Ехать сейчас в какое-то Смехово Артему хотелось меньше всего. Неделю назад он с художником Алексеем закончил роспись нового Дворца культуры на Охте. Почти год они работали на лесах, расписывая стены и потолок. Иногда хотелось на все это плюнуть, порвать контракт и тихо-мирно писать карельские пейзажи. Артем так бы и сделал, но Алексей был волевой мужик и умело подавлял бунт в душе приятеля. Он говорил, что их работа — это самый благодарный труд. Тысячи, да что тысячи?! Миллионы людей будут любоваться их настенными панно, росписью на потолках. Они старались изо всех сил. И потом, за работу они должны были получить приличную сумму, а это в суровой жизни молодого художника имеет немаловажное значение. «Закончим сей гигантский подряд, .— говорил Алексей, — потом два-три года будем безбедно жить». И приводил известные со школьной скамьи примеры, как Микеланджело расписывал соборы, которые потом прославились на весь мир благодаря его фрескам...
Как бы там ни было, работу они закончили. Авторитетная комиссия оценила ее очень высоко. Получив по контракту деньги, Артем намеревался махнуть с приятелем в Прибалтику. «Отдохнуть на всю катушку!» — как говорил Алексей... И вот телеграмма! Сколько он пробудет в этом Смехове?
Конечно, Алексея можно уговорить, он подождет дня два-три. А если придется задержаться на неделю, а то и больше?
Артем взглянул на зазвонивший белый телефон, но с места не встал... Вообще-то ничего страшного не случится, если он не поедет в Прибалтику. Честно говоря, за год друзья порядком надоели друг другу. Алексей отличный товарищ, но когда дело касается хорошего заработка, он будет сам вкалывать, как вол, и другому не даст передохнуть. И как только он ухитряется находить такие большие подряды? Года три назад они в районном центре оформляли новое здание краеведческого музея. И хотя Артем купил на заработанные деньги подержанный «Москвич», он поклялся, что с него хватит такой работы. Он портретист и пейзажист, а не оформитель... Но прошло три года, и он снова вместе с Алексеем вскарабкался с кистью в руках на громоздкие леса...
Широкое окно распахнуто. На подоконнике уже набралась черная пыль. С Литейного доносился шум машин, скрежет и грохот сворачивающих на улицу Некрасова
Трамваев. На Неве три раза кряду прогудел буксир. Два голубя сидели на чугунных перилах балкона и с интересом посматривали на Артема, дожидаясь угощения.
Смехово... Как же он мог забыть? Он там родился. Правда, в паспорте записано, что родился в Бологом. В Смехове не было родильного дома.
Вспомнилось далекое полузабытое детство. Речка…Сосновый бор за клубом, вокзал с белой башенкой, водонапорная башня. Дом с яблоневым садом, скворечник на шесте... Дед Андрей. Большой, сивобородый, с крепким запахом махорки. Дед приходил с работы, снимал широкий пояс, на котором висел кожаный чехол с двумя флажками — желтым и зеленым, — жестяной изогнутый рожок и круглую коробку с петардами. Дед подбрасывал его под потолок и приговаривал: «Трын-трава, Захаровна, крупы драла трын-трава...»
Кунгур, Хабаровск, Иркутск, Тула и, наконец, Ленинград. Отец, женившись на другой, никогда не вспоминал про умершую мать, деда, Смехово. У Артема появились братья и сестра. Он никогда не чувствовал, что у него неродная мать. Почти сразу стал называть ее мамой. Наверное, поэтому и позабылось все, что было в далеком Смехове...
Нет, не позабылось. Иногда снились шумящие на ветру сосны, старый дом, забор с дыркой, пыльный чердак с глубокими ящиками, в которых лежали старинные книжки, рваная обувь, ребристая труба от граммофона и деревянный ящик с блестящей ручкой. Если покрутить эту ручку, то в брюхе ящика что-то закряхтит, а потом тоненько и жалобно мяукнет...
Как он мог все это позабыть?..
2
Артем выехал в тот же день. На малых оборотах барахлил карбюратор, но он не
стал с ним возиться: как-нибудь дотянет. От Ленинграда до Смехова всего четыреста километров.
До Новгорода пейзаж унылый и безрадостный: болотистые равнины, заросшие жидким, едва оперившимся кустарником. Иногда за кустарником просматривался редкий смешанный лес. И шоссе было прямое, без изгибов и подъемов. Такая однообразная дорога клонит ко сну.
