— И ничего не будем узнавать и хлопотать. Не нужна нам их реабилитация, много чести, — говорил мой дед, — Честные люди в оправдании не нуждаются. Палачи должны ответить…
Дедушка Иван Михайлович Никонов, 1913
Иван Михайлович и Софья Власовна Никоновы в день свадьбы, 1913
— Тише… у нас все хорошо, — плакала бабушка. — Молчи, молчи…
«Будешь хорошо учиться, будешь много знать, много книжек прочитаешь… — Мы с дедом любили разговаривать и бродить… от Таганки до Котельников, от Котельников до Красной площади… до любимого “ситцевого” храма. — Вот и Василия Блаженного купола… Дошли мы с тобой, Аришка… Красота! Вот бы Иван Власович порадовался бы…»
Иван Власович, тоже мой дед, брат бабушки. Я никогда его не видела, и на мой вопрос «А где же дедушка?» бабушка начинала плакать, а дед строго говорил: «Далеко… Далеко…» Ивана Власовича часто вспоминали: «Вот бы Иван порадовался… Вот бы Иван удивился…» Им гордились — большой учености был человек, на многих языках разговаривал, все букинисты Москвы его знали.
Он жил в Рязани и, когда бывал в Москве, ночевал в нашей квартире, спал на большом сундуке в коридоре, а днем ходил по делам, возвращался с гостинцами и книгами. И дома у него множество книг было.
— Давай тоже покупать много книг, — говорила я деду.
— Давай. — И мы отправлялись с ним в магазины.
— Выбирай, — говорил дед.
На всю жизнь я запомнила одну историю. Мы пришли в магазин. У деда получка:
— На три рубля что хочешь.
— Куклу и книжку?
— Что-то одно, реши: или куклу, или книгу.
Я выбрала книжку «Конек-Горбунок», выходим из магазина, и я реву:
— Зачем я выбрала книжку, хочу куклу!
— Не плачь, пойдем поменяем. Поменяли… Я снова реву:
— Зачем мне кукла, хочу книжку…
Раз пять мы возвращались в магазин и меняли книжку на куклу, куклу на книжку… Выбрала я все-таки книжку, но было грустно. Молча вернулись домой и стали читать «Конька-Горбунка».
— Как интересно, Аришенька, какая ты умница, что выбрала книжку. — Дед обнял меня, погладил. — Смотри, кто за нами пришел?
— Кукла! Зачем ты ее прятал?
— Сюрприз. Неожиданная радость. Знаешь, если ты что-то выбрала, никогда не жалей, не плачь. Все, что нужно, к тебе придет… рано или поздно. И не клянчи ничего. Никогда ни о чем не жалей. Выбрала — значит, выбрала. Решила — значит, решила.
— А Иван Власович был бы мною доволен?
— Почему же нет, если ты не шалишь сильно, конечно же он доволен и не огорчается.
— И ты не огорчаешься?
— Я никогда не огорчаюсь. Я всегда тебе радуюсь…
— Даже когда очень шалю?
— А разве ты очень шалишь?! Так, иногда пошаливаешь, и слава Богу. Без шалостей-то жить тяжело.
Дед работал кочегаром на заводе Лихачева, и у нас дома не любили праздники: деда, как непьющего и ответственного человека, ставили в самые тяжелые и праздничные смены. Зато когда праздники заканчивались, начиналась жизнь у нас: дед приходил с подарками, на Новый год всегда мандарины доставал, помню, однажды целую авоську мандаринов принес. Новый год — значит, обязательно мандарины.
Дед сам делал конфеты, варил сливочные помадки, мягкие, пышные. Когда-то он хотел быть кондитером, но… не всегда получаем, что хотим. Надо жить судьбу, какая досталась, и не роптать. Сказать легко — прожить трудно.
Дед никогда ни о ком не сказал дурного слова, никому не нагрубил и голоса не повысил.
— Почему ты никогда не злишься?
— Потому что жизнь очень короткая и быстрая.
Бабушка Софья Власовна Шелаева, ее брат Иван Власович Шелаев (в будущем архимандрит Мина) и их мать Мария Александровна
Училась я плохо, вела себя в школе дерзко, поэтому дед приходил к учителям часто. Надевал свой парадный костюм, ордена — Георгий за Первую мировую, за доблестный труд… Приходил к учительнице с цветами, говорил долго и подробно.
Я ждала его в школьной раздевалке. Высокий, мощный, красивый, он шел по коридору, и я радовалась: все позади, сейчас он скажет: «Бедный ребенок. Какие же строгости! — тяжело вздохнет. — Ну ничего, переживем. Ты что хочешь, мороженое, картошку или наполеон? Надо же как-то утешиться».
