«Семнадцать лет», – снова подумал он. Как все это сложно. Он не понимал, как сумеет адаптироваться к новой жизни после стольких лет, проведенных на Западе. Не знал изменений, происшедших на его родине. Смутно он чувствовал, что все по-другому, иначе, сложнее. Информация, доходившая до него, была смутной, вызывала тревогу. События в Тбилиси, Баку, Вильнюсе вселяли ту неуверенность в его душе, которую не могли породить никакие наблюдения агентов спецслужб. Он еще не осознавал степень изменений, происшедших в СССР, но знал, что возвращается совсем в другую страну.
В дверь постучали. Он насторожился. Сотрудник ЦРУ летел с ним до самого Мюнхена и наверняка сдал его своим партнерам в Баварии с рук на руки. Неужели они решились сделать попытку захватить его еще до того, как поезд пересечет бывшую границу? Он осторожно подошел к дверям.
– Кто там?
– У меня поручение из Пенсильвании, – раздался приглушенный голос за дверью.
Кемаль замер. Это был его личный пароль. Ни один сотрудник ЦРУ не мог его знать. И, самое главное, это был знакомый голос. Но в это невозможно было поверить, нельзя было верить. После того как он на вокзале позвонил по известному ему телефону и услышал только одну фразу – «Билет вам заказан на поезд Мюнхен – Берлин«, – Кемаль не сомневался, что его переезд подготовлен советской разведкой. Но не думал, что услышит в своем купе этот голос. Ему не нужен был пароль, чтобы узнать этот характерный глухой голос даже спустя столько лет. Щелкнув замком, он открыл дверь.
И увидел, что не ошибся. В купе вошел Сережа Трапаков. Тот самый Сережа Трапаков, который отправлял молодого старшего лейтенанта разведки в семьдесят четвертом году в Болгарию. За эти годы он сильно изменился – из прежнего худощавого подтянутого молодого человека превратился в лысоватого полного человека зрелых лет, скорее напоминающего какого-то бюргера, чем сотрудника ПГУ КГБ СССР. Трапаков быстро закрыл за собой дверь. И только после этого они крепко обнялись. До боли в суставах. Чуть отдышавшись, Кемаль сказал:
– Не думал, что увижу именно тебя.
– Они меня вытащили с Дальнего Востока, – улыбнулся Трапаков, – я сейчас безвылазно сижу во Владивостоке. Там столько работы. Начальство вспомнило, что ты меня знаешь. Решили, что пароль не совсем надежен. Нужно послать человека, которому ты доверяешь. Вспомнил про меня, кстати, сам генерал Дроздов. Он ведь, кажется, был резидентом в Нью-Йорке, когда ты там работал?
– Не совсем так. Я тогда был в Хьюстоне. Потом перебрался в Нью-Йорк. А затем на некоторое время в Бостон. Но потом решил, что американцы слишком негостеприимны, и перевел свои дела в Канаду. У тебя есть скэллер?
– Конечно, он у меня в кармане. Никто не подслушает. Да здесь и не так опасно. Не волнуйся. В соседних купе никого нет. Твои наблюдатели сидят в крайнем купе. Слева.
– Узнаю систему, – улыбнулся Кемаль.
– Приходится, – улыбнулся Трапаков, – хотя наша система в последнее время все чаще дает сильные сбои.
– Ты о чем?
– Долго рассказывать, – отмахнулся Трапаков.
Кемаль взглянул на часы. До прежней границы оставалось еще несколько минут. Они разместились. Трапаков сел в кресло за столиком, Кемаль на свою кровать.
– Ты изменился, – сказал вдруг Трапаков, – какой-то другой стал, заграничный и важный. И знаешь, взгляд совсем другой. Настоящий капиталист.
– Ты тоже изменился, Сережа, – тихо признался Кемаль. – Как там моя мать, не в курсе?
– Все в порядке. Жива, здорова. Как обычно, с теткой твоей живет. А ты все свои награждения знаешь? И звания? Ты ведь уже полковник. А уезжал старшим лейтенантом. Господи, сколько лет прошло! Вспомнить страшно. Я даже не думал, что мы снова увидимся. А вот довелось.
– Я сам не думал.
– У тебя водка есть? А то у ребят в соседнем купе есть. Если хочешь, я схожу, принесу.
– Ты не изменился, – засмеялся Кемаль, – вообще-то я виски оставил. Как раз через пять минут и повод будет.
Он достал бутылочку из чемодана, выставил на стол.
