Упоминаемый в данной справке Николай Дмитриевич Смольянинов (1786–1851) — герой войны с Наполеоном, награжденный орденом Святого Владимира IV степени, oрденом Святой Анны III степени и медалью в память вступления российских войск в Париж в 1814 году, был прадедом Алексея Николаевича, а моим прапрапрадедом. Портрет его я передала в музей-панораму «Бородинская битва».
Слово «род» — составная часть слов «народ» и «Родина». История рода во многом отражает историю страны и ее народа. Когда я перечитываю краткую справку о нашем роде, помещенную в «Энциклопедическом словаре», то невольно задумываюсь о том, что в истории нашей страны много трагических страниц. В XVI веке Иван Грозный безжалостно рубил головы боярам и воеводам, потому и бежал мой пращур-воевода из России, дабы сохранить жизнь себе и детям. И сохранил, род не пресекся, к счастью. А в ХХ веке некоторые потомки воеводы после переворота 1917 года бежали от новых тиранов. Ну а те, кто не желал покидать Россию, дорого заплатили за любовь к Родине. Судьба моего деда красноречиво свидетельствует об этом.
Отец деда — Николай Владимирович Смольянинов (1848–1921) — окончил юридический факультет Московского университета. Служил в Министерстве юстиции. Затем вышел в отставку и поселился в деревне. Вся жизнь его была посвящена родному Спасскому уезду Рязанской губернии, где более трехсот лет жили и работали его предки. Прадед был владельцем зеркальной фабрики в селе Кирицы. Кирицкая зеркальная фабрика была одной из лучших в России в ХК веке. Зеркала, произведенные там, поставлялись императорскому двору и продавались по всей России. Просуществовала эта фабрика более ста лет. Так что Смольяниновы внесли свой вклад и в развитие промышленности России.
В 1878 году Н. В. Смольянинов был избран спасским уездным предводителем дворянства и служил двадцать три года в этой должности, вплоть до 1900 года. Он был действительным статским советником, принимал участие в местных земских делах, состоял гласным Спасского уездного земства. Неоднократно избирался почетным мировым судьей. Причастен и к культурной деятельности. Им были составлены и изданы два тома: «Полувековая жизнь Спасского уездного земства Рязанской губернии (1865–1914)» и «Свод действующих постановлений Спасского уездного собрания (1865–1911)», которые представляют интерес и для современных читателей. Много внимания прадед уделял народному образованию. Земское собрание учредило стипендию имени Н. В. Смольянинова, почтив таким образом его труды в области просвещения. Мать моего деда Юлия Августовна Смольянинова (1851–1902), урожденная Брунс, была дочерью немца, работавшего на зеркальной фабрике братьев Смольяниновых. Юлия родила Николаю четверых детей: Владимира, Марию, Алексея и Юрия.
Николай Владимирович и Юлия Августовна Смолъяниновы с детьми Марией, Алексеем и Владимиром, 1883
Алеша, как и многие другие дворянские дети, учился в кадетском корпусе, а затем в военном училище. С 1898 по 1902 год он служил в лейб-гвардии Измайловском полку, который первым присягнул Екатерине II. Товарищи-из — майловцы подарили ему в 1902 году медную статуэтку солдата, она до сих пор хранится в нашем доме. Интересно, что на постаменте выгравированы фамилии однополчан деда. После окончания военного училища в 1902 году Алексей возвращается в имение Никольское — родовое гнездо. Его отец отдал двадцать три года своей жизни Спасскому уезду, будучи бессменным спасским уездным предводителем дворянства. Теперь пришла очередь сына — Алексея Николаевича Смольянинова (именно его избрали предводителем дворянства Спасского уезда Рязанской губернии). Отец делился своим опытом с Алексеем, и тот успешно справлялся с этой службой. Помещик-дворянин хорошо разбирался в сельском хозяйстве. Сохранилось много фотографий племенных лошадей, коров, разводившихся в хозяйстве. Даже на фотографиях видно, что животные ухоженные, упитанные. Очень любил дед охоту, была в Никольском своя псарня.
