А потом опять потеря, его не стало через год с небольшим. И оказалось на всю огромную крючковскую семью всего две могилы. Все остальные лежат во рвах или могилах безымянных.
Айна Петровна Погожаева и Борис Викторович Крючков
Бедные дети и внуки «репрессированного поколения», появившегося на свет еще до 1917 года. Если бы не Октябрьский переворот, жизнь деда и его большой, трудолюбивой семьи была бы совсем другой. Люди чести и до революции работали, не жалея сил на Отечество, матери воспитывали детей, дети получали в столичных университетах образование и возвращались на Урал в родные пенаты. У меня было бы значительно больше родственников, двоюродных братьев и сестер, дядьев и теток, племянниц и племянников, их мужей и жен. Связь времен не прервалась бы, мне не пришлось бы по крупицам собирать сведения о своей большой семье. Нас и сейчас много. Когда мы собираемся большим кругом, получается около сорока человек. Дед был бы рад: его внуки и правнуки стали учителями, врачами, журналистами, теми, кого называют интеллигенцией новой России. Оттуда он смотрит за нами внимательно и беспристрастно. Мы стараемся не посрамить имени наших предков, у нас у самих выросли внуки и уже родились правнуки. Для них я написала эти заметки, надеюсь, что имена представителей семи поколений для моих потомков не будут закрыты завесой забвения. Жизнь идет… Храни их Бог!
А. А. Хвалебнова Дедушкиными маршрутами
1 сентября 1971 года я отправилась в первый класс. Всех моих будущих одноклассников провожали мамы, бабушки, возможно, кого-то даже отцы, и только одна моя одноклассница пришла с дедушкой. Дедушек больше ни у кого не было, и мы смотрели на этого единственного дедушку как на некое удивительное явление природы, к тому же он выглядел несколько странно — в очень старом, потертом плаще, круглых очках, державшихся на резинке, прикрепленной к дужкам, и в довершении всего, несмотря на седину, можно было догадаться, что он был когда-то рыжим. Необходимость дедушки в жизни показалась мне тогда весьма сомнительной. К слову сказать, этот дедушка оказался замечательным человеком и преданнейшим другом своей внучки. И только много позже я стала задумываться о том, а каким же был МОЙ дедушка, Вениамин Аркадьевич Зильберминц.
Никто из моих домашних не мог, вернее не спешил, дать мне ответ. Я мучилась в догадках: раз геолог, так может, погиб в экспедиции? Или погиб на фронте? Может, умер от старости, ведь он был много старше бабушки? Постепенно реальность стала проявляться, как отпечаток на фотобумаге, и когда в конце 1980-х стали открываться архивы, моя мама отправилась в КГБ, чтобы узнать всю правду до конца. Донос и «следствие» были, по обыкновению того времени, абсурдны. Приговор был приведен в исполнение сразу после оглашения. Маме даже вернули кое-что из его личных вещей. Но что она могла рассказать мне о нем как о человеке, если ей было неполных пять лет, когда она видела его в последний раз. Я рассматриваю фотографии, читаю письма. Думаю, он был очень мягким, застенчивым, скромным и бесконечно наивным человеком, очень любил своих многочисленных детей и с трудом разбирался с женами, пытаясь их как-то примирить. О нем, как об ученом, ученике и друге В. И. Вернадского и первооткрывателе многих методов в геохимии, уже, к счастью, вспомнили и написали много хороших слов.
Мне хочется вытащить на свет его экспедиционные дневники и письма к моей бабушке, в них он не только ученый, геолог, в них он — путешественник, любознательный и анализирующий, они написаны хорошим литературным языком, ведь дедушка учился в Киевском университете, Санкт-Петербургском политехническом институте, а затем окончил и Санкт-Петербургский университет. Бабушка говорила, что в Москве он учился еще и в консерватории по классу виолончели. На фортепиано он играл свободно. Они любили с бабушкой играть в четыре руки. Кругозор его был огромен, очерки, полевые дневники и письма напоминают мне геологические образцы, в которых каждый найдет материал для себя: затерявшиеся на топографических картах поселки, точные описания геологических разрезов, характерные бытовые зарисовки почти столетней давности, имена и фамилии ставших впоследствии известных людей, и, в конце концов, отражение исторических катаклизмов. Мне особенно близки путевые заметки, относящиеся к его экспедициям по Средней Азии, потому что частично дедушкиными маршрутами прошли мой отец, и мама, и я, побывали в Самарканде и Пенджикенте. Мои родители-геологи бывали там и на студенческих практиках, и по работе. А я, будучи далека от науки, сопровождала геологические партии в качестве поварихи. Красота тех мест, на мой взгляд, не может сравниться ни с чем, и эти дедушкины заметки воскрешают и мои воспоминания.