И мы шли в кондитерскую, а потом бродили… до «ситцевого» храма и далее… к старинному букинисту на Тверской. Старичок-продавец любезно разговаривал с дедом, вспоминал с почтением Ивана Власовича: прирожденный вкус был и такие знания, такие знания!
Дедушка Иван Михайлович Никонов, 1960-е годы
Архиепископ Рязанский и Шацкий Иувеналий (Масловский) и архимандрит Мина (Шелаев) после богослужения в Христорождественском соборе г. Рязани, 1929
Иван Власович был монахом, архимандритом одного старинного монастыря. Когда он приезжал в Москву, останавливался у нас, на Каменщиках. Во дворе кричали: «Поп пришел к Никоновым, настоящий поп!» А Иван Власович, отец Мина, шел по двору в развевающейся рясе, всем улыбался и всех благословлял. В 1937 году его арестовали… В один из последних приездов он был печален, но спокоен: ничего не бойтесь, все будет хорошо. Его отправили в лагерь. Куда — не сказали. Передали письмо от него — просил прислать по возможности теплые вещи. Но куда прислать? Адреса не было…
Перед смертью дед много рассказывал об Иване Власовиче, отце Мине: как приезжал к нему в Рязань, в его скромный домик: комната светлая, окно всегда распахнуто, много книг, скрипка на столе, лампады горят…
— Дед, мне это снилось каждый раз, когда я выздоравливала… Я видела эту комнату!
— Все бывает… Молись за Ивана Власовича.
Дед умер. Сон больше никогда не снился. С тех пор не было ни одного дня, чтобы я не вспоминала деда.
— Никто никуда не уходит. Все, кого мы любим, всегда с нами, поэтому не плачь и не бойся.
Я стала искать, где жил Иван Власович, где сидел, как погиб. Поехала на Соловки. Помню, когда пароход отплывал от острова, за ним летела чайка и плакала. Прошло много лет. Однажды по журналистскому заданию я оказалась в Новом Иерусалиме. Заместитель директора Галина рассказывала о патриархе Никоне, и, как часто и странно бывает, разговор зашел о личных историях, семейных тайнах, чудесах:
— Патриарх Никон известен тем, что помогает всем в поисках.
И я рассказала об Иване Власовиче, что я пыталась искать, разузнавать.
— Значит, плохо просили и плохо искали. На следующее утро раздается звонок. Радостный голос Галины:
— Нашли вам дедушку: причислен к лику святых, день празднования — 4 ноября, праздник Казанской Божьей Матери. В этот день он расстрелян. Преподобно — мученик архимандрит Мина (Шилаев), день канонизации 20.08.2000 года.
По крупицам, по крохам стали собираться подробности. Отец Дамаскин (Орловский) двадцать лет собирал сведения о мучениках Русской православной церкви, издал серию книг. Чтение страшное, горькое и в то же время светлое. Я спросила отца Дамаскина, почему, когда читаешь о муках, о чудовищных страданиях этих людей, страха и темноты нет. Он ответил: «Люди, светлые и бесстрашные, никого не осудили, никого не прокляли, никого не оскорбили. Смиренно свой путь прошли и мучителей своих простили. Тьмы и злобы после себя не оставили, уходя, всех благословили. Ушли благодатно». Тюремных фотографий моего деда не сохранилось, может быть, так спешили расстрелять к ноябрьским праздникам, что не успели, да и лень было. А может, так пытали и мучили, что даже не решились сфотографировать.
Икона преподобномученика Мины Рязанского
В Рязани есть икона Мины Рязанского, и мне захотелось, чтобы у меня в доме, в моей семье тоже была икона. В Сретенском монастыре согласились помочь:
— Только вы не торопите и ждите.
Не получалась икона: то лик слишком строгий, то золота слишком много. И вот однажды звонят из иконной лавки:
— Приходите.
Принесли икону. Молодая художница Вероника сказала:
— Мне хорошо было, когда я писала лик Мины. Мы с мужем ездили в Рязань, смотрели фотографии, обошли все места, связанные с преподобным Миной, читали о нем, в храме, где он служил, стояли на службе. Близок он стал нам. Примите эту икону в дар от нас, благодарных ему людей.
Прошел год. 4 ноября. В день памяти преподобномученика Мины у Вероники родилась дочь. Представляете, ровно через девять месяцев, ребенок зачался в тот день, когда они подарили мне икону.
— Врачи говорили, что у меня никогда не будет детей, что надо смириться и не терзать себя — чудес не бывает. Медицина пока бессильна… Случилось невозможное — отец Мина подарил нам ребенка, дочку.
Чудеса, да и только, как говорил мой дед, Иван Михайлович Никонов.
Я спросила у священника:
— Я всегда молилась за Ивана Власовича, за монаха Мину, а как же теперь?
— Он давно за всех молится и всех бережет.
