Шурка Гельман лежал рядом на нарах и рассказывал:
- В гражданскую войну этот грёбаный Джизак был одним из центров басмачества, которое усмирял Будённый. До сих пор джизакцы в каждом русском с усами, видят красного маршала!
Впоследствии я убедился, что Будённого в Джизаке действительно не любили. Видно, хорошо запомнили бабаи его сабельные атаки на среднеазиатских фронтах.
Ещё Семён Михайлович обещал научить узбеков мочиться стоя, но обещания своего не сдержал. Старики всё так же делают это сидя. Национальная одежда в которой они ходят до сих пор, толстые ватные халаты и широкие шаровары не позволяют этого сделать, не обрызгав себя.
В Джизаке мы возили яблоки с полей на винзавод. До сих пор я удивляюсь, как получилось, что никто из нас не спился за это время.
Наши лица и руки по локоть, стали кирпичного цвета. Гимнастёрки просолились и выгорели добела.
Прошло два месяца. Из Джизака нас направили в Северный Казахстан, глухую Тургайскую степь. Гиблое место. Говорили, что даже пыль там была красного цвета. На всех рудниках там работали зэки. Директорами этих рудников во времена Сталина и Хрущёва тоже были бывшие зэки, после освобождения решившие не уезжать на Большую землю. Зачем? Всё равно ведь посадят!
Через несколько суток эшелон остановили на какой-то задрипанной станции. Вероятно в целях маскировки, для того чтобы сбить с толку авиацию вероятного противника никакого строительства вокруг станции не наблюдалось. Стояло здание вокзала из белого силикатного кирпича и всё.
На улицах было полное отсутствие деревьев. Через дувалы выглядывали жующие верблюды. Чуть в дали, в степи паслись овцы. Мы сняли проволочные растяжки и согнали машины с платформ. Выстроили в колонну. Я и техник взвода Миша Куанышбаев уселись в кабину к Гельману. Все закурили. Зампотех дал отмашку. Машина набрала скорость.
У Шурика было приподнятое настроение, он изящно и небрежно переключал скорости. Наш «Зил-157» шёл вперёд, как крейсер.
Колонна проходила мимо зоны. Зэки сидели на крышах бараков и с тоской смотрели нам в след.
Через пару километров нас обогнал Эдик Шарангия. Он был в чёрных очках. Миша проводил его восхищённым взглядом:
- Ух ты-ыыыыыы!
Потом опомнился.
-Куда это он поехаль- моехаль? -Толкнул Шурика в бочину.- Давай зи ним!
Поздно! Вслед за болидом Эдика уже мчался майор Калита на своём газике, что-то громко крича. В клубах пыли слышался вопль.
- К ебеням!
Ралли Эдика прервал электрический столб. При въезде в деревню транспортное средство грузина не вписалось в поворот.
Гремя всеми своими железными внутренностями подлетел командирский газик, и оттуда выкатился майор Калита.
Сталинские усы Эдика Шарангия повисли словно усы Тараса Бульбы.
О-ооо, загадочная русская душа! Ещё пять минут назад майор был готов разорвать солдата. Сейчас в его голосе звучали нотки сочувствия.
- Ты жив?– спросил командир роты, но Эдик ещё не зная, чем ему это грозит, и изображал тяжелейшую контузию.
Он глянул на товарища майора сверху вниз и ничего не ответил. Происшествие замяли.
Зелёная пыльная кишка, похожая на цыганский табор, вползла в совхоз. Шурик Гельман тащил за собой на сцепке машину боевого товарища.
Колонну встречало совхозное начальство. Директор, парторг, главный агроном.
Наши солдаты, особенно дембеля узбеки, напоминали банду басмачей. Все были откровенно бандитского вида, грязные, оборванные и отощавшие. Митинг завершился быстро. Совхозное начальство забрало командира роты и замполита с собой. Майор Калита перед отъездом поставил задачу зампотеху и исчез на несколько дней.
Программа была уже известна, водка с бешбармаком и на десерт- местные дамы. Бешбармак, это жирное мясо, сваренное зачастую вместе с шерстью и порезанные треугольниками куски теста. Все это хорошо заправлено луком и сварено во вместительном закопчённом котле.
