— Почему дракон? — спросил Раук, насмешливо изогнув бровь.
Бренд попытался отшутиться:
— А почему бы нет? — чтобы испортить день его первого набега понадобилось бы больше, чем презрение дураков.
И это был не просто набег. Это был самый большой набег на памяти живущих ныне. Даже больше, чем тот, что король Утрик повел на Сагенмарк. Бренд снова встал на цыпочки, чтобы посмотреть на людей, заполонивших все побережье. Металл блестел на солнце, и дым от их костров поднимался в небо. Хуннан сказал, их было пять тысяч, и Бренд смотрел на свои пальцы, пытаясь представить каждую тысячу человек. От этого у него кружилась голова, словно он смотрел вниз с высокого обрыва.
Пять тысяч. Боги, как, должно быть, огромен мир.
Там были люди, хорошо экипированные торговцами и купцами, и оборванные братства, спустившиеся с гор. Были люди с гордыми лицами и посеребренными рукоятями мечей, и люди с грязными лицами, с копьями из кремня. Люди, покрытые шрамами, и те, кто ни разу в своей жизни не проливал кровь.
Такое увидишь не часто, и половина Торлби собралась на склонах перед городом, чтобы посмотреть. Матери и отцы, жены и дети, стояли там, чтобы посмотреть на своих мальчиков и мужей, и помолиться за то, чтобы они вернулись невредимыми и богатыми. Несомненно, семья Бренда тоже была там. В смысле, Рин. Он сжал кулаки и смотрел, а ветер дул ему в лицо.
Он сделает так, что она будет им гордиться. Он поклялся в этом.
Было такое чувство, что это скорее свадьба, чем война. Воздух был наполнен дымом и возбуждением, шумом песен, шутками и спорами. Клирики сновали в толчее, даруя свои благословления за плату. Не отставали и торговцы, сочинявшие враки о том, как все великие воины брали на войну лишний пояс. Не только воины надеялись нажиться на набеге короля Утила.
— За медяк я принесу тебе удачу в оружии, — сказала женщина-попрошайка, продающая поцелуи на удачу. — А еще за медяк принесу тебе еще и удачу в погоде. За третий…
— Заткнись, — отрезал мастер Хуннан, отгоняя ее. — Король говорит.
Загремело снаряжение, когда все повернулись к западу. К курганам давно умерших правителей на берегу, которые вдалеке на севере становились выровненными ветром бугорками.
Король Утил гордо стоял перед ними на дюне, баюкая, словно больное дитя, свой меч из простой серой стали. Длинная трава дрожала у его сапог. Ему не нужны были украшения, кроме шрамов на лице от бесчисленных битв. Не нужны были украшения, кроме дикого блеска глаз. Он был человеком, не знавшим ни страха, ни жалости. Он был королем, за которым любой воин был бы горд отправиться к самому порогу Последней Двери, и за нее.
Королева Лаитлин стояла около него, положив руки на большой живот. Золотой ключ висел на ее груди, ветер подхватил золотые волосы и развевал, как знамя. Она выказывала не больше страха или жалости, чем ее муж. Говорили, что половину этих людей и большую часть кораблей купило ее золото, а она была не из тех женщин, что не следят за своими вложениями.
Король важно сделал два шага вперед, ожидая, пока наступит бездыханная тишина. Волнение нарастало, до тех пор, пока Бренд не начал слышать свою кровь, бурлящую в ушах.
— Вижу ли я мужей Гетланда? — взревел король.
К счастью, Бренд и его небольшая кучка новоиспеченных воинов были достаточно близко, чтобы слышать его. Дальше капитаны каждого корабля передавали слова короля своим командам, и несущееся по ветру эхо прокатилось по длинному берегу.
Воины громко зашумели в ответ, вздымая блестящий лес оружия к Матери Солнцу. Объединенные, причастные. Все готовы умереть за человека у своего плеча. Возможно, у Бренда была лишь одна сестра, но ему казалось, что здесь на песке с ним пять тысяч братьев. Приятная смесь ярости и любви увлажняла его глаза и согревала сердце, и в тот миг казалось, это стоит того, чтобы умереть.
Король Утил поднял руку, требуя тишины.
— Как мне радостно видеть здесь так много братьев! Мудрых старых воинов, испытанных на поле брани, и храбрых юных воинов, недавно испытанных на площадке. Все собрались по важной причине пред взорами богов, пред взорами моих предков. — Он простер руки к древним курганам. — И довелось ли им видеть когда-нибудь столь грозное воинство?
— Нет! — крикнул кто-то, кто-то рассмеялся, и другие присоединились к нему, дико выкрикивая «Нет!». Король Утил поднял руку, снова требуя тишины.