М. Г. Грешнова Фамильные черты
Я родилась в 1934 году. Годы Большого террора были уже совсем близко, а за ними и война, но я этого не знала. Беззаботное детство, няня, молодые красивые мама и папа, благополучная родня, редко приезжающие откуда-то дедушка с бабушкой, которым все искренне рады, — это жизнь из детской памяти. Я была тогда слишком мала, чтобы запомнить детали жизни. Только яркими вспышками некоторые эпизоды моего раннего детства возникают в памяти помимо воли. Война, эвакуация, голодные послевоенные годы — все это будет значительно позже.
Деда я видела всего несколько раз, когда он приезжал к нам в гости из Кемерово, где служил главным ветеринарным врачом. Я заходила домой и сразу чувствовала, что меня ждет Радость. Дед выскакивал из-за двери большой комнаты, подхватывал меня на руки и начинал подбрасывать вверх. От него как-то удивительно пахло: кедровыми орехами, немосковской свежестью, не знаю, чем еще… Это был неповторимый запах Счастья. А в дверях стояла бабушка, приезжавшая с ним, и улыбалась. Все начинали ахать: «Как Мариша похожа на деда! И глаза карие, и губы толстые, ясно, что крючковская порода!»
Бабушка Мария Эдмундовна Крючкова со мною маленькой на руках
Лишь однажды в своей долгой жизни я услышала этот запах детства. Дело было в метро. Я неслась по своим неотложным делам, мало замечая, что происходит вокруг. И вдруг этот запах, ни с чем не сравнимый, о нем я забыла на долгие годы, как будто ударил меня. Кто принес его в метро, не знаю. Вокруг меня стояло много чужих людей, мужчин и женщин… Мне пришлось опустить голову, так как я заплакала горько и неутешно, не пытаясь удержать слезы. Память детства, память о всех потерях, принесенных мне судьбою, о дедушке, я его едва знала, но горячо любила еще тогда, в детстве, всколыхнула в душе чувства, которые я всегда прятала.
В дни приезда дедушки и бабушки все родственники собирались в нашем доме. Приезжал родной брат моего отца, Крючков Петр Петрович, с женой Елизаветой Захаровной и сыном Петей, сестра дедушки Александра Петровна со смешной для меня фамилией Черномордик и старшая сестра моего отца Маргарита Петровна с дочерью Маргаритой, по-домашнему Мусей. Они сидели за столом долго, громко обо всем говорили, а я придумывала предлоги, чтобы побыть со всеми, а не идти спать, как это положено маленьким детям: то у меня внезапно заболевало ухо, то срочно надо было на горшок (однажды так и заснула на плетеном, приспособленном под это дело, стульчике). Зато слышала все голоса, не вникая своим детским разумом в суть разговора. Вот эти звуки взрослых голосов непонятным образом успокаивали меня, тогда еще совсем ребенка. Казалось, что все незыблемо и надолго.
Последний раз вся семья собралась у нас, на Рочдельской улице, 20 августа 1937 года, в день годовщины золотой свадьбы дедушки и бабушки. А потом все родные куда-то исчезли из нашей жизни, кроме бабушки Марии Эдмундовны, которая стала жить с нами постоянно, не уезжая. Началась война. Меня отправили в эвакуацию с детскими учреждениями Академии наук в интернат в Боровое (республика Казахстан).
Многие годы прошли, прежде чем смутные детские воспоминания, тревожившие память о пропавшей, неизвестно куда исчезнувшей семье, заставили меня заняться поисками, весьма сложными. Надо заметить, что мои родители долгие годы молчали. Чудом уцелевшие в страшные годы репрессий, они были напуганы на всю жизнь, основания у них для этого имелись весьма веские. Отец мой, Георгий Петрович Крючков, начал рассказывать о прошлом под натиском моих расспросов только перед самым своим уходом из жизни (8 июня 1985 года). Я узнала многое о нашей семье, о родном брате отца, Петре Петровиче Крючкове, который с 1917 года был знаком с А. М. Горьким и вскоре стал не только его другом, но и личным литературным секретарем. После смерти А. М. Горького Петр Петрович был назначен директором Музея Горького, а 7 октября 1937 года был арестован. На позорном бухаринском процессе его объявили одним из убийц великого писателя и его сына Максима Пешкова. Расстреляли его 15 марта 1938 года.
О том, что он брошен в один из рвов «Коммунарки», мы узнали с моей двоюродной сестрой Айной Петровной Погожевой, внебрачной дочерью Петра Петровича, только после долгих поисков.
