Он понимал, что нужно улетать в Европу. Питер позвонил ему еще раз, и он четко осознавал необходимость скорого вылета. Агенты, наблюдавшие за ним, уже не особенно церемонились, пристраиваясь на улице прямо за его машиной. Лететь самому в Бостон было невозможно. И в запасе у него был всего один день. Он уже успел заказать для себя билет первого класса в Мюнхен. И даже закончить ряд неотложных дел. Оставалось только одно – проститься с сыном. Улететь, не увидев Марка, было немыслимо. Но и лететь в Бостон было невозможно. Оставался только один выход, и он позвонил вчера ночью своему адвокату в Нью-Йорк. Он не сомневался, что все его телефоны прослушиваются. В том числе и этот телефонный разговор с Льюисом.
– Питер, – попросил он, – мне хочется увидеть сына. Я звонил Марте, но она даже не хочет разговаривать.
– Из-за этого ты будишь меня в первом часу ночи?
– Мне нужно увидеться с сыном, – нетерпеливо произнес Кемаль.
– Извини, – понял наконец его адвокат, – я, кажется, еще не проснулся. Конечно, тебе нужно с ним увидеться.
– У меня масса дел в Торонто, – он говорил это для посторонних, но Питер все понимал, – мне нужно увидеться с сыном. Ты не мог бы сегодня вылететь в Бостон и завтра привезти его ко мне?
– Прямо сейчас? – жалобно спросил Льюис.
– Прямо сейчас, – безжалостно подтвердил Кемаль, – ты ведь знаешь, где он учится. И директор знает, что ты мой адвокат. Если понадобится, можешь позвонить мне, я все могу подтвердить.
– Черт с тобой, – пробормотал Питер, – конечно, мне придется лететь в Бостон. Ладно, отосплюсь в самолете. Хотя там всего сорок пять минут полета. Встречай нас утренним рейсом.
– Спасибо, Питер. Я буду дома, можешь звонить в любое время.
– Думаю, мне поверят, – пробормотал Питер и первым отключился.
«Теперь все в порядке», – подумал Кемаль. Питер сделает все, чтобы привезти Марка к нему в Канаду. Он обвел глазами комнату, из которой говорил. Его большой двухэтажный дом, столь нетипичный для крупнейшего города Канады, был расположен недалеко от парка Давида Бальфура и внешне представлял собой типичное здание викторианской эпохи прошлого века. Правда, внутри все было перестроено с учетом достижений современной техники. Повсюду установлена ультразвуковая сигнализация, работали камеры, фиксирующие любое движение в парке вокруг дома. Внутри дом напичкан вычислительной техникой и уже прочно обживающими дома состоятельных канадцев компьютерами нового поколения. Спутниковая антенна расширяла возможности телевидения.
При желании он мог бы принимать и Москву. Но делать этого он, разумеется, не стал, лишь позволял себе ловить иногда каналы турецкого телевидения.
В этом доме он провел последние несколько лет. В этом доме у него была библиотека, уже не характерная для канадцев конца двадцатого века. Он покупал книги, часто выписывая их по каталогу. Лишь иногда позволял себе приобретать в магазинах любимых с детства Толстого и Чехова на английском языке. Он, прекрасно владевший английским, все-таки не находил обычного успокоения в Толстом и особенно в Чехове. Переведенные на английский, они переставали так много значить, словно слились с общей американской культурой, став частью многочисленных комиксов и бестселлеров. Иногда по ночам он пытался переводить Толстого и Чехова на язык оригинала. Получалось не очень хорошо. Часто не хватало того единственного емкого слова, которое подбирали эти титаны мысли, стараясь выразить боль и тревогу, отчаяние и надежду, радость и сомнение. Но от самого процесса перевода он получал удовольствие, словно как-то приобщаясь к давно утраченному детству.
После таких «упражнений» он обычно плохо спал. И часто снилась мама. Они расстались тогда, в семьдесят четвертом, и он вот уже семнадцать лет был вдали от нее. От связных он знал, что она жива, здорова, получает пенсию и даже зарплату своего сына, уже полковника КГБ. И знает, что сын находится на очень сложной работе. Но семнадцать лет!.. Он не мог даже представить себе, какие изменения произошли в Советском Союзе за время его отсутствия. Тогда, в начале семидесятых, по улицам еще ездили старенькие «Победы» и новенькие «Волги» ГАЗ-21. Иногда встречались даже «двадцатьчетверки», но это было достаточно редко, только в Москве и столичных городах.