В. А. Зильберминц, студент
Игра в четыре руки для В. И. Вернадского, Узкое, 1932
Одни из первых записей относятся к лету 1910 г., когда он был командирован Санкт-Петербургским обществом естествоиспытателей в Ферганскую область для сбора радиоактивных минералов:
23 мая мы выехали из Санкт-Петербурга, 24-го были в Москве, 25-го в Харькове, 26-го в Ростове и 27-го приехали во Владикавказ. Часов в шесть вечера мы тронулись в почтовом экипаже по Военно-Грузинской дороге. Версты через три начинаются зеленые горы, Терек течет слева. Мало-помалу горы нас окружают и становятся выше, у станции Балта (15 в.) они принимают совсем серьезные размеры. Вдруг, среди туч, впереди в ущелье заколыхалась громадная снеговая шапка. Для меня это было слишком ново, и я едва не закричал от удивления, за Балтой нас окружили «Пестрые Горы». Они напоминают крымские, только гораздо больше. По-моему, они красивее Дарьяла. Проехали узкое Джероховское ущелье и остановились для ночлега на станции «Ларс». Станция лежит у входа в Дарьял. На горах уже мелькают снеговые пятна. Темно кругом. Буфетная комната полна турьих рогов и горного хрусталя. Тут же висит заманчивая такса проводникам на Барт-Корт, Девдоракский ледник и Казбек. Мы ведь теперь от него так близко!
Утром мы въезжаем в мрачный Дарьял. У замка Тамары самое узкое место. Горы одеваются в белое. Вдруг справа открывается Деводоракское ущелье, и в нем ярко белый, недоступный, старый великан Казбек. Кивнув нам несколько раз, он исчезает, чтобы показаться в полном блеске снова, немного дальше у станции «Казбек». Еще несколько поворотов, и Дарьял оказывается со всех сторон окружен снеговыми горами. Они провожают нас, они встречают; стоят справа и слева, сзади и спереди. Их много, много!
Добровольцем на фронте. Помощник начальника санитарного отряда, 1915
Но вот Дарьял выходит на простор. Два-три поворота, и мы у станции, Дарьял за нами, и Казбек, нет, весь Кавказ перед нами. Казбек кутается в тучи, а там еще мелькает старый монастырь Стефан-Цминда-Самеба. А впереди седой Сион и аулы, аулы кругом, движутся и грозят старыми башнями.
— Барын, пойдом смотрэть источник, нарзан — кыслый вода!
— Некогда, — следует ответ,
— Ах, барын, нэхорош ты чэловэк! Перепряжка, и дальше. Казбек, прощай! Новое впереди нас. Первая гряда великого Кавказа пройдена. Она протянулась исполинской цепью за нами и уходит вдаль, блистая верхушками. Становится холодно. Мы идем среди снегов. Кругом мелькают старые аулы с развалинами крепостей, когда-то здесь боролись за свою свободу дикие, независимые племена. Дорогой ценой доставалась каждая крепость. Все миновалось… Аулы стоят пустые, башни разбиты, народ разорен. И что же им дала русская «культура»? Эх, да что говорить! «Унутреннего» врага пугать мы еще умеем: по дороге нам то и дело встречаются батареи конной артиллерии. 0ни «демонстрируют», на что еще русские войска способны. И кого пугают? Ведь старый Кавказ надолго заснул и еще не скоро проснется.
Привал, 1910-е годы
За «Коби» мы покидаем долину Терека и вступаем в долину Байдары. Миновав источник с вкусной углекислой водoй (содержащей, однако, немного серы), мы пробираемся между снежными великанами все вверх и вверх. Нужно теперь перевалить через вторую гряду, кругом остатки снежных обвалов и крытые галереи. зеленые лужайки так хорошо гармонируют со снегами гор. Наконец, перевал, и мы покатили быстрее к Гудауру. Вид необыкновенный. Снежная цепь: Семь братьев, Крестовая, Красная и т. д. поднимаются высоко к небу. А внизу, где-то под нами, зеленеет Коймаурская долина с серебристой лентой Арагвы. В другую сторону — бесконечные зеленые холмы Грузии. Таков вид с Гудаура. Это — кульминационный пункт, дальше дорога уж не так интересна. Бесконечно запутанный Мистский спуск уводит нас из горной страны, и дальше мы едем среди мирного пейзажа цветущей Грузии. За Пассанауром разразилась гроза, и мы заночевали, еле добравшись, на станции Ананур.
На другой день — довольно скучные Душетские горы и Мцхет, наводненный разными старыми остроконечными соборами. Дальше мы поездом въезжаем в столицу Грузии.
