– У тебя прям бенефис какой-то, принц ты наш Датский.
Предательница.
Я булькаю, как перекипевший чайник, подмечая любое мелкое движение Гамлета. Хочется гаркнуть и вылиться язвительным потоком неудовольствия так, что скулы сводит. А он шустро, с какой-то ненормальной абсолютной отточенностью движений, мечется от кофемашины к плите. Творец, мать его.
Срываю фартук и ушиваюсь в подсобку. Пнув пару раз мебель, шиплю от боли. Так мне и надо. Пометавшись еще минут пять по крохотной комнатке, наконец, выплываю к барной стойке. И застываю. У стойки с довольной улыбкой чеширского кота сидит Егор и машинально топит островок взбитых сливок в кофе. Я дергаюсь навстречу и влетаю в прострацию, зависнув в золоте его глаз. Я никогда не видел таких глаз. Желтые… нет, истинно золотые, как роскошный императорский чай.
– Привет, чайных дел мастер. Как же тебе дышится? – улыбается док.
Дышится? Дышится… Я с трудом проталкиваю глоток воздуха и отмираю. Спрятать бы задрожавшие руки и отмотать пленку ровно до того момента, когда я еще не втиснул ему рекламку кофейни. «Зачем мне это? Я не хочу! Не хочу!» – яростно стучат молоточки в висках предвестниками паники. Но док не оставляет мне шанса, он протягивает руку и легко касается лба. И я, словно взбесившийся сенсорный экран, бестолково реагирую сразу всеми функциями. Док, покрутившись на стуле, командует:
– Отомри! Боишься врачей? Не боись, я без уколов.
– Я… я сейчас.
Заметавшись между стойкой и плитой под гробовое молчание Марты, возникшей рядом, я пытаюсь найти себя в привычных действиях. Высокая прозрачная чашка, ложку коричневых ароматных шариков туда и залить негорячей водой, слить, дав чаю вздохнуть, и залить еще раз. Хватит. Накрыть сферой и… не могу. Если я подниму чашку, то расплещу чай, раскрывая свою внутреннюю истерику. Я с мольбой смотрю на Марту, та, поджав губы, ставит чай перед доком. Он заинтересованно наблюдает за танцем чаинок, давая мне время.
– Я зря пришел? – Егор, видимо, не имеет привычки ходить вокруг да около.
– Что ты… – разрываюсь я между желанием испариться и вцепиться в него мертвой хваткой.
– Жеееень… – Марта с грацией синего кита втискивается в наш состоящий из полувопросов диалог. – Это что еще за скорая помощь?
– Это Егор, – я выкручиваю в руках салфетку до состояния полной непригодности. – Он врач. В больнице тогда помог… – косноязычие сдает меня с потрохами.
Егор лучится теплой улыбкой, вызывая у меня сильнейшую сердечную аритмию.
– Это хорошо, что врач, лечиться нашему Женечке надо. Совсем на всю голову плохой стал… – бубнит Марта, оттирая меня в сторону подсобки. – Очумел, да? – шипит она уже мне.– Да что с тобой происходит? У него же на лбу написано, натурален как стопроцентный хлопок. Куда ты со своим латексом? М?
Функции моего организма продолжают сходить с ума: я успеваю мучительно залиться волной первоклассного румянца, вспотеть, потом так же стремительно побледнеть и под конец меня уже трясет. Я выглядываю из-за плеча Марты, надеясь, что в моей голове созреет хоть какая-то благопристойная отмазка этому разыгравшемуся фарсу. Но отмазываться уже не нужно. На стойке стоит нетронутая чашка, и чаинки печально опускаются на дно, ибо тот, для кого они танцевали, исчез. Заскулить и рвануть следом! Я найду его. Как собака возьму след и найду!
Марта встряхивает меня за шиворот:
– Вруби мозги! Я тебя умоляю!
Вот тут-то я точно жалею, что эти самые мозги у меня есть. И они, повинуясь команде, «врубаются», подкидывая мне сотни цепких, словно семена чертополоха, мыслишек, которые намертво впиваются в воздушный шлейф моей мечты, раздражая и царапая сознание.
– Спасибо, – киваю я Марте. – Что-то на меня накатило.
Отвернувшись, я принимаюсь полировать и без того сияющие чистотой чашки. Хочется выть. Тонко. Надломленно. Безнадежно. Обычный день, обычные лица, привычная суета… А я впервые чувствую, насколько глубока пропасть между мной и «нормальными» людьми. Почему? Почему саунтреком к моему внутреннему армагеддону звучит ничем не примечательная повседневность? Хоть бы какая мало-мальская катастрофа. Хоть что-то созвучное бы…
– Эй! – выдергивает меня из небытия недовольный окрик. – Жень! Я превратился в невидимку? Налей мне кофе с коньяком.
