Она встала, подошла к стойке бара и спросила хозяина:
– Чем занимался Капитан до того, как поселился на Мертвом Пределе?
– А почему вы им интересуетесь?
– Я сейчас его лечу. Начальная стадия плеврита.
– Он, должно быть, немолод. В последний раз я видел его лет двадцать назад, и уже тогда он выглядел стариком.
– Море быстро старит.
– В его случае, думаю, не одно только море.
– Что вы о нем знаете?
– Совсем немного. Знаю, что зовут его Омер Лонкур, – согласитесь, с таким именем ему было на роду написано стать моряком[11]. Жизнь он прожил, насколько я слышал, бурную, был контрабандистом в Китайском море. И здорово на этом разбогател. Тридцать лет назад он ушел на покой.
– Почему так рано?
– Никто не знает. Но вроде бы он влюбился.
– В кого же?
– В какую-то женщину. Он привез ее на своем корабле. Никто ее никогда не видел. Лонкур купил остров и поселил там свою любовницу.
– Это было тридцать лет назад, вы уверены?
– Абсолютно.
– Как же получилось, что вы никогда не видели эту женщину?
– Она не покидала Мертвый Предел.
– Откуда же вам тогда известно о ее существовании?
– От Жаклин, кухарки Лонкура. Она иногда говорила о какой-то барышне.
– Она ее видела?
– Не знаю. Люди Капитана не болтливы, – похоже, им приказано держать язык за зубами. Та барышня умерла двадцать лет назад.
– От чего?
– Бросилась в море и утонула.
– Как?!
– Да, странная история. Много дней спустя ее выбросило на берег в Нё. Тело раздулось от воды, прямо как хлебный мякиш. Поди пойми, красивая она была или нет. После вскрытия и следствия полиция установила, что это самоубийство.
– Почему же она покончила с собой?
– Кто ее знает.
«Уж я-то узнаю, дайте только срок», – подумала медсестра, расплатилась и вышла.
В больнице она поговорила с самой старшей из своих коллег, лет пятидесяти. Выведать у нее удалось немного.
– Нет, не знаю я ту женщину. Уже не помню.
– А как звали утопленницу?
– Откуда же нам было знать?
– Может быть, Капитан говорил.
– Может, и говорил.
– Ну что у вас за память! Неужели не было ни одной детали, которая бы запомнилась?
– На ней была очень красивая ночная сорочка, белая.
«Вкусы Капитана не меняются», – подумала Франсуаза и пошла в больничный архив. Но и там она не нашла ответа: в 1903 году в больнице Нё умерли десятки женщин, поскольку это был самый обычный год.
«Как бы то ни было, Лонкур мог назвать любое вымышленное имя, раз настоящее знал только он один», – решила Франсуаза.
И еще подумала о том, что ту женщину где-то должны были похоронить.
Улыбка Хэзел казалась вымученной.
– Я много думала о нашем вчерашнем разговоре.
– Угу, – равнодушно отозвалась медсестра.
– Я понимаю, что вы были правы. И все-таки никак не могу с вами согласиться.
– Это не страшно.
– Вот и я так думаю: мы ведь не обязаны во всем соглашаться с друзьями, правда?
– Конечно.
– Дружба вообще странная штука: друга любят не за его тело и не за его мысли. Откуда же тогда возникает это непонятное чувство?
– Вы правы, это любопытно.
– Может быть, между некоторыми людьми существует какая-то таинственная связь. Наши имена, например. Ведь ваша фамилия Шавень, правда?
– Да.
– Почти «шатень», и вы шатенка, волосы у вас каштановые. А меня зовут Хэзел, это значит «орешник», и у меня волосы орехового цвета. Каштан, орех – мы с вами из одного семейства.
– Как странно – имя, означающее орешник.
– Другое название орешника – лещина. А вы знаете, что с помощью веток лещины искали родники? Это дерево будто бы вздрагивало, почувствовав силу и чистоту готовой забить из недр воды. Ореховые прутики когда-то считались волшебными.
– Так вы волшебница!
– Хотела бы ею быть. Но у меня нет волшебной силы.
«Какое заблуждение», – подумала медсестра.