29 мая. Город Тифлис произвел на меня приятное впечатление. Европейская часть весьма похожа на европейскую, а азиатская вполне отдает Азией. Интересны в последней Армянский базар и старые бани. Трамвай всюду, имеется даже фуникулер, на гору Св. Давида — оттуда весь город виден с птичьего полета. Вечером — ливень размывает дорогу, и мы откладываем отъезд до другого дня. До Баку дорога (30 мая) скучнейшая, а сам Баку город весьма неважный. Мы бегло осматриваем «Черные Ряды», нечто равносильное тифлисскому Армянскому базару.
31 мая. Старый «Константин» увозит нас в зеленое Каспийское море, ночью здорово треплет, а к утру показывается берег Азии. Мы в Красноводске, жара нестерпимая. Местность дикая, голая и не особенно красивая после Кавказа. Перед нами вытягивается поезд цвета «крем», а мы к вечеру уже среди песков, справа открылись унылые горы, утром они становятся больше и превращаются (l июня) в дикий скалистый Копет Даг. Это персидская граница. Верблюды убегают от нас по степи, дорога очень однообразна. Вечером мы в Мерве, здесь течет Мургаб, и поэтому кругом растительность. Рано утром переезжаем по длинному мосту через шоколадную Аму-Дарью. Мы — в Бухаре.
2 июня. Стройные красивые туркмены исчезают, и появляются неприятного вида сарты и бухарские евреи. Воды в Бухаре много, и мы ходим среди зелени. Если бы не особого вида лессовые ограды кишлаков, то можно было бы принять пейзаж за малороссийский. Перед Самаркандом начинают вырастать на горизонте снеговые вершины, это уж не кавказский масштаб. Здесь начинаются эти горы, а конец их далеко в глубине Китая и Индии. Отсюда начало Тянь-Шаня, Памира, Каракорума.
В. А. Зильберминц, 1915/1916 год
3 июня. В Самарканде мы останавливаемся на сутки. Осматриваем базар и мечети. Жара отравляет все удовольствие, но, в общем, все эти многочисленные мечети и медресе при всем своем разнообразии весьма однообразны. Горы по-прежнему стоят кругом по горизонту. И так теперь до самого Андижана. Зеленая Фергана окружает путь, фон — ее снеговые макушки.
5 июня. Мы в Андижане. Рельсовый путь пройден. Город, как и Самарканд, утопает в зелени. Постройками он не блещет; здесь часты сильные землетрясения. По разным обстоятельствам отсюда выезжаем ночью.
7 июня. На арбе с вещами. Путешествие неприятное, надо признаться. Ночуем в селе Кюля; просыпаемся под звуки дикого немножко сартовского оркестра, состоящего из двух длинных труб, барабана и флейты. Здесь «тамоша» по случаю какого-то праздника.
Приехав в «русское село», мы оккупируем весь дом местного пристава. В первый раз скажу: «хорошая вещь полиция», особенно когда сего пристава переводят в Ташкент, а дом оставляют для нас. Дело доброе! 8-е, 9-е проводили без смысла, а 10-го совершили экскурсию в Араванскую пещеру. <…>
15 июня. Поехали через дикое ужасное ущелье, в котором извивается на дне Араван. Тропка такая головокружительно узкая, что иной человек и пешком побоялся бы пройти. Мостики, переброшенные через пропасти, могут просто запугать непривычного человека. Две стены уходят в небо, на дне бурлит река, а мы ползем, как мухи, по каким-то ничтожным карнизам. И так целую версту! Да, вот это настоящие горы! Сделай лошадь один неверный шаг — и прощайся с жизнью. Но она этого-то и не сделает. Горная лошадь лучше пройдет, чем пеший. Выехав из ущелья, движемся свободнее. Мы сворачиваем влево и после 1,5 часа пути по скучнейшим адырам подъезжаем к разработкам Антуновича. Две-три деревянные постройки барачного типа, несколько темных дыр разбросаны на фоне горы. Нас встречают замечательно радушно сам инженер Антунович, его помощник Тимофеев и студент-горняк. Люди живут просто, но уютно. Мы пьем с ними чай и получаем любезное разрешение осмотреть рудники и собрать коллекции — а это наша главная задача, возложенная на нас Обществом естествоиспытателей. <…>
В Бель-Урюке мы въезжаем во двор знакомого киргиза, он встречает нас с восторгом, хватая двумя своими лапами наши правые лапы. Затем нас приглашают в юрту, здесь же, в саду. Там нас усаживают на ковры, и начинается угощение, которое тянется по киргизскому обычаю до 12 ч. ночи. Первым делом — плов; то есть рисовая каша с изюмом, перцем и кусочками баранины. Пока мы ее уплетаем, запивая кумысом, готовится второе блюдо — «шурпа» — крепчайший суп из мяса, простодушно принятого нами за баранину, но оказавшегося лошадиным. Впрочем, оно превкусное. Сама же шурпа — чистый мясной сок: они мяса не жалеют. После «шурпы» еще каша из пшена с кумысом, и, наконец, нам представляется заснуть тут же под шкурами и тулупами. Утром еще каша состава: рис, молоко и курдючное сало, высокая вещь, по-моему!
