Руфочка – личность творческая, подающая большие надежды в избранном деле. Она училась на дизайнера и, как многие в молодости, точно знала, как надо жить… Восторженные рассказы матери о Печорском монастыре – о почившем Иоанне Крестьянкине, о «Богом зданных пещерах», о старцах в них упокоившихся – вызывали у нее, как у человека талантливого, интерес умственного, культурологического свойства, расширяющий общий кругозор. Но и за это слава Богу! Сердце Руфочки, не имевшее опыта «жизни во Христе», в Церкви, еще не приблизилось к намоленным Печорским пещерам. В ту поездку она сделала первый шаг…
Утром Великой Пятницы втроем они приехали ко мне в Москву. Мы еще успели сходить на вынос Плащаницы – единственную в своем роде торжественно-печальную службу Страстной седмицы. В храме полутемно, вокруг плащаницы огромные белые букеты… Запах ладана и цветов… Казалось, эта служба может тронуть любое каменное сердце. Но она бывает днем и присутствуют на ней обычно немного людей, все еще на работе.
– Крестная, а что Бог умер? – чуть не со слезами спросил Савва после целования Плащаницы.
– Да… Но он же воскреснет! – ответила я.
– Правда? – заулыбался мальчик. – Зря Руфа не пришла, да?
– Да, – согласилась я. – У нее какие-то дела в Москве.
– Крестная, ну какие могут быть дела! Бог умер! – возмутился Савва.
Я схватила в охапку своего крестника, приподняла от земли и расцеловала:
– Какой же ты у меня умненький, да?
– Да уж! – воскликнул Савва.
На душе уже свершалась Пасха…
В приподнятом настроении мы возвратились домой. Ждало нас пренеприятнейшее испытание… Сразу заметили: из открытой двери ванной комнаты летели брызги горячей воды. Сердце упало. На трубе из металлопластика расползалась трещина, вот-вот рванет. До поезда оставалось часа полтора. Время – вечер праздничного дня. Сердце упало: рано радовалась, не будет тебе Пасхи.
Сразу решила: гостей отправлю в Печоры, а сама… сама все равно присоединюсь к куме с двумя детьми. Хоть самолетом прилечу – через Питер. Но на пасхальную службу, наверно, не успею…
– Попейте чаю и отправляйтесь на вокзал, – сказала я.
Увидев мое трагическое лицо, кума не растерялась:
– Звони в ЖЭК. Савва, а ты молись! Иди к иконам.
И они вдвоем стали класть поклоны у икон.
Я никак не могла сообразить, где записан телефон ЖЭКа. Да все равно там никого сейчас не будет… Первое мая, курица хромая.
Не в состоянии сообразить, где и как можно перекрыть воду, я стала набирать номера знакомых мужчин – глухо…
– Крестная, звони в ЖЭК, – твердо повторил материны слова пятилетний крестник.
И я вдруг вспомнила, где записан телефон. Позвонила в ЖЭК, и – о чудо! – сразу взяли трубку. Я объяснила ситуацию: сейчас рванет, а через час поезд. Дежурная трубку-то взяла, но ответ ее был неутешительным: слесари на дальних объектах. Понятно, пьют…
– Все, отправляйтесь. Я остаюсь, – решила я.
Кума металась по комнатам, собирая вещи, не зная, что предпринять.
– Нет, ну как же мы без тебя… Нет, нет, нет… Это невозможно!
Вдруг раздался звонок в дверь.
– Кого еще несет, Господи! Не хватает до кучи, – захныкала я.
Кума побежала открывать. На пороге стоял слесарь – я его сразу узнала, приходил раньше. Он перекрыл горячую воду и сказал: «Можете ехать».
– Точно не рванет? – не верила я.
– Не рванет точно. Приедете, вызовете меня…
– Христос воскресе! – закричала я чудесному слесарю.
– Что уже? – удивился Савва.
– Бежим!
Руфочка ждала нас у вагона, отчаянно нервничая, потому что мы не успели ее ни о чем предупредить… Взмыленные от бега, в последнюю минуту мы вскочили в вагон. Отдышавшись и перебивая друг друга, стали сбивчиво и восторженно рассказывать Руфочке о случившемся: а я тогда подумала, а она сказала, а Савва учудил: схватил икону и стал ее целовать, а слесарь – чик, и все…
Но, как сказано, «при многословии не миновать греха».[29 - Притчи 10:19.] Дальше мы с кумой пустились в рассуждения о том, что бес вмешался, не хотел, чтобы мы ехали в монастырь, и мы легко отделались, потому что лукавый мог сделать вообще что-то ужасное: духовная жизнь она такая – «бдите и молитеся да не внидите в напасть»,[30 - Мф. 26:41.] ухо востро надо держать. И правильные слова мы вроде говорили, все так, но не к месту и с примесью тщеславия, мол, вот какие мы с кумой продвинутые в православии…
– Я боюсь в монастырь ехать!.. – воскликнула вдруг Руфочка. – Запугали своими бесами. Сейчас Тверь будет, выйду!
