- Напоминаю вам, ваше высочество, что коронация назначена на будущий понедельник, - Густав был, как всегда, сух, вежлив и краток.
- Мои поздравления, - так же сухо отозвалась принцесса, садясь в кресло и беря в руки неоконченную вышивку. Густав поморщился, но промолчал. – Надеюсь, я не обязана быть на церемонии?
- А вы против? – приподнял брови король. – Жаль. Я так надеялся, что вы почтите меня своим присутствием.
- Простите, что не оправдала ваших ожиданий.
Густав вздохнул.
- И тем не менее, Изабель, вы пойдете туда. Кстати, напоминаю вам, что траур по Его Величеству Августу заканчивается, так что вы вполне можете снять черное. Мадам Жозель должна успеть сшить вам новое платье к церемонии.
- Вы прекрасно знаете, милорд, - устало сказала Изабель, - что я ношу траур не только по Его Величеству.
- Я понимаю вас, ваше высочество, но смею заметить, что ваш брат на момент смерти не был важным государственным лицом или членом королевской фамилии.
- Зато он был моим братом, - отчеканила Изабель, вскинув голову.
- Мне очень жаль, ваше высочество. Но к коронации вам все-таки сошьют праздничный туалет. И вы наденете его. И будете поздравлять меня наряду со всеми и улыбаться, как приличествует принцессе.
- Вот как? И кто же это меня заставит? – дерзко отозвалась Изабель.
- Ваш здравый смысл, ваше высочество. Вы же не хотите, чтобы с вашими сестрами случилось что-то плохое?
Изабель, развернувшись всем телом, изумленно посмотрела в глаза Густаву. Тот выдержал ее взгляд и улыбнулся.
- Вы же не враг сами себе, правда, Изабель? И их высочествам вы не враг тоже.
- Вот как… - медленно проговорила девушка. – Что ж, я ожидала чего-то подобного. Чем еще намерены вы меня шантажировать?
- Я? Шантажировать? – искренне удивился король. – Да упаси Боже, ваше высочество. Я всего лишь желаю вам добра.
- Благодарю, - кивнула Изабель и совсем уже по-королевски спросила: - Это все, что у вас есть сказать мне?
Густав неторопливо прошелся по комнате.
- Нет, ваше высочество. Я задержу вас еще на несколько минут. Видите ли, у меня есть к вам предложение.
Изабель вдела в иглу светло-зеленую шелковую нить.
- Это срочно?
- Нет, но… я все-таки прошу вас, Изабель, выслушать меня.
- Хорошо. Я слушаю, - устало отозвалась она. – Что именно вы хотите от меня?
Густав смущенно кашлянул.
- Возможно, вам покажется это неожиданным. Словом… это брачное предложение.
Девушка вскинула на него удивленный взгляд.
- Брачное? – переспросила она, думая, что ослышалась.
- Я предлагаю вам, ваше высочество, стать моей женой.
- Что?! – воскликнула Изабель, вскакивая. Вышивка упала на пол. – Что?
Глаза ее сделались почти черными и метнули гневные искры.
- И вы посмели явиться ко мне с подобным предложением?!
- Я не обольщаюсь относительно ваших чувств ко мне, ваше высочество, - терпеливо ответил Гайцберг. – Но не могу не заметить, что, выйдя за меня замуж, вы окажетесь в совершенной безопасности. И вы, и ваши сестры… чего нельзя сказать о вас теперь. Вы понимаете меня?
- Но… зачем же вам я, милорд? – чуть растерянно проговорила девушка. – К вашим услугам множество заграничных принцесс, а я…
- Ваше высочество, вы же умная девушка, - снисходительно заметил король. – Не заставляйте меня разочаровываться в вас. Мне нужен сын. А вы для этого подходите лучше всего. Вы молоды, здоровы… и вы – принцесса рода Дювалей.
- Последнее наиболее важно, - усмехнулась она. – Но, милорд, почему вы пришли ко мне? Руки девушки просят у ее родителей. Или уже все договорено?
- Батюшки вашего уже нет, царствие ему небесное, - невозмутимо ответил Гайцберг. – А Ее Величество днями уезжает и сказала мне, что не вправе решать за вас вашу судьбу.
- Уезжает? – Изабель совсем растерялась. – Куда?
- Насколько я понимаю, на родину. В Версану.