– А каштан, – продолжала Хэзел, – не обладает способностью указывать воду, зато это дерево исключительно прочное, крепкое, несгибаемое. Как вы, Франсуаза.
– Не знаю, стоит ли придавать такое значение именам. Нам ведь их дали наобум.
– А я думаю, что в имени заложена судьба. Вот у Шекспира Джульетта говорит, что ее Ромео, зовись он иначе, был бы так же прекрасен. Но сама она служит доказательством обратного – она, чье чудесное имя стало мифом. Если бы Джульетту звали… ну, не знаю…
– Джозианой?
– Да, если бы ее звали Джозианой, ничего бы не вышло!
Обе рассмеялись.
– Сегодня хорошая погода, – сказала медсестра, массируя Хэзел. – Мы могли бы выйти и прогуляться по острову.
Девушка побледнела:
– У меня нет сил.
– Вам полезно проветриться, не все же сидеть в четырех стенах.
– Я не люблю выходить из дому.
– Жаль. А мне так хотелось погулять по берегу моря.
– Идите одна.
– Без вас неинтересно.
– Нет, и не просите.
«Вот дурочка! – негодовала Франсуаза. – Вне этих стен мы могли бы, по крайней мере, поговорить свободно».
– Я вас не понимаю. На острове никого нет. Если мы выйдем, вас никто не увидит. Бояться нечего.
– Не в этом дело. Однажды я вышла прогуляться. Я была одна, но все время чувствовала чье-то присутствие. Оно преследовало меня. Это было так страшно.
– У вас слишком богатое воображение. Я каждый день хожу пешком от пристани до дома и ни разу не встречала призраков.
– Это не призрак. Это чье-то присутствие. Гнетущее присутствие. Больше я ничего не могу вам сказать.
У медсестры вертелся на языке вопрос, слышала ли девушка о прежней любовнице Лонкура. Она задала его окольным путем:
– Мне очень нравятся ваши белые ночные сорочки.
– Мне тоже. Это Капитан мне их подарил.
– Они великолепны. Какое качество! Я никогда не видела таких в продаже.
– Это потому, что они старинные. Капитан сказал, что они достались ему от матери.
«Она ничего не знает», – заключила медсестра.
– Грустно иметь такие красивые сорочки, когда ты сама безобразна. Их следовало бы носить той, чье лицо – само совершенство.
– Только не начинайте опять жаловаться, Хэзел!
– Мне хочется подарить вам одну. Вам так пойдет!
– Я ее не приму. Нельзя передаривать подарки.
– Ну, тогда разрешите мне хотя бы сказать вам: вы красивая. Очень красивая. Доставьте мне удовольствие: пользуйтесь своей красотой и радуйтесь ей. Это великий дар.
Перед тем как направиться к пристани, Франсуаза прошлась по берегу. Ей хватило двадцати минут, чтобы обойти остров.
Медсестра была не из тех, кто верит в потустороннее. Она знала, что двадцать лет назад здесь утонул человек, и ей не пришлось искать иррациональных объяснений гнетущему чувству, которое навевали эти места.
Вопреки своим ожиданиям никакой могилы она не обнаружила. «И в самом деле, глупо искать ее здесь! Лонкур не стал бы так рисковать. Если бы ставили надгробие везде, где кто-то покончил с собой, и земля и море превратились бы в сплошные кладбища».
Однако со стороны, обращенной к Нё, Франсуаза заметила выдававшийся далеко в море каменный выступ в форме стрелы. Она долго смотрела на него: хотя она ничего не знала наверняка, у нее почему-то сжалось сердце.
На следующий день, прибыв на остров, она встретила Капитана, который куда-то собирался.
– Мне нужно в Нё, уладить кое-какие дела. В виде исключения катер сегодня сделает лишний рейс. Не бойтесь, он будет здесь вовремя, чтобы отвезти вас на материк. Я оставляю вас одну с нашей милой больной.
Медсестре подумалось, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Она испугалась, заподозрив ловушку, и пошла к дому как можно медленнее, чтобы видеть, как Лонкур поднимается на борт. Когда катер отчалил, она закрыла за собой дверь и бросилась в курительную.
Она выдвинула все ящики стоявшего там секретера.
