– Наташ, ну как дела с твоим физиком?
– Плоховато.
– Да выгони ты его… к прабабушкиной матери!
– Не получается, – торопливо ответила я.
– Да… Другого-то попробуй найди. Еще хуже может оказаться. Правильно говорят: первый муж от Бога, второй – от человеков, третий – сама знаешь от кого.
– Настя!.. Погоди, пойду свечку поставлю. – Я хотела отделаться от нее.
Она поняла буквально. Я долго ходила по храму, молилась у икон, но когда пошла к выходу, она снова схватила меня за рукав и затянула старую песню о главном. Мне было ее жалко – никак человек не мог успокоиться. Мы отошли в сторону, я снова стала слушать о том, как плохо ей одной.
– Может, смириться? Пойти туда, кинуться ему в ноги, просить прощения?
– За что? – повысила я голос. – Он ушел к другой, а ты будешь просить прощения.
– Думаешь, не надо?
Она вздохнула – вот-вот заплачет. Краем глаза я заметила пожилую женщину, которая ходила около нас кругами. Наверно, хотела спросить что-то.
– Насть… Ты же верующий человек…
– Да, – всхлипнула она.
– Тогда ты должна верить, что Бог делает все для твоего спасения. И со всеми предлагаемыми обстоятельствами должна соглашаться. Так?
Она кивнула.
– Насть… Вот смотри… Если Богу было бы угодно, твой Витька и триста раз изменил бы тебе – и ничего, простила и забыла бы. Но ты разошлась с ним. Значит, где-то ходит твой суженый, надо только дождаться той минуты, когда вы раз – и встретитесь, – раскладывала я ей по полочкам, как маленькой.
– Где мне встречаться? Дом, работа, сын, старые родители. В церковь не всегда отпускают…
– Настя, давай, не расстраивайся… – потрясла я ее за плечо. – Воля Божия будет, тебя в церкви человек за руку возьмет и под венец отведет. И идти никуда не надо!
– Наверно…
Целую минуту мы стояли молча: она боролась со слезами, я не могла соврать, что мне срочно нужно… куда-то там.
В эту самую минуту кружившая около нас женщина решительно подошла и обратилась ко мне:
– Дочка, вот гляжу я на тебя который раз… Какая ты справная. Веселая! И такая… красивая… молоденькая. А что ж одна?
– Почему одна? – удивилась я. – Вот с Настей тут стоим. А что вы хотите?
– Ты мне так понравилась. Специально третье воскресенье прихожу. Хочу тебя посватать.
– За кого? – рассмеялась я.
– За сына моего.
– А меня не хотите? – встрепенулась Настя.
– Ты какая-то плакса, – почувствовав наш интерес, сделала заключение сваха.
– Да нет, нет… это так, сынок обидел, – невпопад ответила Настя.
– Так у тебя сын… Нет, нам надо без ребенка. Сами, чай, родим, – подмигнула мне женщина.
Мы с Настей многозначительно переглянулись и тихонько засмеялись – не над ней, конечно, а над сбывшимися словами. В церкви народу почти не осталось, и нас попросили выйти.
– Насть, ты видишь? Что я говорила? За руку возьмет…
– Девчонки! Я вам серьезно… – нахмурилась сваха. – Парень мой красавец, тридцать пять лет, работа имеется хорошая… жилплощадь отдельная. А никак не может с девушкой познакомиться, робкий. Вот ты, – она коснулась моего плеча, – очень подходяща, очень.
– Верующий? – поинтересовалась Настя.
– Не пьет, не курит, деньги в дом…
– В церковь-то ходит?
– А как же! На все праздники. Рождество, Пасха, воду мне приносит крещенскую… Давай приведу его.
Сваху ожидало большое разочарование.
– Мне тридцать девять, – сказала я. – Старая для вашего сына.
Она еще по инерции продолжала уговаривать:
– Да нет, обманываешь… Больше тридцати двух не дашь…
– У меня есть муж, – сказала я.
– Муж? Ты замужем?
– Она замужем, – ответила Настя. – А я – нет!
Сваха застыла, переваривая услышанное. Потом, ни слова не говоря, развернулась и, обиженная, пошла к выходу.
Эта история произошла за год до моего расставания с мужем. Теперь я часто ее вспоминала: сама попала в те же сети, в каких продолжала биться Настя. И пыталась убеждать себя так же, как убеждала Настю: все случающееся происходит по воле Божией. И иногда мне удавалось себя уговорить: если суждено встретить свою вторую половину, она сама найдет меня. Ни на какое море не поеду, не хочу, не девочка! Но страх остаться одинокой порой леденил душу.