В этом доме, который он завтра должен был оставить, все было знакомо и близко. Даже его любимые картины. И ничего отсюда нельзя было взять в другую жизнь. Он не имел права увезти даже те мелкие безделушки, которые накапливаются в любой квартире по прошествии нескольких лет и которые становятся непременным атрибутом жизни любого человека.
Он поднялся по лестнице в свою спальню. Включил тихую музыку. Ему всегда нравилась классика: Вивальди, Шопен, Брамс. Вот и сейчас, слушая Шопена, он лег на кровать. В этом доме все было таким близким. Никогда больше не будет миллионера Кемаля Аслана. Впрочем, он об этом не очень жалел. Когда много денег, их тратишь, не раздумывая и не обращая внимания на суммы потраченного. Теперь ему придется заново учиться жить на зарплату. Кемаль усмехнулся. Он уже забыл про советские деньги. Забыл даже, что он уже полковник. Сколько тогда получал полковник КГБ? Триста, четыреста долларов? Или пятьсот? Хотя нет. Полковник получал в рублях. А доллар был равен, кажется, шестидесяти копейкам. Кажется, сейчас в СССР ввели какой-то другой обменный курс. В десять раз выше официального. Теперь его зарплата будет равняться пятидесяти или шестидесяти долларам. Он даже засмеялся. Можно ли прожить в СССР на эти деньги? Наверное, раз ввели такой курс.
Но сама жизнь все равно круто изменится. Ему придется привыкать к новой, абсолютно новой для него жизни. И от того, как он сумеет прижиться уже в другой жизни, в других координатах отсчета, будет в конечном итоге зависеть и вся его дальнейшая жизнь. Он вспомнил, как умер полковник Конон Трофимович Молодой, широко известный на Западе как Гордон Лонсдейл. Его арестовали в январе шестьдесят первого, а уже в апреле шестьдесят четвертого обменяли на английского разведчика Винна, захваченного в ходе операции контрразведки КГБ по ликвидации предателя Пеньковского. Уже тогда этот человек был легендой. Его и полковника Рудольфа Абеля называли лучшими разведчиками-нелегалами советской разведки. Западные писатели и журналисты посвящали им множество книг и газетных публикаций, пытаясь постичь природу успешной деятельности офицеров КГБ.
Но оба офицера, вернувшиеся домой с Запада, и десятки сотрудников КГБ, ранее проработавших долгие годы в других странах, отвыкали от жизни в СССР, и им приходилось учиться буквально заново. Особенно беспомощными в этом плане были нелегалы, проработавшие многие годы за рубежом. Полковник Конон Молодой был одним из таких разведчиков. Он так и не сумел полностью адаптироваться к уже другим условиям, как некогда Ихтиандр, слишком долго находящийся в воде и почти разучившийся дышать, как человек. Конон Молодой умер в октябре семидесятого года, когда отправился вместе с женой и несколькими друзьями за грибами. Просто нагнулся и вдруг упал от разрыва сердца.
Юджин помнил эту внезапную смерь. И помнил другой случай, происшедший уже с супругами, прилетевшими из Латинской Америки. Советские разведчики были заброшены в Латинскую Америку после Второй мировой войны и успешно продержались там полтора десятка лет, пока наконец Центр не решил, что пора отзывать своих офицеров домой. За это время у супругов родилось двое детей, которые даже не умели говорить по-русски. И лишь когда настало время возвращаться, родители решили рассказать все своим детям. Только когда поезд пересек границу СССР, отец, закрыв купе, рассказал своим сыновьям, кто их родители и чем занимались. Сыновья, воспитанные уже совсем на другой культуре и на другом восприятии советских людей, и тем более советских разведчиков, не хотели и не могли понять, почему они должны поверить в подобные объяснения. Следствием разговора стал инфаркт у отца и нервный срыв у матери, дети которых наотрез отказывались поверить в невозможное.
Все это Юджин знал. И понимал, что Марк, маленький американский мальчик, выросший на техасском ранчо своего деда, отца Марты, никогда не примет правды о своем отце. Никогда не простит своего отца за подобное «предательство». И Юджин понимал, что единственно хорошее, что он сможет сделать для мальчика, это исчезнуть без следа. И понимание этого факта мучило его более всего остального.