- Куда… как в Версану?!
Густав пожал плечами.
- Я не допытывался об истинных причинах такого поступка. Таково решение Ее Величества.
Изабель помолчала. Пальцы ее сжимали черный атлас платья.
- Я поняла вас, милорд, - выговорила она, наконец, очень спокойно. – Я ценю ваше предложение и… подумаю над ответом. А пока прошу: оставьте меня.
- Надеюсь, вы сделаете правильный выбор, ваше высочество, - коротко поклонился Густав.
К покоям королевы Изабель почти бежала и лишь у самых дверей ее замедлила шаг, чтобы усмирить дыхание. Пелена гнева и отчаяния застилала ей глаза; неужели Густав сказал правду? Неужели мать действительно уедет и оставит их здесь – одних? Как нужно ей сейчас посоветоваться с кем-то старшим, опытным, умным; с кем-то, кто даст совет и возьмет на себя тяжесть решения! Пусть бы кто-нибудь сказал, что ей делать: принять или нет предложение Гайцберга?
Принять? Изабель поежилась. Да никогда в жизни! Он омерзителен, он почти старик, но дело даже не в этом. Густав – человек, убивший ее брата. Разве может он стать ее мужем?
Камер-фрейлина королевы леди Аннелиза фон Штрау выскользнула из боковой двери и устремилась ей навстречу, вся в ворохе черного с лиловой отделкой шелка.
- Ваше высочество, к Ее Величеству нельзя – она очень занята!
Изабель остановилась, сдула с потного лица прилипший к щеке локон.
- Леди Аннелиза, я вас прошу… очень прошу: доложите Ее Величеству, что мне очень нужно поговорить с ней! Пожалуйста! Это очень важно!
- Успокойтесь, ваше высочество, - невозмутимо (годы выучки!) проговорила камер-фрейлина. – Сию минуту. Правда, боюсь, Ее Величество не станет вас сейчас слушать…
Несколько минут Изабель нетерпеливо мерила шагами большую, квадратную гостиную, разглядывая висящие на стенах картины и не видя их. Все здесь было отделано нежными лиловыми, сиреневыми и фиолетовыми оттенками – комнаты королевы выходили окнами на юг, - чтобы приглушить рвущееся с утра и до вечера в окна солнце. Мебель темного дерева, расшитые подушки на диванах… все спокойно, строго, невозмутимо – так же невозмутимо, как и сама королева Вирджиния. Изабель невольно вспомнила, как детьми они с Патриком, приходя утром к матери, долго стояли перед этой самой дверью, пытаясь придать себе серьезный вид и не смеяться каждую секунду: королева не терпела шалостей. Помнится, однажды Патрик показал сестре язык, а она толкнула его, да так неудачно, что он отлетел к противоположной стене и сшиб большую напольную вазу версанского стекла. Ваза разбилась; разумеется, королева пришла в ярость – эту вазу она привезла с собой с родины. Патрик, жалея сестру, взял тогда вину на себя и на трое суток остался лишен сладкого и верховой прогулки с отцом. Мать так никогда и не узнала, что на самом деле разбил тогда эту несчастную вазу. Изабель яростно отерла щеки. Перед матерью надо быть сдержанной и спокойной, она не выносит эмоций.
Но когда камер-фрейлина вышла к ней и присела в реверансе, что означало разрешение пройти, Изабель так быстро рванулась к заветной двери, что едва не сбила удивленную даму с ног. И тут же забыла об этом.
Ее Величество королева Вирджиния еще носила траур по мужу, и тонкая, прямая ее фигура в черном шелке казалась выточенной из драгоценного камня. В комнате, несмотря на жаркий вечер, горел камин, и королева, сидя в кресле с охапкой бумаг на коленях, просматривала их и то и дело бросала в огонь сразу целые кипы. Через раскрытое окно падал на пол закат; тонкий аромат духов королевы был знаком с детства, и Изабель вздохнула, на миг став маленькой девочкой, пришедшей к матери пожелать ей спокойной ночи.
- Чему обязана? – сухо, не глядя на дочь, бросила королева. Наваждение рассеялось. Она давно уже не маленькая девочка, да и мать вряд ли настроена пожелать ей сейчас приятного сна.
Принцесса присела в реверансе.
- Матушка, Ваше Величество, добрый вечер!