Мы с кумой переглянулись и прикусили языки. Руфочка чуть не плакала. То ли какой-то страх на нее напал, то ли заупрямилась. Если бы не Савва, она, может, и выпрыгнула на перрон.
– Руфа! Там же будет Христос воскресе! Мы этих бесов знаешь как? Вот так. – И мальчишка сжал свой кулачок. – Правда-правда! Да, мам? Крестная, да? Вот так мы их! – И он двинул кулачком, изображая будто что-то выбрасывает за окно. – Ты их, главное, не бойся! Да, мам? Крестная…
– Мудро, – согласилась я, – очень мудро. – Про бесов мы не будем больше говорить! Что они нам сделают, если с нами Бог!
Поезд стал тормозить – подъезжали к Тверскому вокзалу.
Савва вдруг вскочил и побежал к выходу. Руфочка – за ним. Он бежал и смеялся:
– А вот если я выйду… Ты меня поймаешь?
– Савва! – злилась она, пытаясь поймать братишку. – Стой!
– А вот и не поймаешь!
Он добежал до тамбура, когда Руфочка схватила его за ухо и повела на место. А он заливался смехом…
– И не больно, и не больно!
Так Савва предотвратил побег…
В монастырь мы приехали в Великую Субботу. Повсюду царила людская усталость от длинных великопостных служб и телесного поста, но чувствовалась уже радость той близкой минуты, когда запоют:
Воскресение твое, Христе Спасе,
Ангели поют на небеси, и нас на земли сподоби,
чистым сердцем, Тебе славити.
Руфочка еще дулась на нас, замкнулась и молчала, не проявляя особого интереса к происходящему. Кума даже строго сказала ей:
– Зря взяли тебя с собой, весь праздник нам испортишь.
– Не брали бы, – отмахнулась она и пошла гулять по окрестностям в одиночестве.
К вечеру все собрались вместе, немного поспали. Савва очень устал от полуторасуточного переезда и все-таки из последних сил рвался на ночную службу. Конечно, мы взяли его с собой, но когда кричали: «Христос воскресе!» – Саввушка сладко спал на лавке в Михайловском соборе. Он сам вдруг проснулся в конце литургии и спросонья заплакал:
– Мама! Причастие… Уже было?
– Сейчас, сынок, вынесут… Вставай!
– А Христос уже воскресе, да? – повеселел мальчишка.
– Воистину воскресе! – ответила Руфочка, и брат с сестрой трижды поцеловались.
Утром Пасхи вчетвером мы сподобились побывать в келье у батюшки, к которому я езжу два раза в год. Пропели тропарь, похристосовались и обменялись подарками. И батюшка, про которого Руфочка была наслышана, так понравился ей своей простотой и веселой радостью, что, выйдя из кельи, она сказала:
– Жалко, если бы я его не увидела… – И наконец оттаяла.
Она не ожидала, что монахи такие мудрые и добродушные.
– То-то же… – захохотал Савва. – Хорошо, Руфочка, что ты все-таки послушала меня, да!
– А то! – весело ответила она.
Мы с кумой счастливо переглядывались.
– Здесь дух отца Иоанна Крестьянкина витает. Все дышат им, чувствуешь? – спросила я.
– Нет, – пожала плечами Руфочка.
– Нет? Не чувствуешь? – смеялась я.
Но Руфочка опять поджала губы:
– Ну так… Чуть-чуть.
– Как же ты не чувствуешь! – даже слишком строго переспросила кума у дочери.
– Что вы ко мне пристали! – поджала губы Руфочка. – Обязательно нужно настроение испортить!
Посетив маленькую келью отца Иоанна, в которой он провел последние годы жизни, мы приложились к иконам и предметам его священнического облачения. Татьяна Сергеевна, его келейница, а теперь смотрительница кельи, одарила нас конфетами и книжечками. Мы уже вышли, но она вдруг вслед окликнула Руфочку и вручила ей книгу писем Иоанна (Крестьянкина).
– Мне? – удивилась та.
– Тебе, тебе, – улыбнулась Татьяна Сергеевна. – Христос воскресе!
– Воистину воскресе! – грянули мы вместе.
– Читай, ума набирайся! – не удержалась сказать дочери кума. – Видишь, сам батюшка Иоанн переживает: что-то у тебя не так. А то читаете всякую белиберду!
