Старший патруля – сержант- сверхсрочник. Фамилия – Болдырев. У него кошачьи усы и хитрый- прехитрый взгляд из- под нависших бровей.
Солдаты подходят ближе. На петлицах у них мотострелковые эмблемы.
Болдырев бросает ладонь к виску. Голос у него громогласный. Дал господь талант.
-Старший патруля, сержант сверхсрочной службы Болдырев.- Сержант сверхсрочной службы звучит, как майор.
-Попрошу ваши документы. Увольнительные.
Слюнявя пальцы листает военные билеты.
-Откуда?
Отвечает младший сержант. Он улыбчиво щурится. Но в голосе явственно слышится вызов.
-Оттуда сержант. Провинция Герат.- Младший сержант усмехнулся- Если точнее Фарах, если тебе это о чём то говорит.
-Говорит...говорит...Воинский устав он для всех обязателен.
Герат...Это там погиб Витька Федотов из нашей школы.
Я оттягиваю сержанта в сторону.
-Ты ничего не понял. Они оттуда...из-за речки.
Сержант непонятливо спрашивает:
-Откуда...оттуда?- Потом недовольно бурчит.
-Это ты не понял. Мы что так и будем до вечера, как дураки ходить?
Мне захотелось дать ему в морду. Как когда то лейтенанту Сучкову.
-Не будем. Отпусти ребят. Куплю я тебе пива.
Услышав, что у меня есть деньги, старший патруля подобрел.
Мы стоим под деревьями, курим. Я дал Болдыреву денег, он ушёл за пивом.
Я не спрашиваю, как там? Не стоит задавать этот вопрос. Ответят, езжай туда сам и всё увидишь. Будут правы.
Я спрашиваю.- Фарах, где это?
Младший сержант отвечает- недалеко от Шинданда, скалы. Там в скалах они и сидят, суки! А мы вокруг, 101-й полк.
Сержант затягивается, затаптывает окурок.
-Мы в ваш город двух двухсотых привезли. Лейтенант на два часа в город отпустил. Спасибо тебе, а то сверчок твой нам бы все жилы вытянул. Не хочется время на ерунду тратить. Вечером борт, снова туда.
Мимо, негромко переговариваясь проходят люди. Выходной день многие с детьми. Вспоминаю,- «если бы не мы, вас бы давно...»
Мы прощаемся. Приходит Болдырев. Приносит пиво. Мы молча пьём. Говорить не хочется.
* * *
Последние месяцы службы, тянутся как резиновые. Мне кажется, что они не кончатся никогда.
Я понимал, что скоро закончится привычное опостылевшее житьё и нужно будет уходить из этого городка, знакомого до выбоин на асфальте, уходить от друзей-однополчан, от командиров, уходить в новую жизнь, где тебя кроме родителей никто не ждёт.
Чем заняться на гражданке? Остаться в посёлке? Пить водку и драться? Чтобы рано или поздно сесть за то, что проломил кому-то голову. Или к сорока годам превратиться в испитого, никому не нужного бича?
Ещё будучи сержантом срочной службы, я уже писал небольшие рассказы об армии. Есть настроение — я пишу. Нет- всё равно пишу. Так между делом исписал общую тетрадь. Догадывался, что моя писанина может попасть к офицерам, поэтому всем персонажам менял имена.
Однажды тетрадь всё таки попала к замполиту.
-Учиться тебе надо- Сказал лейтенант Аюпов.- Я поговорю с командиром роты. Думаю, что он не будет возражать, чтобы тебе дали направление на подготовительное отделение.
* * *
Жизнь катилась обычным чередом. Построения, наряды. После развода задействованные на подготовку к полётам или работам отправлялись в автопарк или на аэродром, остальные расползались от греха подальше, чтобы не попасть на глаза комбату.
На территории части стояла библиотека. Там работала какая то женщина, её имени я не знал.
Окна библиотеки библиотеки прикрывали шторы. По вечерам у окон крутились солдаты. Им хотелось познакомиться. Когда тебе двадцать, и ты сутками сидишь за забором, потянет даже к бабе- яге.
Кавалеров гоняли офицеры. Был строжайший приказ комбата, никакого блядства на территории вверенной ему части.
Помедлив, я неожиданно свернул к зданию библиотеки. Отворил скрипучую дверь. В зале было тихо и прохладно. В глубине помещения прятались книжные полки.