- Надеюсь, что добрый, - рассеянно отозвалась королева, бросая в огонь еще одну охапку бумаги.
- Что вы делаете, матушка? – против воли спросила Изабель, глядя, как корчится в огне охапка тонких, изящно выделанных листов, исписанных знакомым почерком.
- Разбираю бумаги, - ответила Вирджиния. – Это письма твоего отца, а они мне больше не нужны. Сомневаюсь, чтобы и здесь они пригодились кому-то… а я не хочу тащить с собой лишний груз.
- Так это правда? – спросила Изабель, глядя на нее. – Это правда, что вы уезжаете, Ваше Величество?
Королева пожала плечами.
- Это правда. Но ты-то откуда об этом знаешь?
- Мне сообщил лорд-регент… король.
- Быстро, - равнодушно сказала королева. – Что ж, через несколько дней это все равно стало бы известно.
- Он сделал мне предложение, - едва слышно выговорила Изабель, по-прежнему глядя на мать.
- Да? – Вирджиния швырнула в огонь еще несколько листов. – Собственно, я знаю. Густав как раз и приходил ко мне просить твоей руки.
- Что мне делать, матушка? – прошептала принцесса.
- Тебе решать, дорогая моя, но я бы советовала принять предложение Густава. Это очень хорошая партия, а ты должна понимать, что сейчас тебе вряд ли придется рассчитывать на что-то большее – времена трудные, и…
- Матушка, - вспыхнула Изабель, - зачем вы так?
- Я что-то не то сказала? – удивилась королева.
- Зачем… почему вы уезжаете? – с отчаянием спросила Изабель. – Ну, почему?!
- Видишь ли, дорогая, в сложившихся обстоятельствах для меня это будет наилучшим решением. После смерти твоего отца я здесь по сути никому не нужна. И выходов у меня только два: или монастырь, или уехать домой, на родину. Ты же понимаешь, что я выберу второе.
- Матушка… а как же мы? О нас вы не думаете?
- Дорогая моя, - Вирджиния отложила бумаги и всем телом развернулась к дочери, – а ты никогда не задумывалась над тем, что я единственный раз в жизни имею право поступить так, как считаю лучшим для себя? Я всю жизнь должна была подчиняться чьей-то воле: сначала государственной необходимости, когда выходила замуж, потом вашим нуждам и интересам королевства, потом еще тысяче разных условий. Здесь, после смерти твоего отца, я лишняя. У меня нет мужа, который защитил бы меня, нет сына. И вот теперь мне предлагают выбирать между смертью и жизнью: между уходом в монастырь и возвращением домой. На родину, Изабель. Как ты думаешь, что я могу выбрать? Если же я откажусь от того и от другого, я дождусь только порции яда в бокале или кинжала ночью в постели. Ты этого хочешь?
- Матушка! Возьмите нас с собой!
- Дорогая моя, мне очень жаль, но Его Величество выпускает меня одну. На вас у него другие планы. И потом, чего ты так боишься? Ты выйдешь за него замуж, а девочки…
- Я не выйду за него замуж! – с отчаянием закричала Изабель. – Никогда!
- Очень зря. Ты не в том положении, чтобы ставить условия.
- Матушка… а как же девочки?
- Его Величество обещал устроить им приличную партию, - сухо ответила Вирджиния. – Он обещал мне позаботиться об их судьбе.
- Да он лжет! – не выдержала Изабель. - Он убьет их так же, как убил Августа. Он… он страшный человек!
- Изабель, перестань кричать! И прекрати рассказывать мне сказки, - с легким раздражением перебила принцессу Вирджиния. – У меня еще масса дел. Если у тебя есть что сказать по существу, говори. Если нет – я тебя не задерживаю.
Несколько мгновений принцесса в упор смотрела на мать. Потом губы ее изогнулись в презрительной усмешке.
- Значит, вы испугались, Ваше Величество, - с презрением проговорила она. – Он запугал вас, да? Что ж, очень жаль, что собственную безопасность вы цените дороже, чем судьбу детей. Вам мало было потерять сына?
- Изабель, ты испытываешь мое терпение, - голос королевы был ровным и холодным. – Выйди вон или я прикажу вывести тебя.
- Скатертью дорожка, Ваше Величество! – отчеканила девушка. – Надеюсь, в Версане вас не будет мучить совесть!