За Новгородом все изменилось: к шоссе придвинулись настоящие сосновые леса, заблестели заросшие перезимовавшим камышом озера, на пригорках ярко зазеленели озимые. В стороне от деревень, преимущественно на возвышенностях, виднелись старые деревянные церквушки. Вокруг них чуть заметно шевелились на ветру высоченные ели, березы, осины, а внизу, под сенью деревьев, примолкли аккуратные могилы с крестами и без крестов.
Встречались и белокаменные церкви с ясными куполами, уткнувшимися в облачное небо. А через поля, леса, равнины размашисто шагали высоченные ажурные фермы линии высоковольтных передач. Будто железные гиганты, пришли они сюда из других миров, да так и замерли навек, держа в широко раскинутых руках гроздья блестящих коричневых изоляторов.
Началась Валдайская возвышенность. Шоссе то вскарабкивается на гору, то срывается вниз, извиваясь меж живописных деревень. На желтых крутых обрывах — здесь когда-то были песчаные карьеры — группами и в одиночку стоят вековые сосны. Над ними, пронизанные солнцем, величаво плывут облака.
Артем вертел головой, выглядывал из окна, с удовольствием вдыхал крепкий унавоженный запах земли. Он даже замедлял ход, чтобы получше разглядеть березовую рощу в глубокой лощине или лесное озеро. Его обгоняли грузовики, серебристые рефрижераторы. Шоферы, высовываясь из кабин, оглядывались на него.
«К черту дворцы и музеи! — думал Артем. — Вот она, целина для настоящего художника... Великое русское раздолье! Раскладывай мольберт, бери кисть и твори...»
Уже начинало смеркаться, когда он свернул с шоссе на проселочную дорогу. Высокий худощавый человек в синем помятом костюме и военной фуражке с зеленой кокардой поднял руку. Через плечо старая полевая сумка на тоненьком ремешке: сразу видно — бывший офицер. Привыкнув за долгие годы армейской службы к форме, старые кадровики, выйдя на пенсию, до конца дней своих сохраняют к ней привязанность.
—- Далеко до Смехова? — спросил Артем, когда человек устроился рядом на сиденье.
— Три версты с гаком.
— Верста, гак... — усмехнулся Артем. — Как-то непривычно эти названия слышать.
— Пока ехали по шоссейке, были километры, а проселок — другое дело, он у нас по старинке измеряется верстами.
Человек заметно окал. На вид лет пятьдесят пять... Был он невозмутим и держался с достоинством, не то что иной случайный пассажир. Артему частенько приходилось подвозить людей. Вели они себя в машине по-разному: одни молча и сосредоточенно смотрели на дорогу, мучительно думая, сколько заплатить водителю, другие, наоборот, трещали без умолку, рассказывали разные истории, в общем, развлекали, как могли, надеясь задобрить водителя, прокатиться бесплатно. Третьи, вот как этот пассажир, не проявляли никаких чувств. Первыми не начинали пустой разговор, а если их о чем-либо спрашивали, толково и с достоинством отвечали. Такие попутчики больше всего нравились Артему.
Лишь отъехали от повертки, как впереди возникла огромная рытвина с черной окаемкой засохшей грязи. Артем притормозил. «Москвич» будто этого и ждал — сразу заглох. Сколько Артем ни включал стартер, машина стонала, визжала, но не заводилась. . — Пусть остынет, — сказал он.
— Как хороший конь, — усмехнулся попутчик. — Тоже требует отдыха после большой дороги...
— Вы, наверное, в кавалерии служили? — спросил Артем.
— Не служил, — сухо ответил попутчик.
Артем просто так спросил, без всякой задней мысли, и очень был удивлен, что незнакомец вдруг обиделся. Они вышли из машины.
Исхлестанные бортами грузовиков полуголые ольховые ветви согнулись до самых обочин. Отшатнулся прочь от дороги и покалеченный телеграфный столб, задетый машиной. Артем несколько раз присел, выпрямился — четыреста километров непрерывной езды сказывались. Поймав любопытный взгляд незнакомца, застеснялся и, раздвинув кусты, вышел на железнодорожный откос. Внизу проходила одноколейная ветка. Когда-то она была двухколейной. На свободном полотне велосипедисты и мотоциклисты наездили узкую дорожку. Правее, через путь, перекинулся висячий мост.