Я с удивлением гляжу на Артема. Небрежная щетина, собранный кое-как хвост, заплывшие глаза и покрасневший нос. Боги тоже болеют?
– Хер ли приперся? – Марта моментально нарисовывается рядом. – Ты что, простыл? – без перехода продолжает она. – Чего не лежишь дома, бацилла? Жень, какой коньяк? Ошалел? Сделай ему чай с лимоном и медом.
– Я за лекарством вышел. Жень, я же тебе сказал – кофе с коньяком. Нафига мне твой чай?
– Ну да, ну да, брутальные мачо пьют исключительно черный кофе с коньяком, – фыркает Марта.
– «Мачо» в переводе с испанского «бык», подразумевается глупое, но сексуально активное животное. А я думаю о себе немножечко лучше, с твоего позволения.
– Какая точная характеристика, однако, – Марта забирает чашку с кофе. – А что, добрые феи не могут принести тебе лекарство, поставить градусник и сварить куриный бульон? В крайнем случае, все это заказать и оплатить?
– Все сам, все сам. Прекрасным феям нужен праздник жизни, а не серые будни.
Устал я греться у чужого огня,
Но где же сердце, что полюбит меня?
Живу без ласки, боль свою затая,
Всегда быть в маске – судьба моя,
– дурашливо затягивает Марта.
Артем усмехается, пряча улыбку в навязанной чашке чая с лимоном и медом. Я и Гамлет ошалело наблюдаем эту интермедию. Когда Марта все же выставляет Артема из кофейни, как-то уж слишком ласково подкалывая, Гамлет переводит на меня растерянный взгляд и многозначительно произносит:
– Что-то мне кажется, не было там никаких хризантем. Стопроцентный куст.
А что я? Я хотел катастрофы. Вот она, кажется, грянула. Причем еще вчера.
========== Вопрос цены или цена вопроса? ==========
– Ну, скажи уже!– не выдерживает Марта моего молчания и грохает поднос с грязными чашками в раковину.
– Не бей посуду.
– Жень!
– Что тебе сказать, Марта? Мне остается только тебя цитировать. «Вруби мозги», – тяну я противно-гнусавым голоском. – И, правда, у кого-то же они должны работать.
– Я не строю иллюзий, Жек. Подумаешь, уступила девушка своим слабостям один раз.
– С Артемом.
– Тшшш, – шипит Марта. – Все самое лучшее детям. А Артем, как не крути, стоит своих денег.
– Ты ему что, заплатила?!
– А ты у нас наивная маргаритка? Думаешь, я бы опустилась до того, чтобы поклянчить у него чуть-чуть любви?
Я затыкаюсь и смотрю в темные глаза Марты. Ну и где в них хоть капля презрительной циничности? Где?! Мать твою! Почему там охуительное море боли?! Не слишком ли дорого?
– Давно?– с жестокостью инквизитора лезу я в самую душу Марты.
– Один раз всего и было.
– Марта! Не еби мне мозг! Давно ты втрескалась?
– Да пошел ты! – и сверху на кучу чашек летит скомканный фартук.
Приплыли.
Я в полной прострации на автомате домываю чашки, а в голове безумным бразильским карнавалом выплясывает выцыганенное у Марты признание. Ох и прав был Гамлет – стопроцентный куст был в той кофейной гуще.
Утро добрым не бывает. Никогда.
Марты нет. Я преграждаю путь Гамлету в дверях кофейни:
– У меня есть один животрепещущий вопрос, принц Датский. Ты зачем Артему слабительное подсунул?
Гамлет, озадачено почесав в затылке, выдает:
– А почему я, Жень?
И действительно, почему? Отзеркалив жест парня, я пропускаю его к стойке. Не ревность ли Марты подсуетилась? Да и стоит ли это сейчас выяснять?
Марта так и не появляется. Ни на следующий день, ни неделю спустя. И я, уже перестав булькать праведным гневом и перепробовав все формы обид, всерьез озадачиваюсь и отправляюсь на поиски этой особы. Дверь остается глуха к моим потугам достучаться, телефон вещает о недоступности абонента, общие друзья беспомощно разводят руками. Вот только не надо заставлять меня нервничать еще больше, я осознал всю сучность женской составляющей твоей души и готов просить у нее о снисхождении. Где ж ты есть, Марта?