Петр Петрович Крючков (брат отца) и Алексей Максимович Горький
Отец завещал мне не верить ни одному слову обвинений, выдвинутых против его брата, человека в высшей степени благородного и преданного А. М. Горькому. Тогда же стала мне известна и трагедия моего деда, Петра Петровича Крючкова. Я узнала, что мой дед был арестован в марте 1938 года, а на запросы семьи о его дальнейшей судьбе, посылаемые в Кемерово, где он жил до ареста, ответа не было годами. Узнала я от отца и о том, что корни нашего рода каким-то образом переплетаются с семьей Эйнем. Рассказывал он об этом не только мне, но и своей племяннице Айне Петровне, дочери Петра Петровича. Имя Эйнем тогда нам ни о чем не говорило. В доме, правда, было довольно много, как теперь говорят, артефактов: жестяных от конфет коробочек, красивых открыток, на которых «Эйнем» было написано большими буквами. Нужно заметить, что по мужской линии все старшие сыновья в семье получали имя Петр. Таким образом, получилось, что Петров Петровичей оказалось много. Первый из упоминаемых здесь — мой прадед, бывший крепостной Демидова или Строганова, стал горным инженером или мастером. Он позднее найдет на Урале залежи платины. До конца жизни он служил на Кизеловских заводах Соликамского уезда. Второй Петр Петрович — мой дед, ветеринарный врач. Третий Петр Петрович — личный литературный секретарь А. М. Горького.
Петр Петрович Крючков, мой дед
Мама моя, Смирнова Лидия Михайловна, прожившая долгую жизнь (ее не стало в девяносто семь лет в феврале 2009 года), сохранила до конца жизни ясную голову и великолепную память. Последние несколько лет она жила в моей семье. Главное было — ее разговорить. Многочисленные рассказы о прошлом позднее полностью подтверждались архивными данными, каким бы странным это ни казалось. А потом по просьбе сотрудников Архива музея Горького она написала воспоминания о семье Крючковых. Я хочу привести отрывок из ее «Собственноручных записок 2002 года»:
«Отец Петра Петровича Крючкова, секретаря А. М. Горького, по профессии ветеринарный врач, всю жизнь работал в разных городах Урала и Сибири. Последние годы, десять — пятнадцать лет, он жил с семьей в городе Кемерово, где работал старшим ветеринарным врачом, причем на двух работах, так как на его попечении были трое внуков, два из которых стали врачами. Мать этих детей, Маргарита Петровна, сестра Петра Петровича Крючкова, секретаря Горького, со старшей дочерью уехала в Москву, жила у своей тетки Александры Петровны Черномордик, в прошлом народоволки. Кстати, муж Александры Петровны, врач, — родной брат жены Бонч-Бруевича.
После суда и исполнения смертного приговора над старшим сыном Петром старика семидесяти семи лет арестовали, и он исчез в застенках органов НКВД. Петр Петрович, отец моего мужа, был расстрелян в марте 1938 года, за три дня до расстрела своего старшего сына. Был он уважаемым и известным человеком в Кемерово, где работал ветеринарным врачом. Это был добрейший, очень честный и совестливый человек, очень родственный, бережно и нежно относящийся к своей старушке жене. В свои семьдесят семь лет он был еще крепким и здоровым. Толстогубый (признак доброты), с ясными и живыми глазами, кстати, очень красивыми и унаследованными его потомками.
Его жена — Мария Эдмундовна, знатного рода, дочь прибалтийского немца-барона и французской графини. Родители ее имели трех дочерей и одного сына и не были богатыми. Как они попали на Урал, не помню. Мария Эдмундовна познакомилась с Петром Петровичем и полюбила его на всю жизнь.
После окончания гимназии Петр Петрович сделал ей предложение, но ее отец спросил его:
— Молодой человек, а на какие средства вы собираетесь содержать семью?
— Да вот я стану врачом, я студент первого курса.
— Вот когда вы станете врачом, тогда и сватайтесь.
И они оба остались верны своей любви, ждали долгих пять лет друг друга, хотя жили в разных городах (она — в Перми, он — в Казани, учась в Ветеринарном институте). И в старости они, уже очень преклонного возраста, когда я с ними познакомилась, выйдя замуж за их младшего сына Георгия Петровича, продолжали нежно любить друг друга. У них было четверо детей. Старший, по традиции в семье названный Петром, получил юридическое образование, окончив юридический факультет Петербургского университета. Дочь Маргарита Петровна — учительница словесности, кроме того окончила Киевскую консерваторию по классу фортепиано, рано осталась вдовой с четырьмя детьми, похоронив мужа, в 1921 году умершего от тифа. Именно ее детей воспитывали дедушка с бабушкой. Второй сын — Виктор Петрович, о нем я не знаю ничего, видела всего один раз. Третий сын, самый младший, избалованный и красивый, — Георгий Петрович. Он был моим мужем с 1932 по 1940 год. В начале 1940 года мы с ним разошлись. Был он интеллигентен, сдержан и очень хорошо воспитан.