В эту ночь он собирал свои вещи в два небольших чемодана. Собирал, четко сознавая, что даже этих вещей ему могут не разрешить провезти с собой. Здесь были его записи, значительная часть финансовых документов компании, важная переписка, доверенные письма, некоторые любимые безделушки. Он почти не брал ничего из вещей – костюмов, галстуков, обуви. Все это оставалось теперь в этой жизни, и он понимал, что нужно постепенно отказываться от устоявшегося образа мышления.
Утром Питер прилетел из Бостона и привез Марка. Он позвонил уже из аэропорта, сообщив, что директор разрешил мальчику свидание с отцом на один день. Марта, конечно, была стервой, но не до такой степени, чтобы запрещать сыну общаться с отцом. Кроме всех прочих обстоятельств, она была из семьи Саймингтон, где привыкли почитать и уважать законы. Никто из родных Марты не сомневался, что при желании Кемаль Аслан сумеет найти высокооплачиваемых адвокатов, готовых доказать в суде, как именно нарушаются права отца на свидание с сыном. Именно поэтому мистеру Льюису удалось довольно быстро добиться разрешения и привезти Марка в Торонто.
Кемаль стоял в аэропорту, когда увидел выходившего Марка. Сердце радостно забилось. Мальчик вытянулся за последний год, стал больше похож на отца. Появилось нечто похожее на щеточку усов. Марк был одет в длинное темно-синее пальто и выглядел даже старше своих лет.
Отец шагнул вперед.
– Здравствуй, Марк, – и, уже не сдерживаясь, обнял и поцеловал сына. Он никак не мог избавиться от этой «почти советской» привычки.
– Здравствуй, папа, – несколько смущенно ответил Марк.
За ним шагал Питер Льюис.
– Ты не представляешь, как мне было трудно ночью вылететь в Бостон, – проворчал он, протягивая руку.
К «Кадиллаку» Кемаля они вышли почти сразу: багажа у приехавших не было, только небольшие сумки.
– Директор разрешил только на один день, – заметил Льюис, первым залезая в автомобиль. Марк сел рядом с отцом на заднем сиденье. Машину вел водитель Кемаля.
Этот день они провели вместе. Это был лучший день в жизни Юджина. Питер, очевидно, понимавший его состояние, остался один, и они вдвоем поехали в окрестности города, где был небольшой ресторанчик, столь часто посещаемый Кемалем. Даже во время традиционного американского ленча здесь было не так много людей, и они устроились вдвоем в углу. Отец почти ни к чему не притронулся, все время наблюдая за сыном. Он даже не говорил, почти все время что-то рассказывал Марк. И вдруг он замолчал, почувствовав состояние отца.
– Продолжай, – попытался улыбнуться Кемаль.
– Ты ничего не ешь. – Детям свойственна большая проницательность, о чем часто не догадываются взрослые.
– Мне не хочется.
– Мистер Льюис говорил, что ты должен улетать, – сообщил Марк.
– Да, в Европу.
– Когда?
– Уже сегодня.
– Понятно. Жаль, не могу поехать с тобой. А куда ты едешь?
– В Германию.
– Говорят, там красиво. Я был с тобой только в Турции, Франции и Англии. Было бы интересно посмотреть Германию.
Отец молчал. В таких случаях любой родитель должен был сказать, что, мол, мы еще увидим и Германию. Но он молчал. И Марк ничего не стал переспрашивать. И именно в эти мгновения мальчик отчетливо почувствовал, что происходит нечто необычное, непонятное для него.
Потом, по предложению Кемаля, они поехали к Ниагарскому водопаду. С канадской стороны это было особенно великолепное зрелище. Маленькие катера кружили у водопада, и туристам, рискнувшим совершить это водное путешествие почти к самому центру, куда спадали миллионы тонн воды, выдавали специальные дождевики. И отец, и сын уже несколько раз совершали это путешествие, поэтому они отъехали немного от водопада и остановились у дороги, откуда открывался изумительный вид на Ниагару. Кемаль, притормозив у края дороги, сидел молча, глядя на водопад. Марк вдруг спросил:
– Ты не скоро вернешься?
– С чего ты взял?
– Мне так кажется.
– Знаешь, – осторожно заметил Кемаль, – в жизни все может случиться. Я хотел бы, чтобы ты всегда помнил: жизнь устроена так, что в ней не бывает односложных решений. Нельзя делать выводы из внешних проявлений каких-либо поступков людей. Мы часто не знаем причины, толкнувшей человека на тот или иной шаг. Понимаешь?
