметно потемневшие волосы уложены в гладкую прическу, одета в стро­гий брючный костюм. Сейчас Вероника была больше похожа на мать, Аглаю Серафимовну. И глаза такие же, серые, глубокие.

- Здравствуйте, Александр... Саша. Я очень рада тебя видеть, - сказала она несколько напрят женно.

- Здравствуй.

Возникла неловкая пауза. Оба мысленно пе­ребирали варианты продолжения диалога. Нако­нец он сказал:

- Может быть, присядем?

- Да-да, — тут же откликнулась Вероника и взглядом стала искать, куда бы сесть.

- Вон она, - кивнул он туда, где под яблонями стояла деревянная скамейка, выкрашенная в зе­леный цвет.

Молча они прошли под яблони. Прежде чем сесть, Вероника провела рукой по скамейке, стряхнула чешую краски, которая местами уже облупилась. Сели.

- Как чувствуешь себя? — спросила она.

- Лучше. - Он поднял голову и увидел вдруг, что цветочные почки на яблоне кое-где уже полопались. Упругие бело-розовые цветки источали сладкий, упоительный аромат. Аромат весны, на­дежды, спелых плодов, которые созреют на дере­вьях к осени. Обязательно созреют! И улыбнул­ся: - Лучше!

- Вот и хорошо! - обрадованно заговорила она. - А то Герман говорит, что ты совсем скис, никого не хочешь видеть, всех гонишь. Герман...

Она вдруг запнулась и сунула в карман пид­жака руку, на которой сверкнуло обручальное кольцо. Он поспешил помочь:

- Я уже слышал. Вы поженились.

- Откуда? - растерялась Ника.

- Медсестра сказала: «К вам пришла Горани-на Вероника Юрьевна». Несложно догадаться. Когда же была свадьба?

- В марте. - Она открыла сумочку. - Я дума­ла, что тебе будет интересно. Вот фотографии.

Он взял плотный конверт, осторожно рас­крыл. И вдруг рука дрогнула, фотографии упа­ли на колени, одна соскользнула на землю. Ве­роника поспешно нагнулась, подняла ее. Слов­но испугалась, что изображенный на фото муж испачкается, и его лицо уже не будет таким но­веньким и красивым. Улыбающийся Герман был особенно хорош в черном костюме жениха, при галстуке-бабочке, из кармана пиджака выгляды­вал уголок носового платка. На Веронике белое платье с гладким лифом, с пышными рукавами, на голове кокетливая шляпка. В руках букет роз. Рядом безупречная Аглая Серафимовна, улыба­ется, а глаза ледяные. Бывший мэр, ныне депутат. Государственной Думы тут же, при жене. Свидетели и гости незнакомые. Впрочем, нет. Как так незнакомые? Это же лучшие люди горо­да! Вице-мэр, то есть ныне и. о., заведующая отделом культуры...