Алексей Николаевич Смольянинов, офицер лейб-гвардии Измайловского полка, 1902
Бракосочетание Алексея Николаевича Смольянинова и Марии Геннадьевны Карповой, племянницы Саввы Тимофеевича Морозова, 14 апреля 1903 года
В 1903 году, 14 апреля, дед женился на бабушке — Марии Геннадьевне Карповой (1879–1961). В этот день пересеклись два рода: Смольяниновы и Морозовы (те самые, великие предприниматели и меценаты). Бабушка была внучкой Тимофея Саввича и Марии Федоровны Морозовых, дочкой Анны Тимофеевны — старшей сестры Саввы Морозова (Саввы II). Обручились они в церкви Св. Николая Чудотворца, принадлежавшей князьям Куракиным (на Новой Бассманной). Отец Алексея дружил с Куракиными, изучал историю их рода. Сохранилось приглашение на свадьбу:
Анна Тимофеевна Карпова покорнейшее проситъ Васъ пожаловать на бракосочетанiе дочери ея Марiи Геннадiевны с Алексеемъ Николаевичемь Смольяниновымъ, имеющее быть въ церкви Св. Николая Чудотворца при д. кн. Кураки) ныхъ (Новая Басманная) 14 Апреля 1903 года.
Николай Владимiровичъ Смольяниновъ покорно проситъ Вас пожаловать на бракосочетанiе сына его Алексея Николаевича съ Марiей Геннадiевной Карповой, имеющее быть въ церкви Св. Николая Чудотворца при д. кн. Куракиныхъ (Новая Басманная) 14 Апреля 1903 года.
Бабушка окончила Институт благородных девиц, была образованным, воспитанным человеком. Дочь профессора истории Геннадия Федоровича Карпова (1839–1890) часто проводила время в библиотеке своего отца с редким собранием исторических книг (сегодня часть фонда Исторической библиотеки г. Москвы). Прекрасно знала французский и немецкий языки, любила читать романы французских писателей. Мария родила Алексею четверых детей: первенец Николай появился на свет в 1904 году; второй сын — Александр — в 1906-м; третий, Геннадий, родился 30 июня 1908 года (это мой папа); дочка Тонечка — в 1910-м. Дети росли в имении Никольское, располагавшемся недалеко от Спасска на реке Проня, притоке Оки (в деревянном доме, довольно скромном по сравнению с замками нынешних олигархов). Дед души не чаял в своих детях, обожал семью, в то же время находил время на занятия сельским хозяйством. И много времени уделял благоустройству Спасского уезда. Он был попечителем училищ и гимназий в Спасском уезде.
Во время Первой мировой войны поручик Алексей Смольянинов, разумеется, был на фронте, храбро воевал. Думаю, Николай II совершил роковую ошибку, когда позволил втянуть Россию в эту войну. Русские люди побеждают, когда враг нападает на Россию (как победили Наполеона и Гитлера), а в этой войне за что было терять жизни, руки, ноги? Надо было беречь свой народ. Первая мировая война обескровила Россию, подорвала ее экономику, стала причиной нашествия большевиков, установивших в России государственный терроризм.
Дети А. Н. Смольянинова с воспитателем: (слева направо) Александр, Николай, Геннадий. Имение Никольское Спасского уезда Рязанской губернии
А. Н. Смольянинов в имении Никольское
Письмо из ЧК, врученное деду 2 сентября 1918 года
Дед уцелел на войне, но погиб при новом, советском режиме. Он не был членом какой-либо партии, не участвовал в Белом движении. Его интересовала прежде всего семья, сельское хозяйство да жизнь Спасского уезда. Но все пошло кувырком, в 1918 году его вызывают в ЧК и предупреждают, что, коли не явится, будет предан революционному суду. Предали революционному суду в 1918 году.
Мария Геннадьевна Смольянинова с сыном Геннадием и дочерью Антониной, 1912
В 1918 году чекисты арестовали деда и осудили на пожизненное заключение, семью вышвырнули из родового гнезда. Младшие дети (Геня и Тоня) направляются чекистами в Осташевскую детскую колонию (очень любила советская власть детские колонии и даже воспевала их). Тонечка в колонии заболела дизинтерией и умерла. Она прожила всего одиннадцать лет. У меня сохранилось трагическое письмо папы о том, как умирала сестренка. Публикую его впервые. Тринадцатилетний Геня пишет своему брату Саше:
«Милый Саша,
Я хочу описать тебе Тонину болезнь. В понедельник она заболела, почувствовала себя плохо и не стала есть кашу, а легла в постель. Каждые полчаса она бегала в лес. К вечеру она какала с кровью. В ночь я должен был ехать на прииск, но поездку отложили.
Во вторник ей стало хуже, она все время стонала и звала: “Мажа, мама!” Хуже ей стало потому, что накануне она выпила, уже больная, сырой воды. Ей все хотелось пить.