– А какой повод? – удивился Трапаков. – Повод, что ты жив, здоров, что мы снова увиделись. Это ведь фантастика. Вот это мы и должны отметить.
– Сейчас будет прежняя граница, – сказал Кемаль, – еще старая, восточногерманская. Останавливать, конечно, не будут. Но я сумел вычислить. Наверное, какие-то сооружения остались. Вот за это и выпьем. За возвращение домой.
Трапаков помрачнел, но, ничего не сказав, протянул руку, открывая бутылку и разливая виски в два небольших стаканчика, стоящих на столике.
– За встречу и возвращение, – сказал Кемаль, поднимая свой стакан.
Трапаков как-то странно взглянул на него и почему-то сказал:
– За нашу встречу. За твой труд. За твое терпение, мой родной, – и, выпив залпом виски, громко стукнул пустым стаканом по столику. Кемаль, привыкший к другим пропорциям виски, с непривычки даже закашлял. Трапаков дал ему отдышаться и потом сказал:
– Граница – это еще не возвращение домой, Кемаль.
– Что ты хочешь этим сказать? – не понял тот.
– Ты еще не вернулся домой, – твердо сказал Трапаков. – Нам с тобой еще предстоит сделать одно очень важное дело.
Наступило молчание.
– Не нужно смотреть на меня, как на какую-то сволочь, – сказал наконец Трапаков. – Я, кстати, отказывался ехать на эту встречу.
– Ты имеешь в виду мои деньги? – начал догадываться Кемаль. – Я могу переводить их и сидя в Берлине.
– Не только деньги, Кемаль. У нас с тобой важное задание. Связанное и с твоими деньгами.
– Черт тебя принес на мою голову, – сказал вдруг по-английски Кемаль. И сам рассмеялся первый оттого, что вдруг перепутал языки. А вот Трапаков не смеялся. Он сидел и смотрел на Юджина. И Кемаль понял, что его возвращение несколько откладывается. Ему еще придется пройти свои круги ада.
МОСКВА.25 ЯНВАРЯ 1991 ГОДАВесь день Евсеев провел в Госбанке СССР. Необходимость провести целый пакет документов сразу через несколько управлений, согласовать этот вопрос с банками Украины, Грузии и Азербайджана, суметь получить новые деньги, оформить разрешение на вывоз, сдать под расписку старые деньги – на все это могло уйти несколько дней. Но уже запущенная машина коррупции действовала на полную мощь. Бывший министр финансов, прекрасный экономист и финансист, ставший премьер-министром, товарищ Павлов даже не подозревал, сколько людей сказочно обогатились на этом обмене денег. Сколько банкиров за один-два дня стали богатыми, очень богатыми людьми. Сколько тысяч человек приняли участие в махинациях с новыми-старыми деньгами и заработали на них свои дивиденды.
Павлов и не подозревал, что во всех республиках Средней Азии и Закавказья были массовые нарушения условий приема и сдачи денег. Как сдавались пачками деньги и через день, через два, через десять после завершения обмена. И как выдавались новые деньги в обмен на уже ничего не значащую бумагу. Смутно догадываясь о масштабах злоупотреблений, Павлов распорядился начать проверку, но даже самые лучшие ревизоры не могли сопротивляться, когда предлагаемые им суммы взяток достигали величины их столетней зарплаты. И, конечно, большинство проверок так ничего и не смогло установить. Кроме того, именно в девяностом году начались нападки на следователей и прокуроров, ведущих так называемое «узбекское дело», когда прозвучал массовый хор обвинителей о недопустимости обвинения целого народа или, если точнее говорить, всего правящего класса солнечной республики.
Напуганные подобными обвинениями, ревизоры из Москвы охотно брали взятки и закрывали глаза на многочисленные нарушения законности. И хотя Гдлян с Ивановым в очень многих случаях действительно в пылу обвинения нарушали закон, они превратились под влиянием средств массовой информации в некое подобие громогласных обличителей общественной морали. Но вся тайна была в том, что Узбекистан лишь случайно попал в поле зрения правоохранительных органов, когда Нишанов не сумел защитить свою республику от нападок проверяющих. Практически во всех без исключения республиках Средней Азии и Закавказья к тому времени была схожая картина. Однако почти везде первые секретари местных компартий усердно отбивали натиски проверяющих. Особенно «отличились» руководители Азербайджана и Армении, практически не допустив повторения «узбекского дела» в своих регионах. В Грузии был арестован даже друг Шеварднадзе, секретарь ЦК, который серьезно рассматривался Москвой в качестве возможного преемника главы Грузии.