Психанув по второму кругу, уже за то, что она пропала, я решаю пойти проторенной дорожкой и отправляюсь в клуб. Обозленный на все женское в целом, я запихиваю поглубже в подсознание рвущееся наружу томное Инь и выбираю рациональное Ян.
В клубе щедро удобряю свой организм мексиканским пойлом и тупо созерцаю танцпол. Танцевать я не умею совсем, но смотреть, как это делают другие, могу, кажется, бесконечно. Пригубив очередную стопку, я замираю. Егор. Случайность или карма? Подойти или нет? А если подойти, как он отреагирует? Ой, можно подумать, я осмелюсь. Мое второе Я, надменно хмыкнув, дергает плечиком и интересуется: «Жалеешь, что выбрал не меня? А мог бы позволить себе чуть-чуть больше, но теперь поздно».
Разочарованный сам в себе, я отворачиваюсь от танцпола и заказываю еще пару стопок. На хуй. Опрокинув их одну за другой и закинув в рот лимон, морщусь.
– Лихо! – раздается над ухом. – Лечишься?
Я шарахаюсь в сторону и чуть не слетаю с барного стула.
– Тише, тише. Не убейся, – фиксирует меня в пространстве Егор.
– Твоими заботами, – бурчу я в ответ.
– Что ты сказал? – он наклоняется ко мне, пытаясь разобрать мое бурчание сквозь грохот музыки.
Я моментально захлебываюсь этим ощущением близости. Все нормальные, ничего не значащие вопросы-связки для поддержания непринужденного трепа наполняются подсмыслами. Пожав плечами, поулыбавшись, наконец, выдавливаю из себя:
– Хорошо танцуешь, – и стараюсь отодвинуться.
– Ты здесь с кем? – кричит мне на ухо Егор, не зачтя мою попытку дистанцироваться.
– С этим, – щелкаю пальцами по пустой таре.
– Это серьезная компания. Пошли покурим, надоело кричать, – и Егор, не дожидаясь ответа, начинает просачиваться сквозь танцующих в сторону выхода.
Я обреченно слезаю со стула и плетусь за ним. Армия вопросов, пополнив ряды новобранцами, снова атакует мой мозг.
Егор уже в курилке. Зажав сигарету в зубах и матерясь, он пытается высечь огонь из зажигалки.
– Как-то не вяжешься ты у меня с образом доктора. Где белый халат и стетоскоп? – интересуюсь я, щелкая своей.
– Здесь, друг мой, это будет выглядеть как часть номера из стрип-программы.
– А я бы посмотрел, – покаянно признаюсь я ему.
Егор выпускает струйку дыма в потолок:
– Так вот почему та брюнетка кинулась грудью прикрывать амбразуры. Познакомь, кстати.
– Ты не оценишь, – мда… видимо, у меня подсознательная тяга исповедоваться перед врачами и священниками. Вот если я ему сейчас все расскажу, чем нехорошим для меня может это закончиться? – Ладно, Егор, приятно было встретиться и все такое, рвану-ка я в родные пенаты.
– А как же стриптиз в белом халате?
Я моментально застываю на месте и жалко выдавливаю из себя:
– А еще, доктор, вам клятвой запрещено над убогими издеваться, – будем считать, что это была шутка.
Егор, выпустив почти идеальное колечко дыма, отвечает:
– Не томи, Жень. И давай обойдемся без контрданса? Прямой вопрос – прямой ответ. Я хочу попробовать. Хочешь ли ты?
Хочу ли я?
Хочу ли я так?
========== Половецкие пляски ==========
Почти вжимаюсь в дверь машины, стараясь быть как можно дальше от Егора, он же, напротив, кажется, даже дремлет, откинув голову назад. У меня внутри все туже скручивается спираль эмоций, и каждый поворот дороги, приближающий нас к дому, затягивает ее.
– Я могу передумать? – голос Егора, вопреки расслабленной позе, звучит надсадно.
– Конечно, – выдыхаю я напряжение.
– Я просто уточнил.
– Почему, Егор? Зачем?
– Это долгая и запутанная история, уходящая корнями во времена античности…
– Егор!
– Причащаться и исповедоваться необходимо?
Такси притормаживает перед домом, а в салоне повисает густая предгрозовая тишина. До упора сжатая спираль готова либо разорваться от напряжения, либо развернуться и со всей силой отшвырнуть от себя эту ситуацию.
Всё Бельчонок делал сам:
Сам вставал он по часам,
Сам под душ купаться топал,
Сам свои носочки штопал.