К вечеру решили отвезти ее в больницу. Запрягли лошадь. Я и Татьяна Михайловна (барышня, служившая в колонии) положили Тоню в телегу и повезли ее в Гулынкинскую больницу. По дороге Тоня несколько раз слезала и подолгу сидела в стогах сена. Был сильный, очень холодный ветер. В дороге Тоня все стонала и звала маму.
Во вторник ей стало хуже, она все время стонала и звала: “Мажа, мама!” Хуже ей стало потому, что накануне она выпила, уже больная, сырой воды. Ей все хотелось пить.
К вечеру решили отвезти ее в больницу. Запрягли лошадь. Я и Татьяна Михайловна (барышня, служившая в колонии) положили Тоню в телегу и повезли ее в Гулынкинскую больницу. По дороге Тоня несколько раз слезала и подолгу сидела в стогах сена. Был сильный, очень холодный ветер. В дороге Тоня все стонала и звала маму.
Когда приехали в больницу, пришла акушерка и сказала, что Тоню надо положить к другим таким же больным в барак. И мы поехали назад. В ночь я ездил на прииск.
К Тоне на другой день ходила Надежда Николаевна. У Тони болезнь не переменилась. В больнице попросили прислать ей молока. В четверг я пошел к ней. У ней кровяной понос кончился, но она ослабела и очень часто, каждые пять минут, садилась на судно. Ее убеждали не делать это. Она обещала, но не могла. Ее лечили порошками бисмут. Она питалась одним молоком, которое я ей принес. Тоня страшно похудела и все звала маму. Я обещал написать маме. К вечеру у меня тоже появился понос. Я принял [тильминские?] капли. В тот же вечер в больницу ездила учительница и сообщила, что Тоне хуже. Я написал маме письмо.
На другой день утром я, собираясь идти на почту послать письмо, услышал, что садовник из колонии был у Тони. Он мне сообщил, что ей гораздо лучше и кончилось даже расстройство желудка. Я письмо отложил. Вечером учительница, ездившая в больницу, подтвердила слова садовника.
На другой день, в субботу, мне стало хуже. Я не мог пойти сам в больницу, поэтому попросил одного мальчика сходить к Тоне и отнести ей молока. Он молоко отнес, но про Тонино здоровье ничего не узнал. И не достал мне лекарство.
В воскресенье я пошел в больницу, где и остался. Тоня была совсем плоха. Понос у нее был — одна кровь. Лекарства совсем не помогали. Тоня все время повторяла: “Милая мама, мама милая… ” Ночью она еще чаще стала садиться на горшок.
В понедельник дежурная принесла ей капли. Она совсем ослабела. Часов в пять пришла Евгения Анатольевна и Татьяна Михайловна. Они дали Тоне белок с водой. Тоня через 1 час спросила: “Куда мы пришли? ” Просила ее провести домой. Говорила, что устала и заблудилась. И спрашивала, скоро ли конец. Потом повернулась на бок и скончалась.
Г. Смольянинов. 1921 г.»Больная девочка хочет одного — вернуться домой, к маме. Но дома нет, его отняла советская власть, а мама снимала углы в Рязани всю жизнь, несмотря на то, что ее родные (Морозовы) подарили России более пятидесяти благотворительных заведений: театры, библиотеки, музеи, церкви, больницы и т. д. Новая власть не удостоила ее даже комнатушки.