В нашем храме часто появлялся Антон. Я точно не знала, при какой должности он состоял, только видела, что он помогал на службах, таскал какие-то тяжести, часто бывал в ризнице, где хранились богослужебные облачения священников, иконы, церковная утварь. Говорили, что он реставратор древних книг. Со всеми он был любезен, бабульки души в нем не чаяли, прихожане почтительно с ним раскланивались, священники были благосклонны, незамужние прихожанки при виде его опускали глаза долу. Все хорошо было в Антоне, за исключением одного: слишком был красив, статен и высок, с кудрявыми русыми волосами – эдакий благообразный русский купец Афанасий Никитин, ходивший за три моря. Он и одевался не как все: носил элегантные жилеты поверх рубахи. Думалось: не для обычной жизни предназначался Антон. Говорили, что он не женат. Я не доверяла мужчинам-красавцам. Во ВГИКе насмотрелась… взгляд мой на Антона был как на красивое природное явление.
Стала я вдруг замечать, что он посматривает на меня. Думала – показалось. Однажды на Всенощной под престольный праздник Антон в компании двух бабулек пробирался между плотно стоящих прихожан с тарелкой для денежных сборов. Около меня остановился и, волнуясь, сказал:
– С праздником, Наталья… Мне надо поговорить с тобой. Подойду после службы, хорошо?
– Подходи…
Дальше молиться было трудно. Заинтригованная, я раскидывала умом, что бы это значило…
Служба закончилась. Архиерей вышел из алтаря, благословляя, направился по ковровой дорожке к выходу и скрылся за дверьми храма. Народ потихоньку стал расходиться. Я видела, что Антон бегает с разными поручениями и машет мне издалека рукой. Минут десять я подождала и решила уйти – не к спеху, потом поговорим. Тогда он подскочил ко мне, отвел в сторону и тихо сказал:
– Слушай… Давай повенчаемся…
– Что? – вскрикнула я. – С кем?
– Со мной, – смиренно сказал он. – Как в романах говорят: предлагаю руку и сердце.
Я, что называется, потеряла дар речи. В голове пронеслась буря разных эмоций, предположений и смутных надежд.
– Чего молчишь? – поглядел в мои глаза Антон.
– А… с какой такой радости ты все это решил? Быстро, внезапно, вдруг?
– Не быстро и не внезапно. Я давно на тебя глаз положил. Тут больше не на кого смотреть.
– Ой ли? – сказала я, но лесть удалась. – Как-то странно. На ходу, невзначай…
– Что ты от меня хочешь? Я могу книгу отреставрировать, икону…
– Ладно… – Я набрала побольше воздуха и выдохнула. – Что дальше?
– Давай будем встречаться, узнаем друг друга, – посмелел Антон.
– Все как-то шиворот-навыворот. Обычно сначала люди встречаются, влюбляются, а потом решают жениться.
– Я, Наташ, в тебя влюбился. Ты такая какая-то… необычная. Не то что я. Может, я буду тебе хорошим мужем?
– Задачка…
– Ничего плохого не думай, пожалуйста. Я со своим духовником поговорил, сказал про тебя… Он благословил познакомиться…
– Вона как серьезно… – сглотнула я. – Нарочно не придумаешь.
– Слово – за тобой. Прости, Наташа, мне нужно идти. Попросили помочь, ждут там, – Антон кивнул в сторону ризницы.
Вблизи он показался мне чуть не Ильей Муромцем. За таким, кажется, будет как за каменной стеной.
– Давай погуляем где-нибудь. В Сокольниках… Хочешь, напишу номер телефона?
– В курсе, позвоню, – сказал Антон, расплывшись в обаятельной улыбке.
Если телефон узнал, дело серьезное. Я не понимала, радоваться мне или огорчаться. Странно как-то все. Те же предлагаемые обстоятельства: оба – люди творческие, обоим нужно бросать якорь. Но с важными дополнениями: оба верующие, церковные, а возраст теперь действительно поджимает.
Умиляло, что Антон обо мне уже и с духовником посоветовался. А что? Раньше родители часто сами находили своим детям вторую половину – и браки были крепкими. Или не крепкими, только видимость? Стерпится – слюбится. А вдруг не слюбится, тогда – снова каторга. Чувствовала я, что сердце все-таки расположено к жениху…
А он не звонил. Я потеряла покой. Вспомнились те молодые дни, когда в кого-то влюблялась и не знала, взаимно ли: сколько было переживаний, тоски, смуты в сердце. Почему не звонит? Может, это был розыгрыш? Все падало из рук. Я не могла сосредоточиться и работать над начатой повестью.
Наконец, дней через десять он позвонил:
– Здравствуй, Наташа.
– Здравствуй, Антон…
После приветствия несколько секунд неловкого молчания.
– Ты можешь взять свои слова обратно, я не обижусь, – сказала я.
