Ссылка на видеоинтервью с Владимиром Легойдой в интернет-журнале «Батя» http://rusbatya.ru/legoyda/
Кто в доме хозяин?
– Любовь. Которая есть Бог. Бог есть любовь.
Отцовство – это…
– …самое главное в жизни мужчины.
Каким должен быть настоящий мужчина?
– Настоящий мужчина должен быть добрым, умным, сильным, как обычно говорят. И он должен быть рядом со своей семьей.
Настоящий муж?
– Настоящий муж – это настоящий мужчина.
Настоящий отец?
– Странно, если настоящий отец не настоящий муж и не настоящий мужчина. Но я думаю, что здесь еще одно ключевое качество – это ответственность. Потому что дети смотрят на отца и делают, как он.
Что вы делаете, когда дети не слушаются?
– Ой, по-разному бывает…
Слова или поступок отца, которые врезались в память?
– «людям нужно делать добро». Где-то в семь-восемь лет от папы услышал и врезалось в память. Мы шли домой из гаража, я держал папу за руку и спросил что-то такое: «Почему у тебя все время руки теплые?» А он сказал: «Потому что, если ты стараешься делать людям добро, у тебя будут теплые руки».
Какая книга по-настоящему повлияла на вас?
– Если не считать Библию, которая, безусловно, повлияла больше всего, это три книги: «Исповедь» Блаженного Августина, «Братья Карамазовы» Достоевского и «Дон Кихот» Сервантеса.
Первые слова детей – какими они были?
– Помню про старшую дочку. Лиза, глядя на лампу и показывая пальчиком, говорила: «Да́да!»
Какие детские песни вы знаете? Напойте любимую.
– Мы поем взрослые песни.
Что вы бы хотели донести до своих детей?
– Что-то главное… Про любовь, я думаю…
Сколько должно быть детей в семье?
– Не могу согласиться с вопросом. Я не думаю, что есть какая-то цифра. Но меньше трех – скучно!
– Вы росли в дружной семье?
– Да. Родители для меня – это такой безусловный пример любви. Часто люди путают любовь с влюбленностью. Влюбленность – это хорошее чувство, возникающее в начале отношений, и оно может либо перерасти в любовь, либо нет. Мои родители мечтали о детях, нянчились с малышами друзей, но сами прожили без детей шестнадцать лет. И это никак не поколебало их отношений. Сейчас папе восемьдесят два года, маме – по-прежнему восемнадцать, и они очень трогательно друг к другу относятся. Это не значит, что у нас была какая-то нереально идеальная семья. Всякое бывало: сложности, ссоры и прочее, но мы жили в атмосфере любви.
«Странно, если настоящий отец не настоящий муж и не настоящий мужчина. Но я думаю, что есть еще одно ключевое качество – ответственность. Потому что дети смотрят на отца и делают, как он.
– Наверное, как и во многих других семьях, вашим воспитанием в основном занималась мама?
– В основном, да. А папа… Папа был такой фантастический коммуникатор. Он брал меня с собой в машину, я с ним очень много ездил по разным делам и видел, как он общается. Может быть, вот откуда у меня основы дипломатических навыков общения.
– Ваш отец работал в милиции. Каково это, когда папа – милиционер? Мечтали пойти по его стопам?
– Я больше хотел стать разведчиком. Примерно так и получилось. (Смеется.) А отцом я гордился не потому, что он милиционер, а потому, что папа – это было что-то особое. Ну… с ним праздник был какой-то всегда. Куда-то поедем: на лыжах кататься, проводы русской зимы устраивать, на лошадях с санями…
Отец – охотник и рыболов, мог из леса что-то интересное принести. Однажды принес ежика, он прожил у нас три дня. Днем спал за батареей, а ночью начинал бегать.
У нас было три комнаты: родительская, детская и зал, как говорят в Кустанае. В зале жила тогда наша двоюродная сестра, приехавшая учиться. И вот утром она говорит: «Дядя Рома, ежик бегает всю ночь». А папа отвечает: «Да ладно, пусть себе бегает. Прекрасный ежик, детям нравится!» Вторая ночь – сестра опять: «Не могу спать, он топает, как слон!» Папа опять посмеялся.