В 1921 году, уже после смерти Тонечки, А. Н. Смольянинова выпустили из тюрьмы (была амнистия). Он рыдая прочел это письмо и посетил могилу дочери. С 1921 по 1923 год дед работал в Сельсоюзе кооператоров. Это как раз то дело, в котором он прекрасно разбирался, где мог принести пользу стране и семье. Ведь «бывший» дворянин, офицер был и помещиком. Несмотря на все лишения, дед не терял чувства юмора, о чем свидетельствуют его стихи, написанные в апреле 1923 года, за месяц до нового ареста, навсегда разделившего его с семьей и с жизнью:
ФОКСТРОТ
9 июня 1923 года дед арестован вторично. В это время он жил в Москве у родственника, который уехал в командировку. Чекисты пришли арестовывать родственника, но так как того не оказалось дома (а план по арестам нужно было выполнять), то арестовали деда. Дед недоумевал — за что? Оказывается — за связь с иностранцами. Четыре раза он навещал свою двоюродную сестру, которая работала в Католической миссии Папы Римского помощи голодающим. Дело А. Н. Смольянинова № 19118 следователь Липов (какая знаковая фамилия — ведь и все дело липовое) начал вести 11 июня 1923 года. А уже 29 июня вынесли приговор — два года ссылки в Туркестан (в город Каган — ныне он находится в Узбекистане). Что дело было липовым, признает и российская прокуратура. В 1998 году (через шестьдесят пять лет после незаконного ареста) Смольянинова А. Н., как и четырнадцать других его так называемых подельников, реабилитировали посмертно. Два допроса провел чекист Липов. Никакого криминала не выявил, кроме того что дед имел неосторожность встречаться в Католической миссии с двоюродной сестрой, работавшей там переводчицей. Никаких свидетелей, никаких адвокатов, защитников, разумеется, не было. Царил беспредел, революционная целесообразность. Но дед для чекистов — всего лишь «бывший человек», «вредный элемент», значит, можно снова, уже навсегда, оторвать его от семьи и сослать в город Каган в жаркий, непривычный для него климат. Больше бабушка уже никогда не увидит мужа. На жизнь она будет зарабатывать, давая уроки французского языка. Когда дети вырастут, они будут помогать ей (те, кто смог уцелеть в СССР). В 1924 году из ссылки А. Н. Смольянинов пишет во ВЦИК прошение о помиловании.
Справка о реабилитации А. Н. Смольянинова
В Комиссию по применению частичных амнистий при В.Ц.И.К.
От Административно-ссыльного
СМОЛЬЯНИНОВА Алексея Николаевича,
г. Полторацк, Туркменской обл.
ПРОШЕНИЕВ ночь на 9 июня прошлого 1923 г. по ордеру ОГПУ был произведен обыск в квартире одного из моих родственников в Москве, в каковой квартире в то время проживал я один, по случаю отсутствия его в служебной командировке, а семьи его на даче. Агент, имевший ордер на обыск у вышеуказанного моего родственника, в моем присутствии произвел обыск во всей квартире и вещах хозяина, а равно и моих ввиду моего нахождения в той же квартире. Произведенным обыском ничего указывавшего на какую-либо преступную против советского строя деятельность во всей квартире и вещах, как хозяина ее, так и моих, обнаружено не было. Тем не менее по окончании обыска мне было предложено агентом не отлучаться из квартиры, и через несколько времени доставлена была им повестка о явке в ГПУ. По прибытии туда я был арестован без объяснения причин и водворен во внутреннюю тюрьму ГПУ.
Во время моего трехнедельного пребывания в той тюрьме меня допрашивали следователи ГПУ два раза. Как в первый, так и во второй раз я подвергался расспросам о моем прошлом социальном положении, занятиях и службе, как до революции, так и после, местах моего пребывания, знакомствах, родственных связях, политических убеждениях, но совершенно не было речи о каком-либо конкретном инкриминируемом факте. По окончании первого допроса мне было предъявлено в общей форме обвинение по ст. 59 Угол. Код., гласящей о сношениях с иностранным государством в контрреволюционных целях. На мой категорический протест против такого совершенно неожиданного, не основанного ни на каких данных обвинения, следователь в виде успокоения объяснил мне, что предъявление обвинения есть только необходимая формальность для содержания моего под стражей впредь до выяснения вопроса о моей виновности или невиновности в чем-либо. Так как и второй допрос не затронул никакого факта, поставляемого мне в вину, то я имел полное основание считать, что арест мой является недоразумением, и надеяться на скорое освобождение, но, совершенно неожиданно для меня, 29 июня мне было объявлено постановление о ссылке в Туркестан, причем в постановлении оказалась добавленной как основание еще и ст. 60 Уголовного Кодекса. Постановление было датировано 26 июня, между тем как вторичный допрос мне производился того же 26 июня поздно вечером около 11 часов, из чего можно заключить, что моя участь была предрешена вне зависимости от результатов следствия.
Будучи убежден, что подобная мера должна была иметь какое-либо основание, я прихожу к мысли, что причиной моего ареста, а затем административной ссылки мог быть какой-либо донос, заронивший подозрение против некоторого круга лиц, с которыми я был более или менее связан родством и знакомством. Несколько человек из этого круга подверглись одновременно со мной той же участи по обвинению в тех же статьях. Быть может, зароненное подозрение, хотя и не подтвердившееся фактами, нашло почву в том недоверии, каковое Советская власть может питать к известному кругу лиц, кое-что терявших при социальном перевороте.