И вышла, развернувшись на каблуках, от души хлопнула за собой дверью. Тяжелая картина, висевшая на стене, закачалась, и хрустальные подвески на люстре отозвались ей печальным звоном.
* * *
В ноябре, после недели осенних дождей, снова наступило тепло. Уже опадали с тихим шелестом листья на деревьях, а лужи по ночам затягивало непрочным ледком, но днем солнце еще пригревало. Последнему этому теплу радовались уличные кошки, грелись лениво на заборах, обернув лапками хвосты. По воскресеньям на улицах бывало многолюдно; не только старики щурились на солнце на завалинках, не только гуляла вечерами молодежь, но и почтенные отцы и матери семейств чаще обычного стояли у ворот, лузгали семечки подсолнуха, пересмеивались, обсуждая друг друга.
Вечерами – уже темными, длинными – к бабке Катарине приходили гости. Соседки, товарки, дальние родственницы и кумы – каждую субботу дородные, чисто одетые женщины усаживались в ряд на длинной скамье, прихлебывали чай с принесенными с собой плюшками и пирогами, вытаскивали рукоделие – и говорили. Обо всем. Об урожае, о том, как отелилась соседская корова, о том, что у дочери сапожника были роды тяжелые, а у соседской Марты – как пробочка выскочил, о детях и внуках… Вета садилась в уголок с работой – теперь она целыми днями мастерила вещички для того маленького, кто должен был появиться на свет, если все пойдет хорошо, в мае – и слушала. А порой холодела, плотнее забивалась в угол, прятала глаза: тетки болтали про нового короля и короля старого, и про жизнь при дворе (Вета порой диву давалась: откуда скромный обыватель может столько знать?). Говорили и о пропавшем, а вроде и погибшем принце, и о заговоре, и каких трудов стоило девушке сдержать слезы или не закричать, слушая, как просто, лениво и откровенно обсуждают они их любовь и жизнь, их мечты и надежды, как выворачивают наизнанку тайны, приписывая героям историй мотивы, им вовсе не свойственные. Иногда ей хотелось крикнуть, что все это неправда, что они врут и пусть убираются, но она только ниже опускала голову, а потом принималась распарывать уже сделанное, потому что стежки-то выходили длиной едва ли не с палец.
Не обошли бабы вниманием и ее, Вету. В первый же субботний вечер, после бани, когда стемнело, заходили в дом, одна за другой кланялись бабке и крестились, и каждая зыркала на Вету и поджимала губы. А потом, напившись чаю и поговорив о погоде и о ценах на мясо в нынешний год, снова рассматривали ее, уже откровенно и оценивающе.
- Эта, что ль, приемыш-то у вас, бабуль?
- Эта, - кивнула бабка Катарина, - эта самая.
- Ишь, худая, точно щепка. Силы-то есть работать?
- Пока не жалуюсь, - ответила бабка. – Да я и сама покуда ничего, - она засмеялась и вытянула морщинистые руки.
- Ты-то ничего, а она гляди – оберет тебя да сбежит, а того хуже из дому выставит. Наплачешься.
- Что ж вы, бабы, на человека не знаючи напраслину возвели, - заступилась бабка. – Девочка у меня хорошая, ласковая. Сирота ведь, как не пригреть сироту?
- Сирота! А глазами-то зыркает, конопатая. Тебя как зовут, девица? – они обращались к ней нарочито ласково, точно к умалишенной, всего разговора не слышавшей.
- Вета, - тихо ответила девушка, не отрываясь от работы.
- Имя-то какое… не наше. Иль ты не здешняя, Вета?
- Здешняя, - так же тихо, но с ноткой вызова сказала Вета. – Отец у меня с Севера.
- Ну, оно и видно. Хилая ты. Смотри, бабушке-то кланяйся, она тебя пригрела…
Вета с радостью убежала бы от таких расспросов и обсуждений, если б было куда. И напрасно надеялась она, что все обойдется одним разом – новизна события так и не стерлась в течение всей зимы. Каждый раз, собираясь у Катарины, бабы обязательно спрашивали хозяйку:
- Что, Катарина, приемыш-то твой? Привыкает?
Бабка оглядывалась на замершую в углу фигурку за работой и охотно кивала:
- Привыкает…
И тетки обязательно обращались к Вете:
- Так ты смотри, конопатая, кланяйся бабушке. Она тебя пригрела…