Незнакомец подошел и встал рядом.
— Курите?
Он протягивал смятую пачку «Беломора». Артем рассеянно взял и прикурил.
— Из Ленинграда? — спросил человек. Артем кивнул.
— Гляжу — номер ленинградский.
Артем смотрел на шершавые красноватые стволы сосен — сразу за железной дорогой начинался густой сосновый бор, — и что-то грустно-щемящее накатилось на него. Так, бывает, порыв ветра принесет неуловимо-знакомый запах, который всколыхнет всего тебя, растревожит и исчезнет. А ты долго потом с легкой тоской вспоминаешь что-то далекое и забытое. Нечто подобное испытывал сейчас ошеломленный Артем. Какие-то странные видения, смутные встревоженные лица, почему-то в закоулках памяти всплыл пожар — горело что-то жуткое, лохматое, шевелящееся на ветру, и снопы искр взлетали в черное небо...
— Здесь поблизости от села никогда не горел лес? — справившись с волнением, спросил он.
Человек сбоку внимательно посмотрел на Артема.
— Вы будете не внук Абрамова Андрея Ивановича?
— Как он?
— Нынче утром похоронили... Весь поселок за гробом шел. И из других деревень люди приехали. Сильно ждал вас дядя Андрей... Наказывал, чтобы вы гроб покрасили, внук, говорил, у меня художник, академию кончал. Если б телеграмма от вас была, один бы день подождали, а так на улице теплынь, сами понимаете...
— Похоронили, значит... — машинально повторил Артем. Он все еще прислушивался к себе, и чужие слова приходили откуда-то издалека, пробиваясь будто сквозь вату.
— Так в некрашеном и опустили в могилу... Не велел никому, окромя вас, гроб красить.
— Я его почти не помню, — сказал Артем. — Сколько мне тогда было? Года три-четыре?
— Сильно ждал вас дядя Андрей,— повторил человек. Артем никак не мог разобраться в своих чувствах. Он не испытывал глубокой горечи от этой утраты. Выходит, деда своего он не видел почти двадцать пять лет. И даже не подозревал, что жил на белом свете родной дед, который всегда его помнил. Наверное, отец не хотел расстраивать мачеху и никогда не вспоминал прошлое. Мачеха — ладно, но почему он ему, Артему, ничего не рассказал?.. И вдруг вот все сразу: и дед и смерть. И все-таки не дед, а что-то другое разбередило его душу, заставило учащенно биться сердце. Он вдыхал горьковатый запах молодой листвы. Лес еще кое-где просвечивал; но было ясно, что через несколько дней буйная листва залатает оставшиеся бреши. Трава на откосах высоко поднялась и влажно блестела. В низине под ольхой синью мерцали запоздавшие подснежники. Артем спустился вниз, нагнулся и долго разглядывал нежные хрупкие цветы, потом провел ладонью по пушистым головкам и выпрямился.
Послышалось пыхтенье, раскатистый шум — сразу и не поймешь, с какой стороны. Над вершинами сосен и елей взмыло одно белое облако, другое... И вот из-за кустов вырвалась пышущая паром черная громадина, гулко рявкнула и, скрежеща железом, стала надвигаться, горячо дыша в лицо.
Паровоз промчался мимо. Позади него — длинный хвост из товарных вагонов и платформ, груженных лесом, новенькими комбайнами, грузовиками. Молодой машинист в фуражке с белыми шнурами широко улыбнулся и помахал рукой, будто старому знакомому. Артем тоже улыбнулся и помахал. Паровоз давно скрылся под мостом, а вагоны все еще скрипели, шелестели и равномерно постукивали на рельсах.
3
«Москвич» с трудом ползет по искореженному проселку. То ныряет из ухабины в ухабину и жалобно стонет, то царапает железным брюхом по глубокой колее и выворачивает передней подвеской черную жирную грязь, то вдруг затрясется, как паралитик, попадая всеми четырьмя колесами в многочисленные колдобины. На спидометре — пять, десять километров. На малых оборотах мотор то и дело глохнет. Чего доброго сядет аккумулятор. Рытвин и ям столько, что и нарочно не придумаешь. Ни объехать, ни обойти.
— Давно такой дорожки не встречал, — удивляется Артем. — Как же вы тут живете?