– Что-то не так? – спросил он, и я почувствовала за собой какую-то вину. – Я специально не звонил, чтобы ты обдумала предложение.
– Брать ли кота в мешке? – усмехнулась я. – Как я могу что-то обдумывать, не зная тебя…
– Говорят, что я добряк, больше добродетелей не имеется…
– Ну хорошо, добряк. Как насчет того, чтобы погулять в Сокольниках?
– Положительно. Только у меня сейчас срочная работа. Я позвоню через три дня, хорошо?
Через три дня мы впервые гуляли в Сокольниках – по заброшенным лесным просекам, о существовании которых я не подозревала. Было романтично. Казалось, что мне снова восемнадцать лет. Подглядывая исподтишка за Антоном, я думала, могу ли полюбить его. И что такое полюбить? Привыкнуть, принять его в свою жизнь со всеми недостатками и достоинствами?
– Ты всегда такой неразговорчивый? – спросила я.
– Не знаю… По-разному.
– Эдак никогда не узнаешь, что у тебя на душе. Когда человек говорит, он проговаривается, – стимулировала я диалог. – От избытка сердца говорят уста.
– А я боюсь, что проговорюсь, – остановился он и отвел глаза, как нашкодивший мальчик, вышло очень мило.
Сущий ребенок этот Илья Муромец. Никак не могла я раскусить: прост он или хитер.
– Расскажи про свою работу, Антон, – попросила я.
Мы нашли в живописном уголке свободную скамейку, сели. Он стал интересно рассказывать о своем реставраторском ремесле, охотно отвечал на все мои вопросы по теме. Но как только я пыталась спросить что-нибудь про жизнь, Антон терялся. Как-то незаметно его рука оказалась на моем плече. В общем и целом мне понравилось. Редкие прохожие засматривались на нас. Романтическая красивая пара…
– Ты живешь один? – спросила я.
– С родителями. Я их содержу, холю и лелею.
– Они будут ревновать, если ты женишься… – предположила я.
– Да нет. Им скучно без внуков.
Этот ответ мне тоже понравился.
Безмятежное наше свидание прервалось внезапно. Антон вдруг засуетился, даже занервничал.
– Дома заказ срочный лежит. Деньги не лишние, – сказал он, поднимаясь со скамейки.
Тоже верно, не поспоришь, особенно при моих мизерных гонорарах…
Несколько раз бродили мы по аллеям Сокольников по одним и тем же местам. Казалось, что и в жизни мы кружили около главного, не умея или не желая попасть в яблочко.
– А почему ты так долго не женился? – спросила я однажды.
– Почему не женился? В восемнадцать лет, по глупости, – пожал Антон широкими плечами. – Ты ведь тоже не первый раз замужем? Если человек до сорока лет ни разу не побывал в узах Гименея, он или больной или синий чулок.
– Лишь бы Синей Бородой не оказался, – поддержала я тему.
– Почему? – удивился он.
– Как почему? – Я тоже удивилась. – Известно дело: Синяя Борода – коварный муж, убийца своих жен.
– Ну ты как скажешь, – выдохнул он, – призадумаешься.
– Думать полезно, да…
– У меня двое детей, – вдруг признался Антон.
Это меняло дело. Или не меняло? В подобных раздумьях я провела неделю. Решила, что буду им хорошей мачехой. В воображении возникали заманчивые картины совместных путешествий, радостных встреч, задушевных разговоров с антоновскими подростками – мальчиком и девочкой. Дружная большая семья – эдакое счастье до сей поры обходило меня. Я влюблялась… Или просто рассчитывала? Да, мне такой человек и нужен: спокойный, уравновешенный, не тщеславный, владеющий ремеслом, которое без натяжки можно назвать богоугодным. Именно это тогда казалось чуть ли не главным достоинством Антона. Я еще плохо представляла, «в чем состоит существенное добро», не познала, «что значит быть с Богом»… «Ибо трояким образом… – как учил авва Дорофей, – можем мы угодить Богу: или благоугождаем Ему, боясь муки, и тогда (находимся) в состоянии раба; или ища награды, исполняем повеления Божии, ради собственной пользы, и посему уподобляемся наемникам; или делаем добро ради самого добра, и (тогда) мы находимся в состоянии сына. Ибо сын, когда приходит в совершенный возраст и в разум, исполняет волю отца своего не потому, что боится быть наказанным, и не для того, чтобы получить от него награду, но, собственно, потому и хранит к нему особенную любовь и подобающее отцу почтение, что любит его, и уверен, что все имение отца принадлежит и ему». К состоянию, в котором я находилась в тот период жизни, лучше всего подходило название рабского служения Богу. Оставив старую жизнь без Бога, я еще «боялась муки» за любой малейший просчет в своей новой, христианской жизни. И потому отношения с Антоном в большой степени «конструировала».