А на третью ночь сестра взяла этого ежа, запустила к родителям и дверь закрыла. Папа встал утром и решительно так: «где этот еж?! – Мы что-то там попытались возразить, а он: – Все! Никаких ежей! В нашем доме достаточно кота!»
А еще отец занимался пчеловодством, потому что, когда мы родились, кто-то ему сказал: «Детям нужен мед». Не то чтобы папа страстно хотел это все делать, но он решил, что мед должен быть хороший, свой. Я ездил с ним качать мед. И это была, конечно, му́ка для меня страшная, я ненавидел крутить центрифугу. У нас было двадцать ульев, и три дня мы убивались на жаре. Пчелы – я их дико боялся. Надевал на себя перчатки, нарукавники, а папа надо мной подсмеивался, потому что он всегда работал без перчаток. И работает. У него сейчас небольшая пасека есть, на девятом десятке.
– У вас младшая сестра. Наверное, приходилось о ней заботиться?
– У нас есть такая семейная шутка: я говорю про свою сестру, что это человек, лишивший меня детства. В год я стал «взрослым», потому что мама была беременна и все мои «хочу на ручки» пришлось отставить. Но я что-то не припомню, чтобы приходилось как-то сильно заботиться о сестре, когда она родилась. Вот потом, когда она в школу пошла, я уже был таким записным отличником и пытался ей помогать. Но поскольку для школьного учителя у меня не хватает одной из базовых характеристик – терпения, мои объяснения всегда плохо заканчивались. Для сестры.
А еще у нас было такое правило: она младше, она девочка, значит, ей больше прощается. Помню, она мне как-то сказала в порыве нелепого откровения: «Что ты думаешь, я всегда по-настоящему плачу что ли? Да мне заплакать ничего не стоит. Вот, смотри!» – и стала рыдать. С тех пор, когда она плакала, я ей не верил и какие-то даже тумаки отвешивал, считая, что ей не больно, и маме говорил: «Не верь! Она притворяется!»
– Это никак не повлияло на ваше отношение к женщинам в будущем?
– Отношение к женщине складывалось из того, что я видел вокруг – у родителей, у их друзей. Мама и папа родились еще до войны, выросли в деревне на Украине, воспитывались в окружении людей еще дореволюционных, в среде которых были уважение к возрасту, к традиции, к вековому укладу жизни. Мы в детстве все это видели.
Помню, мы были на границе того возраста, когда мальчишки начинают здороваться за руку. И это было так сильно, значимо, когда взрослый подает тебе руку. Мы пришли как-то с другом к нам домой, зашел папа, протянул другу руку, а тот не поднялся с места. И папа ему так спокойно, улыбаясь, сказал: «Когда здороваешься, надо вставать». Я тогда обиделся даже, что он моему другу выговаривает, а он засмеялся и сказал: «ты позже поймешь».
– Получается, ваше воспитание – оно, скорее, из семьи, да? Не улица, не школа вас воспитала, а именно семья.
– И да и нет. Семья не может не воспитывать. И даже если она этого не делает, то это тоже воспитание – только со знаком минус. Улица? Я там играл в футбол, в хоккей. Как все.
У меня по жизни было три учителя. Первым стал дядя Слава. В седьмом классе я начал интересоваться философией. Товарищ дал мне «Историю философии» Фейербаха, почему – сейчас уже не скажу. Может быть, ничего другого не было. Я прочитал и сказал маме: «Мне нужны еще такие книжки». Вот тогда она и познакомила меня со своим коллегой, учителем физики, в тот момент работавшим в школе при колонии. У него была огромная библиотека, и он всерьез интересовался философией. С моего седьмого по десятый класс не было недели, чтобы я не бегал к нему поговорить. Мы часами ходили туда-сюда по аллеям возле нашего дома и вели беседы. Он был моим Сократом.
Меня дядя Слава привлекал еще тем, что он был не кабинетным ученым, а настоящим философом по жизни. А еще я впервые встретил человека, у которого в жизни произошло коренное перерождение. Молодость свою он прожил настолько бурно, что балансировал уже где-то на грани тюремного заключения. Но в один день проснулся и подумал: что я делаю, почему?! И изменился. Люди, которые знали его в юности, просто глазам своим не верили. А те, кто узнал дядю Славу уже другим, не верили его рассказам о прошлом, пока он не показывал татуировки, которых очень стыдился и прятал под длинные рукава рубашки и циферблат наручных часов.