Роту повзводно разместили на совхозных бригадах. После того, как поставили машины, партизаны вытащили гитару.
Долго над степью рыдали гитарные струны и слышался женский голос:
Надо мной раскаленный шатер Казахстана,
Бесконечная степь колосится вдали.
Но куда б не пошла, я тебя не застану,
О тебе не хотят рассказать ковыли
И птенца унесло далеко в камыши:
Нам не верит страна. Что же делать?
Как сказать ей о том, что мы сердцем чисты?
Чуть шумят камыши. Солнце лижет мне губы,
Непривычно и пряно пахнут цветы.
Выше голову, милый! Я ждать не устану,
Моя совесть чиста, хоть одежда в пыли.
Надо мной раскаленный шатер Казахстана,
Бесконечная степь колосится вдали.
Пела бригадная повариха, с красивым и романтичным именем Венера, к слову, очень толковая и внешне симпатичная. Старший лейтенант Помников называл Венеру-Гонореей.
Потом, уже в эмиграции я узнал, что автором песни была женщина- петербурженка, арестованная в 1937 году как враг народа и отбывавшая наказание в Карагандинском лагере.
Утром «партизаны» отремонтировали машину Эдика, заменили радиатор и выправили крылья. Зелёной краски в совхозе не оказалось. Крылья выкрасили в синий цвет. Теперь машина Эдика была похожа на пятнистую антилопу.
С раннего утра до позднего вечера тряслись водители за рулём в раскалённых кабинах своих «Труменов». Партизаны- ремонтники, с утра взбодрившись чифиром ползали под брюхом пропылено-раскалённых машин, пытаясь реанимировать списанный из частей хлам. Чифир им заменял водку.
Над раскалённой степью в белесо-голубой вышине парили орлы.
Но, несмотря на трудовой героизм, русский солдат всегда остаётся верен самому себе. Продавали всё, что можно украсть. Командиры взводов и техники сбывали на сторону бензин и запчасти. Старшина продавал наше обмундирование и палатки. Солдаты – собранный урожай.
Иногда украдкой возили местным пейзанам сено и солому.
Толика в роте уже не было. Его запои вывели из себя даже майора Калиту и тот отправил его домой.
По вечерам после работы наши повадились ездить в соседнее село на танцы. Так тогда называлась дискотека.
Мы стали каждый день бриться, подшивать на гимнастерках свежие подворотнички и чистить до блеска сапоги.
Местное население благосклонно смотрело на краткосрочные романы местных барышень.
К клубу мы подъезжали часов в десять вечера. Деревня казалась вымершей. Из темноты глухо лаяли собаки. У заборов, спрятав голову под крыло, спали гуси. По пыльной дороге разгуливали длинноногие полудикие свиньи.
В центре танцевального зала было пусто. Женская часть жалась у стен. Мужская- звенела стаканами за кадкой с фикусом.
На возвышении располагались четверо музыкантов.
Солдаты цыкали слюной, жались к стенам, сумрачно разглядывая свои хромовые, с голенищами в гармошку сапоги.
С улицы входили местные красотки – они давно уже дожидались на крыльце. Преувеличенно громко хохоча они выстроились у дверей. Парни в зелёных бушлатах с тряпичными погонами – от иных уже веяло выпитым портвейном– неловко, как по нужде, приближались к выбранному объекту вожделения. Начинались танцы.
Гитарист периодически отлучался за фикус. Выходил, вытирая губы рукавом светлой рубашки. Подойдя к микрофону объявлял:
- По заказу дам...- Выждал многозначительную паузу. - Исполняется лирическая песня "Солдатское письмо". Дамы приглашают кавалеров.
Гремели тарелки.
Ты получишь письмо,
Как обычно, без марки солдатское
И прочтёшь торопливо,
А, может, не станешь читать.
Обращаюсь к тебе не за помощью
И не за ласкою
Раздавался визг. Дамы разбирали кавалеров. Музыканты что-то кричали. Потом начинались танцы. Оставшиеся без дам кавалеры в центре зала просто размахивали руками и топтались на месте. Некоторые медленно извивались, выбрасывал вперед свои руки.