Радостное настроение Руфочки снова улетучилось.
– От ваших проповедей тошнит! Достали… – воскликнула она и пошла от нас прочь. Положение снова спас Савва.
– Руфа, – побежал он за ней и громко, на весь коридор, так что мы услышали, воскликнул. – Ты же сама говорила: слушайся старших! А сама?
Руфочка остановилась, смахнула слезу и прямо посреди братского коридора схватила его на руки и закружила:
– Ладно, ладно! Мир!
И пасхальные торжества продолжились – за праздничным столом у нашей хозяйки. Мы привезли с собой много вкусностей…
– «Постившиеся и непостившиеся, возвеселитесь ныне! Трапеза обильна, насладитесь все! Телец упитанный, никто не уходи голодным!» – провозгласила я.
– Какие хорошие слова, – одобрила Руфочка. Она не постилась.
– Это слова Иоанна Златоуста, из Огласительного слова на Пасху – уточнила я.
– А что это такое? – заинтересовалась Руфочка.
– Что именно?
– Огласительное слово…
– Огласительное слово, – напряглась я, соображая, чего бы попроще сказать, – писали для наставления в православной вере оглашенных.
– Кто такие оглашенные?
– Это люди, желающие креститься. В древней Церкви было принято совершать крещение в Великую субботу накануне Пасхи, поэтому и сложилась традиция написания огласительных слов на Пасху… – объяснила я, совсем не ожидая, что для Руфочки мои слова опять сделаются подобными красной тряпке.
– То есть вы считаете меня оглашенной? – возмутилась она за общим столом. – Я тоже крещеная, как и вы. Почему считаете меня человеком второго сорта?
С чего она это взяла, непонятно. В принципе ничего нового: так беспричинно болезненно реагируют на «ущемление их прав» нецерковные люди, которые уверены, что у них «Бог в душе». Попробуй намекни им, что это не совсем так и даже совсем не так… Устала от таких, попробуй переубеди – особенно образованную молодежь. Надо было брать на пасхальные праздники только Савву, в который раз подумала я. За крестника я отвечаю перед Богом, как прививаю ему веру… А за Руфочку – нет!
– Нет! – воскликнула я.
– Христос воскресе! – крикнул Савва.
И мы грянули в который раз:
– Воистину воскресе!
Все-таки не простое это приветствие «Христос воскресе»! Оно водворяет мир и радость…
Мы договорились больше не говорить ни о Боге, ни о вере – ради мира в нашей компании, хотя мне это было совсем не по душе: но снова вспомнила я чудесное Огласительное слово Златоуста: «Кто благоразумный – войди, радуясь, в радость Господа своего! Кто потрудился, постясь, – прими ныне динарий! Кто работал с первого часа – получи ныне заслуженную плату! Кто пришел после третьего часа – с благодарностью празднуй! Кто достиг только после шестого часа – нисколько не сомневайся, ибо и ничего не теряешь! Кто замедлил и до девятого часа – приступи без всякого сомнения и боязни! Кто же подоспел прийти лишь к одиннадцатому часу – и тот не страшися своего промедления! Ибо щедр Домовладыка: принимает последнего, как и первого; ублажает пришедшего в одиннадцатый час так же, как и трудившегося с первого часа; и последнего одаряет, и первому воздает достойное; и тому дает, и этому дарует; и деяние принимает, и намерение приветствует; и труд ценит, и расположение хвалит.
Итак, все – все войдите в радость Господа своего! И первые, и последние, примите награду; богатые и бедные, друг с другом ликуйте; воздержные и беспечные, равно почтите этот день; постившиеся и непостившиеся, возвеселитесь ныне!..» Какая святая глубина в этих словах.
– Руфочка! Мы же все тебя так любим! – проникновенно сказала я.
Она это знала. И потому нам оставалось только ждать, когда посеянные семена веры взойдут в ее душе, и молиться об этом.
Мой крестник с мамой и сестрой вернулись домой. С кумой мы, конечно, перезванивались, она регулярно докладывала мне про «погоду в доме». Савва продолжал радовать двух своих мам не по-детски развитой чуткостью, он часто вспоминал и Пасху в монастыре, и особенно – батюшку. Руфочка вела себя так, будто и не было ничего такого. У нее появился молодой человек. Что там между ними было, никто не знал – то ли любовь, то ли секс… Кума пыталась с ней заговорить, что, мол, надо бы в церковь сходить, исповедаться, причаститься, но ответы были примерно в таком духе:
– Посещение церкви не сделает меня верующей, точно так же, как посещение гаража не делает автомехаником.