Сам за книжку он садился,
Сам малыш читать учился,
Повторяя по слогам:
“Всё, Бель-чо-нок, де-лай сам!
– бормочет Егор. – Ну что, идем?
Я представляю Егора тем самым самостоятельным бельчонком, и взвинченность выплескивается из нутра каким-то ненормальным смехом. Корчусь на заднем сиденье, утирая выступившие слезы, не в силах разогнуться. Рука Егора ложится на мой загривок и спускается по спине.
– Отпустило? – интересуется он, поглаживая меня.
Я продолжаю содрогаться в конвульсиях смеха. Но рука, уверенно и неторопливо поглаживающая спину, как будто снимает зажимы, незатейливо, но целенаправленно превращая абсурдную ситуацию в нечто вполне приемлемое. Я, подчиняясь спокойному движению, затихаю, расслабляюсь, и во мне медленно, но неотвратимо зарождается желание сделать так, чтобы Егор не пожалел. Чтобы я не пожалел.
– Пошли? – мой голос все-таки вздрагивает, он ведь может передумать.
– Веди, – кивает мне Егор.
Я никогда не чувствовал никого так… всей кожей. Кажется, даже кончики пальцев покалывает от возбуждения. А я даже еще ни разу не прикоснулся к нему.
Мы поднимаемся по лестнице. Я впереди, Егор следом. Я чувствую его взгляд, который заставляет ныть от напряжения плечи, и ноги непослушно и тяжело переступают со ступеньки на ступеньку. Меня преследует дурацкое желание бухнуться на колени и доползти остаток пути. Сердце стучит в горле, я слизываю испарину, выступившую над верхней губой. Остановившись перед дверью, вытираю вспотевшие ладони и, неимоверным усилием сосредотачиваясь, с первого раза попадаю в замочную скважину. Переступаю порог и замираю. «Шагни!» – прошу я мысленно Егора, но он застыл на пороге. «Шагни! Прошу тебя!» Слышу мягкий щелчок замка. Повернуться и узнать, по какую сторону двери Егор, сил нет. Я, словно перетянутая струна, мучительно звеню от сверхусилия, умоляя в режиме ультразвука. Легкое скользящее прикосновение к моему плечу пробивает меня разрядом тока, отзываясь уколом боли где-то под лопаткой. Иголочка так и застревает там.
– Егор, – разворачиваюсь я и тону в потемневших глазах. Жаль, совсем не помню детских стишков, чтобы убрать эту его нервную скованность.
Страшно. Страшно сделать лишнее движение. Страшно сказать что-то не то. Даже вздохнуть страшно. Я чувствую себя сапером и делаю первый неуверенный шаг навстречу. Даже сердце, кажется, бьется тише и мелко-мелко, будто старается своим ритмом снять нервозность Егора. Егор шумно выдыхает, он весь, как загнанное животное, напряжен и готов к броску. Я всем телом подаюсь вперед, вытягиваясь вслед словам:
– Егор, ты всегда можешь передумать… Помнишь?
– Да, – звучит хрипло и отрывисто, как предупреждающий рык.
Застываю, качаясь в лихорадке этого бредового мира. Делаю два шага назад. Чудес не бывает?
– Я не понимаю, как? Я не готов к тому, чтобы… – Егор отводит глаза, – к тому, чтобы целовать парня.
Он предостерегающе поднимает руку, предупреждая готовый сорваться с моих губ вопрос.
– Это абсурд, конечно. Но пойми, поцелуй для меня интимнее, чем секс.
Пожимаю плечами. Душа тонко и протяжно воет. Больно. Никаких иллюзий. Я вздыхаю полной грудью:
– Хорошо.
– Хорошо?
– Да.
Егор, опираясь спиной на входную дверь, чуть-чуть расслабляется. Я чувствую, что мое жертвоприношение гордости принято богами, и подхожу к нему. Он не поднимает глаз, занавесившись от происходящего челкой. Отвожу ее, открывая лицо, обрисовываю кончиками пальцев по контуру, поднимаю подбородок и прижигаю первой меткой нежную кожу шеи. Под моими губами резко дергается кадык. Одна моя ладонь скользит на затылок, я перебираю пальцами волосы и массирую кожу. Другая застывает на груди, чтобы подслушать его сердце. Егор старается себя успокоить, контролировать частоту и глубину вдохов, но следующая россыпь едва заметных поцелуев сбивает его вновь, и сердце под моей рукой все так же суматошно выбивает первобытные ритмы.