После танцев и светских разговоров, сводившихся к диалогам:
- Пойдём на сеновал!
- Ты что, дурак? Я не такая!
Следовали посиделки на скамейках, сводившихся к тому, что мы хотели залезть девушкам в трусы, а они шипели, отбивались и хохотали. Потом на крыльцо или перед воротами дома выходил какой-нибудь хмурый мужик непременно в трусах и сапогах и орал на всю деревню:
- Танька...Катька...шалавы! А ну-ка домой! Спать пора!
Уже за полночь, мы, переполненные эмоциями возвращались в расположение взвода.
Идиллия продолжалась недолго, ровно до тех пор, пока у местных не стали пропадать гуси.
Однажды вечером, пока мы щупали разгорячённых местных красавиц, перед нашей машиной выросли местные парни. Они долго стояли рядом с машиной, вырабатывая план действий. Потом ушли. Скорее всего для того, чтобы принять дозу алкоголя. Мы возвращались с удачной охоты, лёжа на матрасах в кузове грузовика. В углу кузова валялись два гуся со свёрнутыми шеями.
Разговор был только про женщин. Кто кому и сколько раз вдул. Чемпионом в этом деле оказался Быхадыров. Оказалось, что за три часа он успел восемь раз стать мужчиной. Это был рекорд, если даже не учитывать время на уговоры, употребление алкоголя и снятие предметов одежды.
Нас одолевали сомнения и комплекс неполноценности. Больше всех страдал Шурка. Он спросил:
- Бабай, ты же страшный как моя жизнь. Чем ты её взял?
Быхадыров задумался:
- У меня интеллект есть, Шурик. Культур- мультур. Меня сержант научил, как английский король бля, вызвал к себе писателя и говорит ему, ты бля, давай, напиши мне короткий рассказ, про королеву, бля, трах и тайну. Кто короче всех напишет, тот, бля, и победил. Победил тот, кто написал:
Приходит к королю королева и говорит: «Бля! Я снова залетела и опять не знаю, бля, от кого».
Все заржали, только Гельман всё думал. Потом едко спросил:
- Бабай, а ты не путаешь количество половых актов, с количеством фрикций?
Внезапно дорогу нашей машине перегородили деревенские мотоциклисты. Машина встала. Разломав чей-то забор, местные жители кинулись на нас в рукопашную.
Как и должно было произойти, победила могучая советская армия. Аборигены бежали, на ходу заводя свои драндулеты.
* * *
По ночам я не спал. Считается, что если я не выезжаю на выезды, то должен нести службу. Типа охранять сон товарищей. Я смотрел в окно.
В курилке сидела Венера. В руках фарфоровая тарелка. А в ней – целая горка спелых, тёмно-бордовых вишен из компота.
Она улыбалась. Задумчиво брала ягоду пальцами и осторожно подносила к своим губам. Склоняла голову набок.
Её движения были медленными, очень медленными и интимными.
Чудовищная грешность была в этом его действе. Чудовищная.
Огромная эротичность. Как обещание запретной грешной любви.
Я знал, эти вишни не для меня. Не на моих губах они распустятся красной кровью. И сладкий яд зелёных глаз не для меня…
Я шагнул к ней.
Поразительно устроен человек! Ведь знаю же, что не выйдет из этого ничего хорошего, но делаю. Зачем?
У неё были острые, какие то детские лопатки. Она тихо стонала и вздрагивала, словно золотая бабочка, крылья которой были были зажаты в моём кулаке.
* * *
Среди ночи меня разбудил Дениска.
- Пей!– сказал он мне и протянул темную тяжёлую бутылку.
Я приложился. Сделал несколько больших глотков. Тёмно-красные капли вина залили гимнастёрку
- Мерси, - сказал я. - Собака оживая, встаёт из под трамвая...
Дениска аккуратно заткнул бутылку пробкой. Положил её в карман галифе.
- Пошли, - снова сказал Дениска.