Он смотрел в серо-голубые глаза сына. Тот молчал.
– Я хотел бы, чтобы ты знал, Марк. Я всегда любил тебя и буду любить. И что бы ни произошло со мной, я бы хотел, чтобы ты помнил этот день.
Кажется, мальчик начал все понимать. Он кивнул головой.
– У тебя есть другая женщина? – вдруг спросил Марк. – Ты хочешь уехать к ней?
– Нет, – поморщился Кемаль, – не это. У меня, конечно, есть женщина, но я не собираюсь на ней жениться. Это совсем другое, Марк.
– Ты ее любишь, – словно осознание какой-то надвигающейся беды сделало мальчика взрослее.
– Женщина тут ни при чем, – упрямо возразил Кемаль, – я улетаю по своим личным делам в Европу. Просто я думаю, что через некоторое время ты вдруг узнаешь нечто невероятное о своем отце. Или тебе начнут рассказывать обо мне гадости.
– Кто?
– Я пока не знаю, кто. Но кто-нибудь обязательно найдется. И поэтому я хочу попросить тебя помнить наш сегодняшний разговор.
Марк смотрел на водопад и молчал.
– Договорились? – наконец спросил отец.
Мальчик кивнул.
– И помни, что бы ни случилось, я тебя люблю, – добавил Кемаль, – я тебя всегда буду очень любить.
И вдруг, неожиданно для себя, он крепко обнял сына и поцеловал. Мальчик, в свою очередь, обнял отца за шею и прошептал, словно стесняясь подобной нежности:
– Я тебя тоже люблю, папа. И буду всегда любить, что бы мне ни рассказывали.
В город они возвратились под вечер. И уже в восьмом часу, погрузив чемоданы, поехали в аэропорт. Следовавшие по пятам за их машиной агенты ЦРУ были убеждены, что Кемаль поехал провожать сына, улетавшего в Бостон. Чемоданы были сданы, билеты зарегистрированы водителем Кемаля. И лишь когда он начал прощаться со своим юрисконсультом и сыном, сотрудники ЦРУ все поняли. Один бросился звонить в Лэнгли. А другой побежал брать билеты на этот рейс.
«Черт возьми», – раздраженно подумал Кемаль. Получилось, что сына он использовал для отвода глаз, чтобы скрыть свой отъезд. Это было как-то особенно неприятно, словно он предавал этим мальчика.
Рукопожатие с Питером Льюисом было особенно крепким. Юрисконсульт фирмы, взятый на работу еще в отсутствие самого Кемаля Аслана, был давним и проверенным связным советской разведки в Нью-Йорке. Понимавший состояние Кемаля, он крепко пожал ему руку и, глядя в глаза, сказал:
– Удачи тебе!
– Спасибо. И тебе тоже!
Питер хотел сказать, очевидно, еще что-то, но в присутствии Марка больше не стал.
В многолюдном аэропорту мальчик держался несколько скованно. Сказывалась свойственная этому возрасту некоторая неуверенность в себе. Отец подошел к нему, положил руку на плечо. Марк поднял голову.
– Не забудешь, о чем мы говорили? – спросил Кемаль.
Мальчик покачал головой.
– Прощай! – Он нагнулся и осторожно поцеловал сына. Марк ответил легким прикосновением к его щеке. В аэропорту он, видимо, смущался. Марк вдруг достал из кармана свой любимый брелок с крокодильчиком и бросился к отцу. Питер попытался его удержать, но было поздно.
– Возьми, – попросил сын, понявший гораздо больше из молчания отца, чем тот мог даже ему рассказать. Кемаль сжал брелок в руке, еще раз торопливо поцеловал сына и пошел, уже не оглядываясь.
Один из сотрудников ЦРУ, успевший купить билет, прошмыгнул следом за ним. Двое других стояли у стойки регистрации. Только когда Юджин скрылся, Питер Льюис тяжело вздохнул, сделав незаметный знак стоявшим недалеко от сотрудников ЦРУ агентам КГБ. У него был категорический приказ обеспечить отправку Юджина в Европу. И обеспечить необходимую секретность. Он с радостью подумал, что Юджин выдержал и это последнее испытание. Иначе его мальчик мог попасть в автомобильную катастрофу, так и не доехав до Бостона. Такая была у них работа – героическая и нужная, грязная и подлая одновременно.