Среди бумаг ей попались старые фотографии; на одном портрете стояла дата: 1893. «Год моего рождения», – промелькнуло у нее в голове, и тут она увидела ангельски прекрасное лицо молодой девушки. На обороте чернилами было написано имя: «Адель».
Франсуаза рассмотрела портрет: девушке было на вид лет восемнадцать. Она была так свежа и прекрасна, что дух захватывало.
Непрошеная гостья вдруг вспомнила, что Лонкур был не единственным тюремщиком в этом доме.
Она закрыла ящики и поднялась к своей пациентке.
Та ждала ее, бледная как полотно.
– Вы опоздали на десять минут.
– Разве это причина, чтобы встречать меня с таким лицом?
– Вы не понимаете! Вы – единственное событие в моей жизни. Раньше вы никогда не опаздывали.
– Я просто прощалась с Капитаном, он уехал до вечера на материк.
– Уехал? А мне он ничего не говорил.
– Он сказал, что ему нужно уладить какие-то дела. К вечеру он вернется.
– Как жаль. Лучше бы он не возвращался и поручил вам посидеть со мной эту ночь.
– По-моему, вы не нуждаетесь в сиделке, Хэзел.
– Я нуждаюсь в подруге, и вы это прекрасно знаете. Когда я была маленькой, Кэролайн нередко оставалась ночевать у меня. До самого утра мы рассказывали друг другу истории, придумывали всякие игры, смеялись. Мне так хочется, чтобы это вернулось.
– Нам это уже не по возрасту.
– Какая же вы зануда!
Пока девушка держала во рту термометр, медсестра собиралась с мыслями, чтобы задать ей несколько вопросов. Увы, она подозревала, что Лонкур мог оставить на посту у слуховой трубы кого-нибудь из своих ищеек. Ей оставалось только надеяться, что никто не видел, как она выходила из курительной.
– Тридцать восемь.
Франсуаза зашла на минутку в ванную, вернулась и приступила к привычному массажу. Она уже убедилась, что Хэзел всегда говорила с ней свободно, не подозревая, что старик подслушивает их разговоры; теперь ей хотелось выведать у девушки еще кое-что. И медсестра начала невинным голосом:
– Я думала о нашем вчерашнем разговоре. Пожалуй, вы правы: имена – это важно. Есть такие, что навевают мечты. А какое ваше любимое женское имя?
– Раньше было Кэролайн. Теперь – Франсуаза.
– Вы путаете вкусы с привязанностями.
– Это правда, но только отчасти. Например, если бы вас звали Джозианой, это имя не стало бы моим любимым.
– А разве нет имен, которые вы бы любили, хоть никогда и не встречали людей, носивших их? – продолжала старшая подруга, надеясь, что страж, который наверняка их слушает, не придерется к этим вопросам, далеким от медицины.
– Никогда об этом не задумывалась. А вы?
– А я люблю имя Адель. Хотя у меня никогда не было знакомой Адели.
Девушка рассмеялась; медсестра не знала, как это следовало понимать.
– Вы такая же, как я! Адель – очень похоже на то, как вы на свой французский манер произносите мое имя – Азель.
– Действительно, я об этом не подумала, – изумленно согласилась Франсуаза.
– У вас, как и у меня, вкусы зависят от привязанностей. Если, конечно, я ваша подруга, – добавила она, посерьезнев.
– Конечно, и вы это прекрасно знаете. Как вы думаете, Хэзел и Адель означают одно и то же?
– Вряд ли. Но звучание часто важнее смысла. Адель – да, это красиво. У меня тоже никогда не было знакомой Адели.
«Она не лжет», – подумала медсестра.
Франсуаза Шавень снова наведалась в архив больницы Нё: ни одной Адели среди умерших в 1903 году не оказалось.
Она напрягла память, пытаясь вспомнить, как выглядел почерк Лонкура. «Я, возможно, зря ломаю голову, если писал под его диктовку кто-нибудь из персонала – или если надпись на фотокарточке сделана не рукой Капитана».