Нужно было представить себе всю эту смесь неустроенности, неуверенности в завтрашнем дне, уже начавшую галопировать инфляцию, девальвацию рубля, введение повсеместно карточек на основные продукты питания, национальное брожение в республиках Прибалтики, победу антикоммунистических сил в Грузии и Армении, чтобы понять, как трудно и одновременно как легко было в этот день работать майору Евсееву и всей приехавшей с ним команде.
В этот вечер он наконец подготовил все необходимые документы, чтобы вылететь завтра утром. Возвращаясь в гостиницу, где он оставался со своей группой, Евсеев не забыл заказать на завтра самолет и предупредить охрану об особом режиме транспортировки груза к самолету. И лишь после этого, поймав такси, поехал в гостиницу, чтобы принять душ и отоспаться. Сегодняшний день он смело мог занести в свой актив. Получив ключи у дежурного, он поднялся по лестнице наверх и прошел к своему номеру, находившемуся на втором этаже. Открыл ключом дверь и увидел сидевшего в его комнате полковника Волкова из военной контрразведки, которого он слишком хорошо знал.
– Что случилось? – испуганно спросил Евсеев.
– Закрой дверь, – поморщился полковник, и Евсеев быстро запер за собой дверь.
– Иди сюда, – позвал полковник.
Евсеев подошел к нему бледный от ужаса.
– Боишься, сука! – сказал довольным голосом полковник. – Это правильно, что боишься. Всех нас в такое дерьмо посадил.
– Я только выполнял приказ генерала Матвеева, – Евсееву вдруг показалось, что полковник прилетел сюда, чтобы убрать слишком много знающего майора. А Волков, видя состояние стоявшего перед ним человека, не только не успокаивал его, но, наоборот, всем своим видом словно подтверждал его худшие опасения.
– Ты мне генералом не прикрывайся, – с явной угрозой в голосе произнес Волков. – Кто у тебя в охране завтра полетит? Сколько человек?
– Восемь. Старший – капитан Медведев.
– Значит, будет девять. Я тоже полечу с вами.
– Не могу, товарищ полковник, – взмолился Евсеев, – состав давно определен. Слишком ценный груз. Ни для кого не сделают исключения. Даже для вас.
– Ты мне зубы не заговаривай. Я должен лететь с вами, – многозначительно сказал Волков, – а то ведь знаешь, я могу и вместо тебя полететь.
– Что вы говорите? – испугался Евсеев. – Но как это возможно? Там же будет проверка. Люди Медведева знают моих сотрудников в лицо. У меня пять и у Медведева восемь. Тринадцать человек. Вот и все. В самолет, кроме пилотов, пустят только тринадцать человек.
– Кто пустит?
– Там должны быть представители вашего ведомства.
– С ними я договорюсь.
– Тогда нужно разрешение либо генерала Матвеева, либо самого командующего. Поймите, товарищ полковник, я просто не имею права.
– Ты дурака не валяй! – с явной угрозой в голосе сказал полковник. – Меня местная контрразведка останавливать не будет. А под каким соусом меня в самолет посадить – это ты должен решать, а не я.
– Но это невозможно, – снова простонал Евсеев, – просто невозможно. У нас четкий список, всего тринадцать фамилий. Нас будут считать при посадке по головам, как ящики с деньгами.
– Тринадцать – несчастливое число, майор, – ухмыльнулся Волков, и в этот момент в дверь постучали.
Полковник вопросительно взглянул на явно испугавшегося Евсеева.
– Кого-нибудь ждешь?
– Нет, никого. Никто не знает, в каком я номере. Это наверняка кто-нибудь из моей группы. Я сейчас открою.
– Подожди, – Волков встал, подошел к двери, прислушался. Затем знаками показал, что идет в ванную комнату и, пройдя туда, затворил дверь. Евсеев лишь после этого заставил себя подойти к дверям.
– Кто там?
– Это я, – услышал он знакомый голос и, облегченно вздохнув, открыл. На пороге его номера стоял капитан Марис Янчорас.
– В чем дело, Марис? – удивился Евсеев. – Почему так поздно?
– Поговорить нужно, – коротко сказал литовец. Он говорил по-русски почти без акцента.
– Утром поговорим, – хотел закрыть дверь Евсеев, но капитан неожиданно подставил ногу.
– Сейчас.