Я шагнул вперёд. Навстречу мне поднялась тридцатидвухлетняя женщина, в очках, с остреньким как у птицы носиком и бледными губами.
Она показалась мне некрасивой. Её фигуру портил плоский зад, обтянутый чёрным крепдешином.
В ней не было ничего особенного. Есть такие женщины, которых трудно назвать порочными или сексуальными. Но...Я даже не знаю, как это называется. В общем, за серой непривлекательной внешностью чувствуется нерастраченная женская энергия.
Женщина взглянула на меня. Сняла очки, протёрла стёкла краем блузки. Я поздоровался.
-Что вы хотели?
-Разумеется книгу.
-Что вас интересует? Стихи или проза?
Мне показалось, что от меня воняет сапожной ваксой. Во рту стоял запах солдатских щей.
Я попросил что-нибудь о любви, но не Кама-Сутру.
Женщина взглянула на меня внимательнее.
Протянула мне «Тёмные аллеи» Ивана Бунина. Я случайно коснулся ее руки. Меня словно ударило током. Пришёл в роту и лёг на заправленную кровать, закинув ноги в сапогах на стоящую рядом табуретку.
Я перелистывал страницы. Странно, но чужие страсти почему то совершенно меня не трогали. Перед глазами стоял завиток её волос над ухом. Голубоватая пульсирующая жилка на виске.
Я задремал.
Вечером снова пошёл в библиотеку. Библиотекарша не удивилась. Я протянул ей книгу.
-Не понравилась?- спросила она.
-Просто уже читал...Ещё в школе.
-Я могу предложить вам «поющих в терновнике». Это тоже о любви. Но она не здесь. Дома.
-Ничего страшного, - сказал я. - Могу зайти...Или заехать. Но как это воспримет муж? Кстати, кто у нас, муж? Надеюсь не подполковник Боярский?
-Мужа нет. -Просто сказала она.-Приходите.
-Вы подарили мне надежду,– сказал я.
Она засмеялась, добавила. - Вечером, после девяти, я всегда дома.
На листке отрывного календаря она написала адрес.
Я вышел, осторожно прикрыв дверь.
* * *
После майских праздников меня должны были отправить домой.
Весь вечер я собирался на свидание. Мишка приволок мне выстиранное и отглаженное хебе. Я собственноручно подшил белоснежный подворотничок. В дембельском дипломате на всякий случай лежала бутылка водки и пачка болгарских сигарет.
-В женщине возраст не главное– говорит Мишка,– главное – чувство, которое ты к ней испытываешь. У тебя же есть чувство?
Я прислушался к своим ощущениям. Чувства были.
Мы помолчали. Было слышно, как в ленинской комнате бормочет телевизор.
К двенадцати часам ночи к воротам КПП было заказано такси.
Коняев шёл за мной следом и канючил.
-Ну возьми меня с собой! Ну есть же у неё подруги!
Мы поругались. Я назвал Юрку тупой лошадью Пржевальского. А он от всей души пожелал мне намотать на винт- трихомоноз, хламидиоз и гонорейный стафилококк.
Через час после того, как я отбыл в город, дежурному по части сообщили о моём отсутствии. Роту подняли по тревоге. Из города вызвали командира роты. В пять часов утра он ждал меня в канцелярии.
-В тюрьму хочешь?- спросил ротный.
Я молчал.
-Молчание знак согласия. - Сказал капитан.- Будет тебе тюрьма. Пока пять суток. Если понравится я походатайствую о добавке. Ты же грамотный сержант, знаешь, что могут продлить до тридцати суток. Выворачивай карманы.
На стол легли военный и комсомольский билет. Записная книжка. Авторучка.
Капитан профессионально снял обложку комсомольского билета. Вытащил оттуда сорок рублей, крохотную фотографию Тани. Я вырезал её из школьной стенгазеты. Капитан пересчитал. Спросил:
-Откуда деньги? Кого ограбил?
-Родители прислали...на дембель.
Капитан скорбно приподнял брови.
-Дембель откладывается, как и крах империализма. Тебя ждёт казённый дом. Деньги зло, я их изымаю. Получишь после освобождения.
Капитан Камышов выдвинул ящик письменного стола. Обнаружил там листы бумаги, рапорт сержанта Мангасаряна. Я выхватил фразу «Собчаю вам», пистолетный патрон, пачку печенья. Мелькнула мысль- «Мангасарян оказывается способен складно излагать свои мысли на бумаге. С письменностью у него явно лучше, чем с устной речью».