— Островитяне послали против нас корабли. Они грабили нас, уводили наших детей в рабство и проливали кровь на нашу добрую землю. — Раздался сердитый гул. — Это они отвернулись от Отца Мира, они открыли двери Матери Войне, они позвали ее в гости.
Ропот нарастал, усиливался, животный рык вырвался из горла Бренда.
— Но Верховный Король говорит, что гетландцы не должны привечать Мать Ворон! Верховный Король говорит, что наши мечи должны оставаться в ножнах. Верховный Король говорит, что мы должны молча терпеть эти оскорбления! Скажите мне, люди Гетланда, что должно стать нашим ответом?
Слово вылетело из пяти тысяч ртов, как единый оглушительный рев, и голос Бренда тоже проскрипел его.
— Сталь!
— Да. — Утил баюкал свой меч, прижав рукоять к морщинистой щеке, словно это было лицо любовницы. — Сталь должна быть ответом! Братья, устроим островитянам кровавый день. День, от воспоминаний о котором они будут рыдать!
С этими словами он пошел в сторону Матери Моря, с ним его ближайшие капитаны и воины двора, легендарные люди со знаменитыми именами. Люди, к которым Бренд мечтал однажды присоединиться. Люди, чьим именам еще предстояло волновать бардов, собрались на пути короля ради мимолетной встречи с ним, прикосновения к его мантии, ради взгляда его серых глаз. Раздались крики: «Железный Король!» и «Утил!», а потом превратились в скандирование: «Утил! Утил!», и каждый крик отмечался стальным лязгом оружия.
— Время выбрать ваше будущее, парни.
Мастер Хуннан потряс мешком, в котором застучали метки. Парни его окружили, толкаясь и похрюкивая, как свиньи на кормежке. Хуннан совал в мешок шишковатые пальцы и одну за одной вжимал метки в каждую подставленную руку. Кружки из дерева, каждый с вырезанным знаком, обозначавшим зверя, вырезанного на носу одного из многих кораблей, и говорившим каждому парню — или каждому мужчине — какому капитану он принесет клятву, с какой командой будет плыть, грести и сражаться.
Получившие свои метки высоко поднимали их и триумфально вопили. Некоторые спорили о том, кому достался лучший корабль или капитан. Другие смеялись и обнимались, обнаружив, что благосклонность Матери Войны сделала их напарниками по веслу.
Бренд ждал с протянутой рукой, его сердце стучало. Он был опьянен, взволнованный королевскими словами, мыслями о приближающемся набеге, о том, что он уже не будет мальчиком, не будет бедным, не будет больше одиноким. Пьян от мысли, что будет делать хорошее, стоять в свете, и что с ним всегда будет семья воинов.
Бренд ждал, пока его приятели получали свои места — парни, которые ему нравились и не нравились, хорошие бойцы и не очень. Он ждал, и меток в мешке становилось все меньше, и он позволил себе раздумывать о том, что его оставят напоследок, потому что ему досталось весло на королевском корабле, и не было места, которого все желали сильнее. Чем чаще Хуннан пропускал его, тем больше он позволял себе надеяться. Он заслужил это, не так ли? Работал ради этого, был этого достоин? Делал то, что положено воину Гетланда?
Раук был последним. Он выдавил улыбку на лице, поникшем оттого, что Хуннан достал для него из мешка деревянную метку, а не серебряную. Затем остался один Бренд. Только его рука все еще тянулась, пальцы дрожали. Парни притихли.
И Хуннан улыбнулся. Бренд никогда не видел его улыбки, и почувствовал, что тоже улыбается.
— Это тебе, — сказал мастер над оружием, медленно-медленно вынимая покрытую шрамами руку. Вынув руку, чтобы показать…
Ничего.
Ни блеска королевского серебра. Ни дерева. Лишь пустой мешок, вывернутый наизнанку, демонстрируя неровную строчку.
— Ты думал, я не узнаю? — спросил Хуннан.
Бренд уронил руку. Все взгляды были прикованы к нему, и он почувствовал, что его щеки горят, как от удара.
— Узнали что? — пробормотал он, хотя ответ был ему прекрасно известен.
— Что ты разговаривал с этим калекой о том, что случилось на моей тренировочной площадке.
Упала тишина, и Бренд почувствовал себя так, словно его внутренности проваливаются в задницу.
— Колючка не убийца, — умудрился сказать он.
— Эдвал мертв, и она его убила.
— Вы назначили ей испытание, которое она не могла пройти.
— Я назначаю испытания, — сказал Хуннан. — Прохождение зависит от вас. И это испытание ты провалил.
— Я сделал то, что было правильно.
Брови Хуннана приподнялись. Не сердито. Удивленно.
Брови Хуннана приподнялись. Не сердито. Удивленно.
