Обратимся теперь к тем оценкам, которые принадлежат самому автору произведения.
Во-первых, особое место в числе авторских ремарок по поводу танка занимают сообщения о том, что существовали и ответные танка, но они забыты. Это, например, такие высказывания:
«Ответ кавалера уступает по достоинству этому посланию. И не сохранился он в памяти людей» (8-й дан).
«Августейший ответ тоже был, но людям он неизвестен» (45-й дан).
«Ответ же забыли люди» (161-й дан).
«Ответное стихотворение очень было интересно, но не дошло до нас» (65-й дан).
«Был и ответ, но в книгах он не приводится» (95-й дан).
«Ответ был от сайгу. Он забыт» (120-й дан).
«Кавалер этот был мастер слагать танка, и ответ, наверное, был хорош, но здесь он не приводится, ибо неизвестен» (135-й дан).
Надо сказать, что далеко не всегда в тех случаях, когда ответная танка отсутствует, автор Ямато-моногатари указывает, что она не приводится, потому что забыта людьми, но все же некогда существовала. Конечно, встречались случаи, когда ответная танка и в самом деле не была сложёна. Однако есть и обратные примеры: в поэтической антологии какая-либо танка приводится вместе с ответной, в то время как в Ямато-моногатари сообщается, что ответ не сохранился в людской памяти, поэтому не может быть приведен.
Крайне интересный в этом отношении случай представляет 57-й дан произведения, в котором рассказывается:
«Наместник страны Оми, Тайра-но Накаки, очень любил и лелеял свою дочь, но вот родитель скончался, и она, изведав многое, поселилась в чужой стране, в безлюдном месте. Пожалев ее, Канэмбри сложил и послал:
так он сложил и послал, и она, прочитав, даже ответа не написала, а все только рыдала горько. А она тоже слагала танка очень искусно».
В Госэнсю, 16, напротив, приводится ответ дамы на полученное пятистишие, однако автор Ямато-моногатари пренебрег возможностью включить этот ответ в текст эпизода, предпочтя, по-видимому, лирическую развязку, о назначении которой говорилось выше. Вероятно, такая концовка показалась автору более эффектной, чем ответная танка дамы. И это примечательно: выраженная в прозе развязка — сильное эстетическое переживание персонажа — оказывается предпочтительнее, чем стихотворение. Таким образом, сюжетные средства, приемы, относящиеся к сфере прозы, показались автору более выразительными, нежели танка.
И еще одно. Раз есть подтверждения тому, что в некоторых случаях автор мог бы дать упоминание о некогда существовавшем ответе, но не делает этого, а в другом случае говорит о таком ответе, не имея к этому оснований, можно предполагать, что подобные упоминания о танка, текст которой забыт, служат еще какой-то цели. Вполне возможно, что намеренный пропуск танка порождает ее поэтический эквивалент[46], существующий не как реальный текст, а как своего рода литературный жест, открывающий читателю особые возможности.
Ведь автор иногда включал в памятник и неудачные стихотворения. В 19-м дане Ямато-моногатари приведена танка, после которой следует авторское резюме: Кокоро-ни ирадэ асику наму ёмитамахикэру. Разные комментаторы отстаивают два различных способа перевода этой фразы: 1) «И самому ему не понравилось, такое дурное сложилось стихотворение». 2) «Неискренним было его чувство к той даме, и дурное сложилось стихотворение». В любом случае стихотворение объявляется дурным, но тем не менее приводится.
Стало быть, упоминания о неприведенных танка — не просто разновидность комментаторских заметок, они представительствуют за эту танка в тексте.
Заметим, что снова происходит подмена танка прозой, но уже в других обстоятельствах.
Усилению значения повествовательных частей способствуют авторские ремарки и такого рода: «… так сложил. Теперь это все уже старинные песни» (143-й дан).
Или ремарки, подчеркивающие выразительность и высокие достоинства танка:
«Только это и было написано в послании» (101-й дан).
«Только это он и сказал, ничего больше не прибавил. В глубине души он так сожалел о соколе, что никакими словами не опишешь» (152-й дан).
«Увидел он это, безгранично опечалился и заплакал. Что не дали ему четвертого ранга, в самом письме ни слова не было, только то и было, что в танка» (4-й дан).