Она внимательно прочла имена всех умерших в 1903 году женщин – их было ни больше ни меньше обычного. «В больницах ведь не всегда умирают», – сказала себе Франсуаза. Она дошла почти до конца регистрационной книги, как вдруг на странице, датированной 28 декабря 1903 года, ей бросилась в глаза одна запись:
«Скончалась: А. Лангле, родилась в Пуэнт-а-Питре[12] 17.01.1875».
А. – это могла быть Адель, но с тем же успехом Анна, Амелия или Анжелика. Однако мелкий, бисерный почерк напоминал тот, что Франсуаза видела на обороте фотокарточки. К тому же ее внимание привлекли две детали. Хозяин кафе говорил, что Лонкур привез ту женщину на своем корабле, однако имя у нее было не иностранное: Гваделупа вполне подходила к случаю. Кроме того, дата рождения совпадала с предполагаемым возрастом девушки с фотографии.
И наконец, в книге не была указана причина смерти: такое же нарушение правил, как и сокращенное до инициала имя. Полагалось вписывать имена полностью, указывать название болезни или обстоятельства, повлекшие смерть. «Какая досадная промашка! Умолчание красноречивее слов. К тому же вы могли бы сократить и слова „скончалась“ и „родилась“, которые указали мне пол покойной. Но вам, разумеется, и в голову не приходило, что через двадцать лет некая любопытная особа станет совать нос в ваши тайны».
На следующий день Капитан вызвал ее в курительную:
– Я разочарован, мадемуазель. Весьма разочарован. Я в вас ошибся.
Медсестра побледнела.
– Я так доверял вам. Теперь с этим покончено навсегда.
– Мне нет оправдания, месье. Я нуждалась в деньгах, поэтому я открывала ящики вашего секретера.
– Ах, так вы вдобавок рылись в моем секретере?
Волна паники захлестнула Франсуазу, но она решила держаться роли воровки:
– Я надеялась найти наличные или драгоценности, которые можно было бы продать. Но ничего ценного там не оказалось, так что я ничего не взяла. Можете меня выгнать.
– О том, чтобы я выгнал вас, не может быть и речи. Наоборот.
– Говорю же вам, я ничего у вас не взяла!
– Перестаньте ломать комедию. Вас интересуют вовсе не деньги. Хорошо еще, что я съездил вчера в Нё, – иначе я бы по-прежнему вам доверял.
– Вы наводили обо мне справки?
– Это не понадобилось. Я просто проходил по улице, когда меня заметил аптекарь; он вышел из лавки и рассказал мне о вас весьма интересные вещи. Например, что вы покупаете у него каждый день по термометру.
– И что же?
– А то, что этот славный малый задумался: зачем вам по термометру в день? Вряд ли это можно объяснить вашей неловкостью. Разбивать термометр каждый день можно только умышленно. И он заключил, что вы хотите отравить кого-то ртутью.
Франсуаза засмеялась:
– Я – отравительница?
– Аптекарь кое-кого расспросил и выяснил, что вы в настоящее время прилежно пользуете меня. Он решил, что вы покушаетесь на мою жизнь. Я постарался его разубедить, отозвавшись о вас самым лестным образом. К сожалению для вас, он, кажется, мне поверил.
– К сожалению для меня?
– Да. Продолжай он считать вас преступницей, возможно, сообщил бы в полицию, которую встревожило бы ваше исчезновение.
– Кроме полиции, есть и другие люди. Меня хватятся в больнице.
Старик улыбнулся:
– Там все улажено. Я сообщил сегодня утром вашей начальнице, что женюсь на вас и на работу вы больше не выйдете.
– Что?
– Самое забавное, что она воскликнула: «Я так и знала! Как не повезло мне и как повезло вам! Умница, красавица и такая честная девушка!»
– Я отказываюсь выходить за вас замуж.
Он расхохотался:
– Не смешите меня. Сегодня утром я обыскал комнату моей питомицы и понял, где собака зарыта: в ванной, в глубине стенного шкафа я обнаружил миску с ртутью. Не знаю, что восхищает меня больше – ваш ум или ваша глупость. Ум, потому что это надо было сообразить: каждый день вас обыскивали мои люди, получившие приказ не пропускать ничего отражающего. Но кто мог подумать о ртути в термометре! Неплоха и идея с тазиком якобы для клизмы.
– Я не понимаю, что вы такое говорите.