— Говори это себе, если помогает. Но мне надо следить за тем, что правильно для меня. За тем, что правильно для людей, которых я учу сражаться. На тренировочной площадке мы ставим вас друг против друга, но на поле битвы вам надо сражаться вместе, а Колючка Бату сражается против всех. Пусть люди умрут, лишь бы она могла помахать мечами. Им лучше без нее. И им лучше без тебя.
— Мать Война выбирает тех, кто будет сражаться, — сказал Бренд.
Хуннан лишь пожал плечами.
— Пусть тогда найдет тебе корабль. Ты хороший боец, Бренд, но ты не хороший человек. Хороший человек прикрывает напарника. Хороший человек держит оборону.
Может, Бренду стоило прорычать «Это нечестно», как сделала Колючка, когда Хуннан разбил ее надежды. Но Бренд не особо умел говорить, и слов у него не было. Не было злости, когда она была на самом деле нужна. Он даже не пикнул, когда Хуннан повернулся и ушел. Даже не сжал кулаки, когда парни шли за мастером над оружием к морю. Парни, с которыми он тренировался эти десять лет.
Некоторые смотрели с презрением, некоторые удивленно. Один или двое, проходя, даже сочувственно похлопали его по плечу. Но все они прошли. На берег, к бушующим волнам и с трудом заработанным местам на кораблях, которые там покачивались. К своим клятвам преданности, в набег, о котором Бренд мечтал всю свою жизнь. Последним шел Раук, держа руку на рукояти отличного нового меча, ухмыляясь через плечо.
— Увидимся, когда мы вернемся.
Бренд долго стоял один не двигаясь. Один, в позаимствованной кольчуге, и с чайками, кричащими над этой громадной полосой песка, теперь уже пустой, если не считать отпечатков ног людей, которых он считал братьями. Бренд еще долго стоял один после того, как последний корабль отошел от берега и вышел в море, унося с собой его надежды.
С надеждами так часто бывает.
Яд
Та Кто Напевает Ветер напела чертовски ужасный ветер на пути из Скекенхауса, и их снесло на много лиг от курса.
Они яростно гребли, а Ральф рычал ругательства, пока не охрип. Весла спутывались, и каждый из команды промок насквозь от соленых брызг Матери Море и фыркал, как рыба. Колючка весьма сильно боялась, но напускала на себя храбрый вид. Все виды, которые она на себя напускала, были храбрыми, но этот был еще и зеленым, поскольку корабль скакал, как необъезженная лошадь, и Колючку от этого тошнило так, как никогда прежде. Казалось, все что она когда-либо съела, отправилось за борт, на весло или ей на колени, и половина вышла через нос.
Внутри Колючки тоже бушевал сильный шторм. Головокружительная волна благодарности за то, что ей вернули жизнь, теперь отошла, оставляя ее пережевывать горькую правду о том, что она променяла будущее отважного воина на будущее министерского раба, скованного своей же поспешной клятвой, ради целей, которыми Отец Ярви не собирался делиться.
Хуже того, она чувствовала, как приливает кровь, в животе кололо от боли, грудь ныла, и гнев закипал даже сильнее обычного. Насмешливый хохот команды над ее тошнотой мог бы довести до убийства, если бы она могла отодрать крепко сжавшиеся пальцы от весла.
И вот на трясущихся ногах она, шатаясь, спустилась на причал Йельтофта. Камни Тровенланда были покрыты лужами от вчерашнего шторма, блестящими на утреннем солнце. Спотыкаясь, она шла через толпу, подняв плечи до ушей, и каждый вопль торговца, каждый крик чайки, каждый грохот фургона и стук бочонка впивался в нее, словно нож. Излишне сердечные хлопки по спине и фальшивые смешки тех, кто должны были быть ее приятелями, ранили еще сильнее.
Она знала, о чем они думали. Чего ожидать, если ставишь девчонку на место мужчины? И она бормотала проклятья и клялась придумать месть, но не смела даже поднять голову, боясь, что ее снова вырвет.
Это была бы та еще месть.
— Только не сблевани перед королем Финном, — сказал Ральф, когда они подошли к видневшемуся вдали замку, мощные балки которого были покрыты красивой резьбой и позолочены. — Он знаменит своим нравом.
Но там был не король Финн, а его министр, Мать Кира, которая приветствовала их с высоты дюжины ступенек, каждая из которых была вырезана из мрамора разного цвета. Она была привлекательной женщиной, высокой и стройной, с заученной улыбкой, которая не очень подходила ее глазам. Она напомнила Колючке мать, и это с самого начала было плохим знаком. Колючка мало кому верила, и вряд ли у кого-то из них была заученная улыбка, и уж точно никто из них не был похож на ее мать.
— Приветствую вас, Отец Ярви, — сказала министр короля Финна. — Вам всегда рады в Йельтофте, но боюсь король не может с вами встретиться.