Знаете, есть такой стереотип: либо ты футболист, либо скрипач. Если футболист – то троечник, если скрипач – то слабак. А дядя Слава был физик, философ и человек, которому не страшно ходить по ночам по темному городу. Он очень серьезно занимался спортом и шутил: «Что хулиганов бояться? Пусть они боятся!» Мы с ним вели сократические беседы и иногда вместе бегали по утрам. Меня поражало, что один человек мог столько всего в себя вместить! Вячеслав Николаевич и сейчас преподает в Кустанае.
«Семья не может не воспитывать. И даже если она этого не делает, то это тоже воспитание – только со знаком минус.
– А другие ваши два учителя, это кто?
– В Москве, в институте у меня сразу появилась любимая кафедра и любимый учитель – Юрий Павлович Вяземский. Это мой научный руководитель диплома и диссертации, ведущий программы «Умники и умницы», писатель и очень близкий мне и всей нашей семье человек.
С ним знакомство произошло задолго до личной встречи. Еще в школе я прочел книгу Юрия Павловича Вяземского «Шут» и посмотрел снятый по ней одноименный фильм Андрея Эшпая. Книгой я бредил.
Я очень многому научился у Юрия Павловича, в том числе каким-то поведенческим вещам, которые считаю крайне важными. Скажем, он всегда встает, когда в комнату входит женщина, и также всегда встает, когда она выходит. Кто сегодня соблюдает эти правила, особенно в рабочей обстановке?
А третий мой учитель – отец Герман (Подмошенский), который когда-то вместе с отцом Серафимом (Роузом) создал православную общину в США. Я познакомился с ним, когда учился в Америке, и он до самой своей смерти в 2014 году играл очень большую роль в моей жизни.
Однажды в беседе отец Герман сказал: «если женщина плачет, это никогда не бывает просто так». То есть всегда есть причина, и, если тебе она непонятна, это вовсе не значит, что ее нет. Поэтому, если жена обижается, значит, все-таки я сделал что-то не так.
– У вас счастливая семья?
– У меня нет ни одного основания, чтобы ответить отрицательно. Но понятие счастья – оно такое размытое. Мне долго казалось, что оно все приземляет как-то, занижает. Счастье – это все живы-здоровы, много денег, отдых, веселье и прочее. А потом я обратил внимание на то, что в русском переводе Библии нет призыва «будьте счастливы», а там сказано «всегда радуйтесь». И у нас, безусловно, радостная семья.
Один из вариантов перевода греческого слова «блаженный» – «счастливый», и получается, что все критерии счастья даны в Нагорной проповеди: блаженны нищие духом… До этих высоких критериев мы не дотягиваем, но в нашей семье присутствуют и радость, и любовь.
«Родители для меня – безусловный пример любви. Это не значит, что у нас была какая-то нереально идеальная семья. Всякое бывало, но мы жили в атмосфере любви.
– А есть какой-то секрет, какое-то, может, правило, которое помогает сохранить крепость семьи?
– Секрет тут только один – любовь. Другое дело, что это такой несекретный секрет. Помимо лучшего из всего, что когда-либо было написано человеком о любви, а именно слов апостола Павла из Первого послания Коринфянам о том, что любовь «долготерпит, милосердствует, не ищет своего», мне нравится еще одна фраза Пришвина. Я прочитал ее еще в школе: «любовь – это неведомая страна, и мы все плывем туда каждый на своем корабле, и каждый из нас на своем корабле капитан и ведет корабль своим собственным путем». Конечно, если придраться к метафоре, можно сказать, что вообще-то есть принцип движения кораблей. Но я считаю, что любовь исключает всякие алгоритмы. Сколько у меня друзей, столько у них историй: как встретились, как поняли, что это их человек, как живут.
– А как вы поняли, что перед вами ваш человек?