Однако подчеркивание поэтических достоинств танка — только одна сторона явления. Помимо этого, если мы внимательнее рассмотрим те эпизоды, из которых заимствованы приведенные выше ремарки, мы обнаружим, что эти высказывания служат не только превознесению достоинств стиха, в не меньшей, а, может быть, даже в большей степени, хотя не так явно, они подчеркивают значимость того, что выражено прозой.
Чтобы разъяснить эту мысль, рассмотрим строение и отчасти исходный материал эпизодов, в которых содержатся подобные ремарки.
Возьмем 4-й дан Ямато-моногатари, танка из которого приводилась выше в связи с проблемой ритма и участием какэкотоба в создании ритма стиха. В дане рассказывается о том, как один придворный был послан в провинцию для усмирения мятежа Сумитомо. Этот придворный носил пятый ранг, а как раз наступил год, когда ему должны были присвоить следующий, четвертый.
Далее говорится: .«Вот с почтой из столицы приходит письмо от наместника Оми — Кимутада-но кими. С нетерпением и радостью вскрыл он послание, смотрит — там написано о множестве разных разностей, и лишь в той стороне, где пишется дата и тому подобное, начертано такое:
(4-й дан)
Увидел он это, безгранично опечалился и заплакал, что не дали ему четвертого ранга, в самом письме ни слова не было, только то и было, что в танка». Из значений слов-омонимов складывается второй смысл стиха: «Два года мы не встречались с тобой. Все еще цвет твой — алый? А я-то полагал, что уже нет». Поскольку алый — цвет одежд чиновников пятого ранга, адресат понял, что его оставляют в прежнем положении и обещанного повышения ему не дождаться. Искусно составленная танка, содержащая многие виртуозные поэтические приемы, как только адресат понял ее смысл, вызвала у него горькие слезы.
Теперь обратимся к 15-му свитку Госэнсю (раздел «Песни о разном»):
«Оно Ёсифуру отправился гонцом на запад, а на второй год непременно должны были ему дать четвертый ранг, но никак не присваивали, и он отправил послание, жалуясь, как нелегко ему приходится, и тогда на обороте ответа приписано было: Кимутада:
Оно Ёсифуру отвечает:
Ёсифуру был послан на запад в 3-м году Тэнкё (940 г.), указывает Такахаси Сёдзи[47]. Значит, этот рассказ описывает события 941 г., причем в Ямато-моногатари несколько иначе, чем в Госэнсю. В Госэнсю рассказывается, что Ёсифуру непременно должны были присвоить четвертый ранг, но не давали, и тогда он написал Кимутада, жалуясь, что ему не дают повышения, потому что он послан в эти места. Танка Кимутада, написанная на обороте его письма, где полагается ставить дату, означает: «Не предполагал я, что вы все еще в пятом ранге». На это следует ответ Ёсифуру: «Я все еще в пятом ранге, потому что нахожусь здесь и не могу вернуться».
Судя по содержанию Ямато-моногатари, Ёсифуру не знает, присвоено ли ему новое звание, жаждет разузнать об этом, и как раз в это время приходит письмо Кимутада, в котором посредством танка сообщается, что в новый ранг он возведен не будет. Так Ёсифуру узнает об этом печальном для него известии.
В Ямато-моногатари ответной танка Ёсифуру нет. В Госэнсю указано авторство, к тому же Ёсифуру скончался в 968 г., к этому времени антология Госэнсю уже существовала, и Ёсифуру наверняка она была известна. Трудно предположить, что кто-нибудь в то время сложил танка и приписал ее Ёсифуру. С другой стороны, текст Госэнсю дошел до наших дней в своем первозданном виде, так что не может быть и речи о приписке позднейшего переписчика. Поскольку автор Ямато-моногатари был человек того же круга, что и Ёсифуру, он не мог не знать ответ Ёсифуру и, вероятно, был осведомлен, что и другие тоже слышали о нем. Однако он не приводит ответной танка, ограничиваясь виртуозным стихотворением Кимутада. Более того, зная о существовании ответной танка, он все же не пишет, что она была несовершенна и забылась либо просто, что она нехороша. Он вводит собственное замечание в прозе, дающее оценку приведенной танка Кимутада, и несколько нарушает действительный ход событий, описанный в Госэнсю. Нарушение это служит не только свидетельством особого значения мастерства Кимутада, создавшего танка тамакусигэ, но подчеркивает значимость и весомость прозаической оценки стихотворения.