— Боюсь, это вы посоветовали ему не встречаться со мной, — ответил Отец Ярви, ставя мокрый сапог на нижнюю ступеньку. Мать Кира не отрицала этого. — Быть может, я смогу встретиться с принцессой Скарой? Ей было не больше десяти лет, когда мы виделись последний раз. Тогда мы были кузенами, прежде чем я прошел испытание на министра…
— Но вы прошли испытание, — сказала Мать Кира, — и отказались от всей вашей семьи, сделав своей семьей Министерство, как и я. В любом случае, принцессы здесь нет.
— Боюсь, вы отослали ее, только услышав, что я приеду.
Мать Кира и этого не отрицала.
— Праматерь Вексен послала мне орла, и я знаю, почему вы здесь. Это не значит, что я не сочувствую.
— Мать Кира, ваше сочувствие приятно, но еще приятнее была бы помощь короля Финна в беде, которая надвигается. Она вполне могла бы предотвратить эту беду.
Мать Кира поморщилась, как кто-то, кто не собирается помогать. Как морщилась мать Колючки, когда та рассказывала о своих героических надеждах.
— Вы же знаете, мой господин любит свою племянницу королеву Лаитлин, — сказала она. — И вы знаете, что он пошел бы с вами против половины мира. Но вы так же знаете, что он не может пойти против воли Верховного Короля. — Эта женщина — просто море слов, но таковы уж министры. Отец Ярви был не более прямолинеен. — Так что он послал меня, в отчаянии от сожаления, чтобы отклонить вашу аудиенцию, но смиренно предложить вам пищу, тепло и кров под его крышей.
За исключением еды, все звучало для Колючки неплохо.
За́мок короля Финна назывался «Лес», поскольку он был наполнен чащей огромных колонн. Говорили, что их привезли по Священной реке из Кальива. Они были покрыты прекрасной резьбой и украшены сценами из истории Тровенланда. Не таким прекрасным было огромное количество охранников, которые внимательно наблюдали за растрепанной командой Южного Ветра, пока та проходила мимо них. Колючка была растрепана больше всех, и прижимала руку к больному животу.
— Наш прием в Скекенхаусе не был… теплым. — Ярви придвинулся ближе к Матери Кире, и Колючка услышала его шепот. — Если бы я не знал, что к чему, то сказал бы, что я возможно в опасности.
— Отец Ярви, здесь вам ничто не угрожает, уверяю вас. — Мать Кира указала на двух охранников самого ненадежного вида из всех, кого когда-либо видела Колючка, стоявших по бокам у двери в общий зал, где стоял затхлый запах дыма.
— Здесь для вас есть вода. — Она указала на бочку, словно это был величайший дар. — Рабы принесут вам еду и эль. Комната, в которой будет спать ваша команда, уже готова. Несомненно, вы захотите отбыть с первым проблеском Матери Солнца, чтобы поймать отлив и донести новости королю Утилу.
Ярви с несчастным видом почесал светлые волосы ладонью скрюченной руки.
— Похоже, вы обо всем позаботились.
— Хороший министр всегда подготовлен. — Мать Кира закрыла дверь, покинув их, и только поворота ключа не хватало, чтобы можно было считать их заключенными.
— Как раз на такое теплое приветствие ты и рассчитывал, — проворчал Ральф.
— Финн и его министр предсказуемы, как Отец Луна. Они осторожны. В конце концов, они живут в тени Верховного Короля.
— Да уж, это длинная тень, — сказал Ральф.
— И все удлиняется. Колючка Бату, ты какая-то зеленая.
— Меня тошнит от разочарования, что мы не нашли союзников в Тровенланде, — ответила она.
Отец Ярви слегка улыбнулся.
— Еще посмотрим.
Глаза Колючки распахнулись в темноте, наполненной шипящими звуками.
Она озябла от пота под одеялом, сдернула его, почувствовала вязкую влагу крови между ног и прошипела проклятье.
Рядом с ней Ральф особенно резко всхрапнул и перевернулся на другой бок. Она слышала, как остальные члены команды дышат, ворочаются, бормочут во сне, тесно сжавшись на грязных ковриках, плотно, как свежепойманная рыба в базарный день.
Для нее не было особых условий, она их и не просила. Она их и не хотела. Во всяком случае, никаких, кроме свежей тряпки под штанами…
Спотыкаясь, она пошла по коридору, со спутанными волосами и болью в животе, ее пояс был расстегнут и пряжка хлопала по бедрам, одну руку она засовывала в штаны, чтобы понять, насколько дело плохо. Чтобы прекратить насмешки, ей не хватало только огромного пятна в паху. И она проклинала Того Кто Взращивает Семя за то, что впутал ее в это дурацкое дело, и проклинала глупых женщин, которые считали, что тут есть что праздновать, и первой среди них свою глупую мать, а еще…