– Как-то очень быстро. Настя три года писала для журнала «Фома», я знал, что у нас есть такой автор, но мы никогда не встречались. Однажды, я просто шел по редакции, смотрю: сидит девушка, печатает. Я спросил у своего коллеги и друга, кто это. Он удивился: «Это Настя Верина, ты не знаешь что ли?» Я сразу пригласил ее – срочно «обсуждать материал».
Был такой случай. У нас уже дело шло к свадьбе. Однажды у меня был эфир на радио, и я потом спросил у Насти, как ей. А поскольку она человек серьезный и обстоятельный, то стала объяснять, что понравилось, что нет, и даже критиковать. По-хорошему критиковать. Но я как-то немножко не ожидал, и мы даже повздорили. Она рассказала об этом своему духовнику, а он ей: «ты определись, кем хочешь быть – женой или критиком? если критиком, тогда это другая история».
Я не хочу сказать, что она все время мной восхищается. Просто это и правда совсем другая история. Мне есть с кем обсудить рабочие моменты. При этом Настя что-то мне подсказывает, более того, я сам часто прошу у нее совета.
– Ваша супруга не работает?
– По профессии она преподаватель японского языка, но с момента рождения Лизы пока не выходила на работу.
– Каково ей сидеть дома?
– Вот как мамины заботы можно назвать словом «сидеть»? Я думаю, ей непросто, но это не та тяжесть, которая приводит к разговорам типа «ой, я деградирую, срочно нужно выходить на работу!». Во-первых, ей скучать некогда, во-вторых, с этими, как я их называю, «тремя поросятами», правда интересно. А в-третьих, она читает, иногда пишет сама, у нее есть круг своих интересов и друзей.
– Получается, у нее за годы родительства мало что меняется, только детей становится больше. А вот у вас как раз произошли серьезные перемены: были завкафедрой и главным редактором журнала – стали председателем Синодального информационного отдела. Как это повлияло на ваше отцовство?
– Ну как повлияло? Старшую, Лизу, когда она маленькая была, я часто купал сам. Среднюю, Аньку, – всего несколько раз, а Рому – почти никогда. Потому что Лиза родилась раньше, чем произошли перемены на работе, еще в прошлой жизни.
«Лиза смотрит, как я листаю ленту «Фейсбука»:
– Папа, а почему здесь везде ты? Потому что ты – персонаж журналов?
– То есть главное отличие – нехватка времени?
– Безусловно, стало меньше времени, но дело даже не в этом. Когда меня назначили, я разговаривал со Святейшим Патриархом, советовался, и он сказал, что надо выполнять свою работу «с пониманием высокой ответственности за каждое сказанное слово». Конечно, просто так болтать языком никогда не нужно, и евангельский принцип говорит о том, что за каждое праздное слово человек даст ответ. Но мы понимаем, что есть разные уровни ответственности. А когда любое твое слово может быть интерпретировано как позиция Церкви, то тут десять раз подумаешь, как сформулировать ту или иную фразу.
– Не получилось ли, что ваша профессиональная деятельность отняла вас у семью?
– Знаете, это вопрос в плоскости: что важнее – семья или работа? Я считаю, это неправильный вопрос: их нельзя сравнивать, взвешивать на одних весах. Семья – это жизнь. Работа – это работа, служение. Мне в жизни повезло: я никогда не занимался тем, что мне неинтересно. Я знаю, некоторые люди ищут себя до сорока лет, некоторые – всю жизнь. У меня такого не было. По окончании института у меня сформировалась четкая позиция: хочу преподавать. И я остался преподавать. Мне нравилось делать журнал. Я и сейчас работаю по профессии, которая мне интересна. Это не моя заслуга, это такой подарок Небес, что у меня не такая работа, где «папа просто зарабатывает деньги». И для семьи это тоже важно, это создает определенную атмосферу.
«Мне казалось, что понятие счастья все приземляет. Я обратил внимание, что в Библии нет призыва «будьте счастливы», но «всегда радуйтесь».
– А вы успеваете с детьми общаться?
– Как-то в одной умной книжке или статье про воспитание я прочитал, что вообще важно не сколько ты времени проводишь с детьми, а как ты его проводишь. Поэтому я перестал беспокоиться по поводу количества часов.