Капитан положил в стол мой комсомольский билет и деньги.
Будущее представлялось таким ужасным, что я решил об этом не думать.
Я вышел на крыльцо. По деревянной крыше курилки ходили воркующие горлицы.
Помощником дежурного по части был прапорщик Степанцов. Он вышел вслед за мной. Достал из кобуры пистолет, тут же, на ступеньках, проверил обойму. Дослал патрон в ствол. В утренней тишине звонко клацнул затвор.
-Наручники одевать будешь?- Спросил я.- Или так расстреляешь?
-Пошли! - Мстительным тоном сказал Степанцов.- Я тебя при попытке к бегству шлёпну!
Мне вспомнился анекдот, который рассказывал ещё Штеплер.
Перед дембелем пишет солдат домой: "Мама, пожалуйста купи поросёнка и назови его Прапором. Отслужу, вернусь домой и убью эту свинью»!
Мы направились к автопарку. Там нас уже ждала дежурная машина.
Позади оставались набитые солдатами казармы, похожие на бараки. Цветущие праздничные деревья вдоль забора и белёсое, похожее на бельмо, солнце.
Впереди ждала гауптвахта, уже ставшая родной. Голые нары, цементный пол.
Зелёный армейский «Урал» с брезентовым фургоном, подняв облако серой пыли, затормозил возле металлических ворот с красной звездой. Гарнизонная гауптвахта. Приехали. Грёбаный саксаул!
Днём меня отправляли работать на ЖБИ, там почему то работали одни женщины. Их было человек десять. Все русские. Полуголые. С татуировкам на загорелых мускулистых руках. Потом оказалось, что это зэчки, отбывающие «химию» на комбинате.
У них было много всего- сисек, губ, рук, ног. Из промасленных роб выпирали крепкие пухлые задницы. За два года службы в Средней Азии я почти не видел, чтобы местные мужики работали, укладывали рельсы, таскали кирпичи. Вкалывали русские и бабы. Южные мужчины же чинно сидели в прохладных магазинах. Отпускали товар на складах. Выписывали квитанции в диспетчерских.
Зэчки меня жалели. Поручили самую лёгкую работу, стропалить бетонные кольца.
На обед мне выдавали рубль, на который в местной столовой я покупал пиво. Женщины на электроплитке в вагончике- бытовке готовили лагман. В кастрюле шипело и булькало.
В бытовке пахло сигаретным дымом и дешёвыми цветочными духами. Стол был покрыт зелёненькой клеенкой. Над ним висела засиженная мухами лампочка без абажура. Вдоль стены стоял топчан, застеленный серым солдатским одеялом.
После обеда было уже не до работы, работницы ЖБИ были готовы на всё.
Пусть работает железная пила
не для того меня маманя родила
Пела бригадирша Зина, сверкая железными зубами. И спрашивала меня:
-За что тебя, сладенький?
Я отвечал- За кражу огурцов!
-Завтра тебя ещё привезут, уголовничек?
Ночью в длинном коридоре гауптвахты, выкрашенном тёмно синей краской, стоял стойкий запах тройного одеколона. Выводные таскали его в осужденку.
На третьи сутки караульный гремя ключами открыл дверь. В камеру вошёл пьяный Мишка Беспалов.
На нарах в углу, укрывшись шинелью, лежал молодой казах из артиллерийского полка.
Мишка пнул нары.
-Пошли со мной!
Казах очумело тряс головой.
Мишка зарычав схватил его на руки и бросил спиной на бетонный пол.
Раздался глухой стук, словно на пол уронили мешок с мукой.
Я что-то закричал. Кажется я матерился.
Пришедший в себя Мишка пятился задом.
Пришёл начальник караула. Казах не говорил по русски. Он вообще ничего не говорил, только закатывал глаза. Все сказали, что спали и ничего не видели. Караульный пояснил, что казах упал с нар.
У меня закончились сигареты. Хотелось курить. В карауле стояли вевешники. Просить было бесполезно. Я укрылся шинелью с головой и затих.
Я не думал, о казахе. Мне его почему то было его совсем не жаль. Я разучился жалеть людей. Перед глазами стояла прошлая ночь.