16 июня. Дорога до Янги-Науката малоинтересна. Весь день стоял туман, и Малый Алай отсутствует. За Наукатом через две версты начинается такое же великолепное, как и Араванское, ущелье реки Чили. Только тянется оно верст восемь. Река голубая, шумит как Иматра. Стены бесконечно высоки, дорожка лучше Араванской, но также весьма тяжеловатая. В отличие от Араванской, дорожка идет на меньшей высоте над уровнем реки. Частые мостики переводят нас с берега на берег. Река ревет и все покрывает своим ревом. С каждым поворотом открываются места, одно лучше другого. Я думаю, в Западной Европе немного найдется таких мест. Потом ущелье шире; горы грозные, и впереди мелькают уже дальние вершины М. Алая. Начинается лесная и луговая растительность. Перевалив через несколько крутых дефиле, мы покидаем Чили и сворачиваем по долине ее притока. Начинаем бешено крутой подъем, но лошади берут его, нисколько не смущаясь. Мы высоко на горах! Кругом альпийские луга, впереди лес и исполинские склоны гор, кругом в горах видны юрты киргизских летовок. Еще выше мы взбираемся по новому притоку притока Чили и, наконец, — у цели, недалеко и Джейран-Бель. Палатка разбита вовремя: начинается мелкий дождь. В юрте нас опять ублажают всякими киргизскими блюдами. На этот раз — увы! — конина двухсотлетняя, если не больше.
17 июня. Прощелкав зубами всю ночь в палатке, утром подымаемся на Джейран-Бель к заявке медной руды. Она оказывается негодной, но вид с перевала вознаграждает нас: мы видим весь Малый Алай, купающийся в море облаков. У ног его леса и серебристые речки. А по лугам всюду мелькают юрты летовок, зеленые горы под ними довершают всю картину. Наша стоянка видится далеко внизу. Но и холодно же здесь! После жары в долине здешние +5 чувствительнее петербургского 20-градусного мороза. Наши проводники, пользуясь незнанием русского языка, ведут нас, вопреки условию, опять по той же дороге, мы снова любуемся дикой красотой Чилийского ущелья; в 4 ч. подъезжаем к домику лесного объездчика и, пользуясь его гостеприимством, останавливаемся на ночлег — приблизительно посередине ущелья. Довольно приятно было попасть опять в уголок Европы, почитать русских писателей и классическую обывательскую «Ниву». Все это вместе с русским чаем и котлетами представляло превосходную картину. А когда нас уложили еще спать культурным способом, то большего нечего было желать. Так что мы с большой неохотой на другой день расстались с нашими хозяевами.
18 июня. Проехали опять лучшую часть ущелья, попили чаю в Наукатской чайхане и поехали через скучнейшие адыры к Русскому Селу. Зато с перевала увидели горы за триста верст: Тянь-Шань, Александровский и многие другие хребты, уходящие в глубину Китая и Индии. Всего за эту поездку сделали около ста пятидесяти верст.
24 июня. Часа в 4 дня мы выехали из Русского Села со старым мирабом — проводником. Ехать жарко и утомительно: все время крутые подъемы и спуски. Воды в адырах обыкновенно не бывает, но на этот раз наткнулись на какой-то ключик. У перевала — высокая гора Улох-Тах и цепь М. Алая. В это время на горах разразилась гроза, и затем мы увидели редкой красоты картину: легкие прозрачные синие тучи стали перед скалами и сообщили удивительный синий цвет всей скальной цепи. Точно в лунную ночь! А было только 6 часов вечера. Недолго длилось это: как только мы немного спустились — горы побелели снова. Пошли зеленые кишлаки, стемнело, горы исчезли.
К 9 ч. мы прибыли на место и торжественно въехали в заезжий дом местного бимбаши. Расседлали коней, сели пить чай и послали за пловом. Тут же ночевал с большой свитой военный топограф, производивший триангуляцию. Он, как оказалось потом, еще лучший «дантист», чем топограф, завалились спать на коврах вшестером; утром 25-го закупили кое-что и выехали в ущелье р. Аушир за восемь верст к стоянке начальника всей многочисленной банды ферганских арык-аксакалов — инженера гидролога Синявского. От него зависело — отпустить ли арык-аксакала А. В. Антипина нашим проводником и переводчиком или нет. <…>