– Поздно уже, – разозлился Евсеев, – я устал, спать хочу.
– Я быстро уйду, – почти миролюбиво попросил Янчорас, и майор, с трудом скрывая недовольство, открыл дверь.
– Заходи, только быстро.
Они прошли в комнату.
– Ты кого-то ждешь? – спросил капитан.
– С чего ты взял?
– Просто спрашиваю. Мне нужно тебе задать два вопроса.
– Задавай и быстрее уходи, – злился Евсеев, представлявший, как бесится в ванной комнате полковник.
– Ты привез в Москву суммы гораздо больше тех, о которых мы договаривались, – сказал Янчорас, – я видел сегодня, как ты звонил в Баку и Тбилиси.
– Ну и что? Размещал там остатки денег, – пожал плечами Евсеев, – ты ведь знаешь, что у нас лежало гораздо больше денег, чем было по реальной кассе.
– Я не про это, – терпеливо сказал Янчорас, – твои суммы были намного больше тех, о которых ты мне говорил.
– Завтра проверим, – кивнул Евсеев, – завтра все проверим и тогда поговорим.
– Нет, – упрямо сказал Янчорас, демонстрируя поразительно тупую стойкость, – нужно решить сейчас.
– Поздно уже, – закричал Евсеев.
– Мы привезли сюда много денег, – сказал Янчорас, – очень много. И, по моим расчетам, ты оставляешь здесь несколько десятков миллионов.
– Марис, – сдерживаясь, попросил Евсеев, – завтра поговорим, мне сейчас нужно выспаться.
– Кому пойдут эти деньги? От кого они к нам пришли? – задал наконец свои вопросы капитан.
– Только эти два вопроса тебя интересуют и больше ничего? – спросил Евсеев.
– Это первый вопрос, – чудовищно спокойным тоном сказал Марис, – но у меня есть и второй.
– Задавай вопрос и убирайся! – заорал Евсеев.
– Какая будет моя доля? – спросил Янчорас.
– Ах ты, сукин сын, – разозлился майор, – твоя доля! Твоя доля сидеть и помалкивать в тряпочку. Мы и так платим тебе достаточно. Ты на свою капитанскую зарплату «Мерседес» купил и к брату в Клайпеду отправил. Еще говоришь «моя доля». Убирайся!
На литовца не действовала эта риторика. Он спокойно выслушал все крики майора и затем достал из кармана сложенную бумажку.
– Здесь написано, кому и сколько ты должен заплатить за якобы уничтоженные ими деньги. Ты вчера порвал и выбросил этот листок, а я его поднял и склеил. Узнаешь?
– Шантажист проклятый. Отдай бумагу! – кинулся к нему Евсеев, но литовец убрал бумагу в карман.
– Мы должны договориться, – сказал он.
– Вон отсюда! – окончательно рассвирепел Евсеев. – Он меня еще шантажировать вздумал. Ты когда иномарки покупал на мои деньги, думал бы о своей «доле»! Тогда ты был готов на все. Отдай бумагу и убирайся.
– Ты подумай, о чем я сказал. Здесь все написано. Пять процентов мои.
– Дурак, – прошипел майор, – пять процентов. Такие деньги даже министр обороны не получит. А ты дешевка, я тебя держал своим заместителем. – И, уже не сдерживаясь, он бросился к капитану, чтобы отнять бумагу. Тот довольно легко отбросил приземистого Евсеева от себя. С диким криком Евсеев рухнул на пол.
– Ах ты, гнида, – морщился он от удара своего заместителя, – все равно ни копейки не получишь.
– Тогда я отправлю твою бумагу в КГБ, – холодно сказал Янчорас и повернулся, чтобы выйти из номера. Потом посмотрел на своего начальника и мягко сказал:
– Ты бы лучше поделился. Такие деньги одному впрок не пойдут.
– Иди ты к черту! – потер ушибленное плечо Евсеев. Янчорас пожал плечами, развернулся, чтобы уйти, и получил сильный удар в лицо. Только мгновенная реакция спортсмена-волейболиста позволила ему несколько ослабить удар, уходя от прямого столкновения. В следующую секунду он отбил еще один удар Волкова и сам нанес сильный удар по лицу полковника, который зашатался. Не давая ему опомниться, капитан нанес еще два удара и, оттолкнув от себя шатающегося полковника, успел сделать несколько шагов по направлению к дверям, когда вдруг в руках у Волкова появился пистолет с надетым на него глушителем.