— Так и живем, — невозмутимо отвечает пассажир.
Вместе с машиной они проваливаются в ямы, наполненные пенистой коричневой водой, карабкаются на скользкие вспученные бугры, подпрыгивают. Сосед вовремя пригибает голову, чтобы не удариться о верх кабины, хватается за сиденье. Чувствуется, он имеет большой опыт езды по этой дороге.
Артем бросает взгляд на спидометр и, бешено вращая руль — машина поползла в кювет, — спрашивает:
— Сколько же ваш гак?
— Наш гак самый большой в Калининской области, — ухмыляется пассажир.
— Вроде бы уж должны и приехать.
— Приедем, — оптимистически отвечает сосед.
— Не могут сделать бетонку... — возмущается Артем. — Я бы вашего председателя сельсовета за ноги вздернул за такую дорогу... У, черт! Так можно и картер пробить!
— На легковой еще ничего, — говорит человек, — а вот на грузовике все потроха вывернет наизнанку.
— Он у вас, наверное, на поезде ездит?
— Кто?
— Председатель ваш!
— И на поезде, — говорит пассажир, — и по дороге ездит, а то как же?
— Руководители, черт бы их побрал! Сколько техники, наверное, угробили...
— Много, — соглашается сосед. — Но ежели бы только от него одного зависело... Район денег не дает, а руководители местных предприятий, что пользуются дорогой, и слышать о ремонте не хотят. Они план выполняют.
— Какие еще предприятия? — удивляется Артем.
— Эту дорогу эксплуатируют стеклозавод и спиртзавод...
— Вы надо мной смеетесь, — говорит Артем. — По этой дороге возят водку и стекло?!
— До станции, а потом по железной дороге.
— Что же, интересно, они привозят на станцию? Битую посуду?
— Бывает, и бьют, — спокойно говорит пассажир. — Только они списывают бой. У них такая статья есть.
— То-то иногда с водкой перебои бывают... Оказывается, вот где собака зарыта! Моя бы воля, я этих руководителей предприятий и председателя сельсовета — всех под суд!
— Их надо бы, а председателя за что?
— И вы еще его защищаете!
— Да нет, чего его защищать... Только вот что я вам скажу: поселковому Совету на благоустройство поселка всего-то отпущено на год тыща рублей. Вот и думай, куда ее употребить: грязь эту месить или клуб ремонтировать... В эту дорогу не одну тыщу, а десятки тысяч надо вложить, ежели делать ее по-настоящему...
— Когда же ваш треклятый гак кончится?! — выходит из себя Артем, чувствуя, что еще километр-два, и «Москвич» рассыплется.
— Видите впереди мостик? Переедем, а там за поворотом и Смехово.
Мостик оказалось не так-то просто переехать: перед ним глубокая яма и сразу вздыбленные бревна. Артем выходит из машины — мотор опять заглох — и начинает вправлять в гнезда настил. Пассажир помогает.
— А вы сильно похожи на дядю Андрея, — говорит он. — И обличьем, и по характеру тоже... Горячий мужик был, особенно смолоду...
«Москвич» с ходу вскарабкивается на мост. Звонко тарахтят под колесами раскатанные бревна. В черную воду сыплются кора и щепки. За невысоким ельником наконец показались деревянные избы. Из крайней тянется в помрачневшее небо тоненькая струйка дыма. Женщина в ватнике достает воду из колодца. Белая, с длинными прядями по бокам коза с любопытством наблюдает за ней.
Не лучше было и в поселке. Заляпанная засохшими лепешками грязи свинья важно расположилась посередине дороги. Сколько Артем ни сигналил, свинья даже ухом не пошевелила. Пришлось вылезать из кабины и прогонять ее. Смеховские куры отличались от всех других. Любая нормальная курица, издали завидев автомобиль, срывается с места и с всполошным криком норовит угодить под колесо. Местные же не проявляли такую прыть, не кудахтали: они спокойно продолжали кормиться и уступали дорогу автомобилю, лишь когда он подруливал вплотную.
Эта избитая, изрытая, размытая дождями, стертая до дыр колесами и выбитая до скелета копытами дорога не знала ремонта со дня своего рождения. И Артем чуть не рассмеялся, увидев полинявший дорожный знак: скорость не свыше тридцати километров! ГАИ могло быть спокойно: даже самый отчаянный шофер здесь не нарушит правила уличного движения.