Шурка, видимо совершенно обессилев, лежал посреди степи, положил голову на большой рогожный мешок.
Я тронул его за плечо.
- Шурик, ты упал? Тебя сразила вражеская пуля?
Шурка приподнял голову, его лицо выражало чрезвычайную сосредоточенность.
- Нет, бля. Я слишком резко лёг!
Через минуту Гельман снова спал.
- Пьяный, что ли? — спросил я.
- Как свинья, - Дениска икнул, - и даже хуже!
- Это ты его напоил, рядовой?
- Ничего подобного. Он пил сам!
- А бормотуха отткуда?- Спросил я.
- Оттуда!- Ответил Дениска и снова икнул.- Шурка нашёл. Ты же знаешь у него нюх на спиртное и звездюли. Наверное «партизаны» сперли.
Дениска задумался. - Надо перепрятать.
* * *
Утром Шурка и Дениска в рейс не выехали.
Мы пошли на ток ловить голубей. Голуби предназначались в качестве закуски.
Я стоял у окна, раскинув руки как пугало, отрезая птице путь к отступлению.
Шурик, с криками бросался в середину стаи, словно на амбразуру. Во все стороны летели пух и перья.
Поймав птицу Шурка брал её между пальцами за шею и резко встряхивал. Голубь с тупым звуком падал на пол. Пытался взлететь, трепыхался, дёргал крылом, но ничего у него уже не получались. Лапки конвульсивно дёргались и он затихал. Его голова оставалась у Шурки в руках.
Грязные, в птичьем дерьме и в пуху, мы спускались вниз.
Я долго смотрел на свои окровавленные руки. Они дрожали. Мне было противно, хотелось их куда-нибудь спрятать.
* * *
По случаю окончания урожайной страды и скорого возвращения к жёнам офицеры решили устроить праздник.
Инициатором выступил майор Калита и конечно же зампотех. Лейтенант Сучков как самый молодой был послан за водкой. Можно было конечно же послать прапорщика Куанышбаева или Николеньку, но им не доверили.
Первый показал свою полную профнепригодность. Второй после недавнего отравления водку не переводил на дух. Его рвало от одного её вида.
Лейтенант Сучков встал на скользкий путь употребления алкоголя, сразу же после выхода из магазина.
Настроен он был вполне решительно. Если не побить рекорды, то как минимум пройти марафонскую дистанцию.
Сначала из командирского КУНГА время от времени доносился командирский рык, потом началось братание и громкие песни про трёх танкистов.
Замполит зная командирский характер и предвидя непредсказуемый финал застолья ещё с вечера уехал в штаб батальона.
Через некоторое время на бригаду был откомандирован прапорщик Куанышбаев с конкретным приказом - «Без баб не возвращаться».
Из женского поголовья на бригаде присутствовала лишь повариха Венера.
В ситуации с поварихой присутствовал самый банальный треугольник. Её любил комбайнёр Ильдар. Она была красивой женщиной и любила главного агронома совхоза Сулейменова.
Венера мне симпатизировала. И правильно. У меня отношения с ней были приятельские.
Но Ильдар и Венера были татарами. Это давало ему надежду на какие-то иллюзии.
* * *
К вечеру, основная часть выпивающих благоразумно разошлась по своим спальным местам. В отношениях оставшихся господ офицеров и прапорщиков, считающих себя достойными благосклонности Венеры, назревали противоречия. Судя по нарастающему тембру голосов, застолье близилось к драке.
Прапорщика Куанышбаева оба офицера прямо и нетактично послали на фуй.
Потом попытались направить туда же и друг друга. Лейтенант Сучков, как настоящий ренегат попытался прогнуться перед начальством и занял сторону командира роты.
Поскольку действо происходило на территории командирского КУНГА и вверенного ему подразделения, майор Калита имел некоторую стратегическую инициативу, в результате чего разгневанный зампотех громко матерясь покинул застолье.
Бухой в синеву прапорщик Куанышбаев скатился по ступенькам КУНГа и направился в автопарк. Там он пересек границу КПП, залез в «ЗИЛ -157», стоявший на стоянке, и взревев мотором исчез в ночи.