Итак, мы все больше подходим к проблемам развития собственно прозы. Изучая те факты, которые связаны с манерой описания ситуации, убеждаешься в том, что автор Ямато-моногатари нередко прибегал к весьма существенному и новаторскому для жанра фактору развития лирической прозы — к художественному вымыслу.
И прежде всего, разумеется, этот вымысел, фантазия автора разрушают известный ход событий, связанных именно обстоятельствами написания танка.
Если в 4-м дане ответная танка и была опущена, то авторство ее все же указано в соответствии с исторической правдой и оно совпадает со сведениями в Госэнсю.
Рассмотрим теперь 142-й эпизод Ямато-моногатари. В нем повествуется о девушке, у которой умерла мать.
«Заботы о ней взяла на себя мачеха, и нередко бывало так, что девушке приходилось поступать против собственной воли. И вот она сложила:
так она сложила.
Отломив ветку сливы, она:
такое сложила стихотворение».
Далее говорится о том, как многие кавалеры, очарованные ее красотой и поэтическим даром, стремились завязать с нею отношения, но она им не отвечала. Отец и приемная мать стыдили ее за это, и тогда она написала одному из кавалеров:
Только это она и послала, ни слова не добавила. Причина же была вот в чем: родные все говорили ей: „Возьми же кого-нибудь в мужья“, а она отвечала: „Всю свою жизнь до смерти я хочу прожить без мужчин“, беспрестанно это твердила, и так оно и вышло: ни с кем она не завязала отношений и в двадцать девять лет скончалась».
В этом эпизоде содержатся три танка. Первая из них — арихатэну — содержится в 18-м свитке Кокинсю (раздел «Песни о разном»), остальные две танка — как сообщается в 143-м дане и, видимо, имеет отношение и к 142-му — «все это теперь уже старые песни». Помимо того в Кокинсю автором первой танка назван Тайра Садафуми (Хэйтю).
Таким образом, старые танка оказались вставлены в совершенно новый контекст, т. е. соединение этих пятистиший с данным повествованием представляет собой плод творческой фантазии автора. При этом важно, что читатель или слушатель почти наверняка знал эти танка и не мог ошибиться относительно времени их создания и авторства.
В связи с использованием старых танка в новом повествовании Такахаси Сёдзи пишет: «По мере развертывания повествования всякий раз, когда использовались старые танка, интерес читателя переключался именно на то обстоятельство, что здесь использованы старые пятистишия»[48].
Однако помимо того, что в новом окружении по-новому видятся давно известные танка, помимо того, что для искусного сопряжения нового материала с прежним и общеизвестным требуется немалое мастерство, существует еще одна важная сторона этого явления, а именно что в результате такого сопряжения особое значение обретает прозаическое повествование, точнее, факт его вымышленности. Ведь подчеркивается в таком случае не только искусность сочленения танка прежних лет с новым прозаическим контекстом, но и искусственность, сочиненность этой прозы, ее сделанность, т. е. происходит явный сдвиг установки: от стремления передать ход событий, приведших к созданию того или иного стихотворения, рассказать об историях, происшедших с людьми нынешних и былых времен, известных своими поэтическими творениями, автор переходит к решению самостоятельных литературных задач, к утверждению условности, т. е. к установлению новых свойств повествования.
Ямато-моногатари, как мы старались показать, являет собой переходный и отчасти экспериментальный этап в развитии лирической прозы с интереснейшими находками в области прозы повествовательной. Однако эти находки и литературные новации, как мы видели, лежат не на поверхности явления.
Как уже говорилось, повествование в Ямато-моногатари развертывается в виде цепи, в которой иногда наблюдается определенная цикличность. Теоретически такое повествование может длиться бесконечно. Однако потенциальная возможность развертывания повествования есть свойство памятника в целом, даны же конечны.
Даны Ямато-моногатари, как мы видели, могут заканчиваться на танка либо на определенные формы глагола и предикативного прилагательного (рэнъёкэй, рэнтайкэй) в случае, если эпизод завершается прозой. Во всех этих случаях конец эпизода оказывается маркированным в результате логики построения эпизода, развертывания лирического сюжета, канонических приемов завершения ута-моногатари и пр.