Мы танцевали. Я держал в ладонях крепкое и теплое даже через платье женское тело. Смотрел в наглые и пьяные глаза. И видел в них, что она знает, что со мной делать.
Кто она после этого, блядь или не блядь? И что делать, если она всё таки блядь, но я её кажется люблю.
Я спрашивал себя, зачем нужно было взрослой умной женщине связываться со мной сопляком?
А может быть ей было необходимо что-то, выходящее за рамки её скучной обыденной жизни. Нечто такое, что позволило бы ей забыть о работе, о скучной жизни. Хотя бы на время. На ночь, на час отключиться от всего этого. Полюбить! И самой поверить в это. Пусть это будет ненадолго, пусть придумано, притворно. Но полюбить. Но тогда, почему она сказала мне, чтобы я больше не приходил к ней. Никогда!
От мыслей меня отвлек таракан. Он полз по стене, шевеля будённовскими усами. Я задремал.
В чувство приводит окрик, нарочито грубый и резкий, как удар по кровельному железу.
-Тюрьма, подъём!
Утром казаху стало совсем плохо. Его отправили в гражданскую больницу. Шум поднимать не стали. В документах написали, что он застудил почки.
Через два дня Мишку Беспалова осудили. Ему дали два года дисбата.
Через пять суток я вернулся в роту. Саржевский уехал домой вместо меня. Говорят, что его видели на вокзале перед прибытием поезда. На груди был полный комплект значков, включая парашютист-инструктор. Уволились Женька Горячев, Андрей Ильченко, Кот, Китаец, Рашид Багаутдинов. Из дембелей остались только я и Юрка Коняев. Голый по пояс, он подкидывал в умывальнике гирю.
- Здорово лошадь! - крикнул я. - Я - Будённый!
Юрка кинул гирю, полез обниматься. Хороший он всё-таки человек.
Когда я спросил на аккумуляторной, где моя парадка, мне ответили, что в ней уехал Рашид.
В армии меня много раз предавали люди, казавшиеся самыми лучшими, самыми надёжными друзьями. Привыкнуть к этому я так и не смог. В расстроенных чувствах я завалился на кровать и, засыпая, сморенный всем, что свалилось на меня в последние дни, припомнил горькую истину: помни, что подлая душа всегда рядится в одежду красивых слов.
Я услышал крик дневального:
- Младший сержант..., к телефону!
В трубке голос командира роты.
- Я у комбата. Бегом сюда!
Я направился в штаб.
Комбат был в отпуске. Временно его обязанности исполнял майор Козырев, замкомандира части. И хоть матерился он нещадно, в батальоне его любили, что было редкостью. А в майорах он так долго ходил по причине своей порядочности, да и спирта много хлебнул за свою жизнь.
Однажды аэродромщики ремонтировали взлетку. Майор Козырев был ответственным. В парке грузили все необходимое для работы. Козырев сел в машину и начал, загибая пальцы, перечислять что взяли:
- Это взяли, это взяли.... Вроде ничего не забыли, поехали Скоробогатов.
Водитель тронулся, тут же затормозил:
-Заклепки забыли товарищ майор!
- Какие заклепки?
- А души чем клепать будете?
- Скоробогатов, клепать тебя в душу, поехали!
А сам заулыбался. Хороший человек! Для него даже солдаты были людьми.
Мрачный Козырев сидел под портретом министра обороны.
- Садись,– сказал он,– в ногах правды нет.
Я сел.
Майор сказал убедительным тоном:
- Завтра поедешь в командировку в Алма-Ату. Привезёшь молодых. За каждого отвечаешь головой. Если с кем-нибудь что-нибудь случится, поедешь в дисбат.
- Товарищ майор, – сказал я, - между прочим, у меня дембель!
Козырев посмотрел на меня долгим, грустным, почти сочувствующим взглядом:
- Дембель у тебя будет через год. Или через два, как у Беспалова.
Я беспомощно взглянул на командира роты. Капитан Камышов внимательно рассматривал коричневый сейф.
- Не крутись как вошь на гребешке. Да и не хотел я тебя посылать. Это твой командир роты настаивал на том, что на тебя можно положиться!
Отрывисто и резко звякнул телефон.
- Майор Козырев слушает…Да! Завтра утром выезжает сержант... Он назвал мою фамилию. - Откуда я знаю когда!? Как поезд прибудет, так и явится. Нет, без офицера. А у меня и сержанты не хуже офицеров. Подготовьте команду.