— Неужели интеллигенции не осталось в Санкт-Петербурге? — горестно вопрошает старушка.
— Интеллигенции, мамаша, до х…, а вот автобусов мало.
Но, как сказал Михаил Булгаков словами незабвенного профессора Преображенского, разруха начинается в головах. Интеллигенции было мало не только среди рядовых ленинградцев. Помните, мы говорили, что в старом Петербурге на роль «дураков» фольклор выбрал военных комендантов? В советские времена такими «козлами отпущения» стали первые секретари обкомов КПСС. Городской фольклор приписывал им такие образцы непроходимой глупости, которые простодушным военным комендантам и не снились.
С 1962 по 1970 г. должность первого секретаря Ленинградского обкома КПСС занимал Василий Сергеевич Толстиков. По воспоминаниям ленинградцев, это был обыкновенный партийный чиновник, простодушие которого граничило с глуповатостью. По сохранившимся от того времени анекдотам можно легко судить об умственных достоинствах «хозяина Ленинграда».
Однажды в Ленинград приехала делегация американских конгрессменов. Встречал их первый секретарь Ленинградского обкома Толстиков. Тут же состоялась беседа. Один из конгрессменов среди прочего заинтересовался:
— Каковы показатели смертности в Ленинграде?
Толстиков уверенно и коротко ответил:
— У нас в Ленинграде смертности нет.
После просмотра нового кинофильма «Проводы белых ночей», в котором есть сцена развода Дворцового моста, Толстиков пришел в ярость, топал ногами и брызгал слюной от злости:
— Я вас сотру в порошок! — кричал он. — Вот тут у вас молодые люди гуляют, а перед ними поднимается бетонный мост, что это за символ?
При всей уникальности Петербурга как города с высочайшими культурными традициями ему не удалось избежать двух наиболее характерных для всех крупных промышленных и торговых мегаполисов пороков: мужского пьянства и женской проституции. Городской фольклор на ту и другую темы значителен по количеству и многообразен по жанрам и видам. Не составляют исключения и анекдоты, посвященные этим асоциальным явлениям.
Пьянство в Петербурге имеет давние традиции. Конечно, нельзя безоговорочно утверждать, что в пагубном распространении «питейного дела» виновен исключительно Петр I, но трудно умолчать о том, что первый петербургский трактир на Троицкой площади открыл и назвал «Австерией четырех ветров» именно он. А знаменитый кабак вблизи Морского рынка в начале будущего Невского проспекта вообще носил его монаршее имя: «Петровское кружало». Традиция пития и в самом деле была заложена основателем Петербурга, хотя в фольклоре есть свидетельства того, что эта неизлечимая страсть внедрена в незапамятные времена на генетическом уровне.
Князь Цицианов, известный поэзией рассказов, говорил, что в деревне его одна крестьянка разрешилась от бремени семилетним мальчиком, и первое слово его в час рождения было:
— Дай мне водки!
В том, что питие на Руси патронировалось государями, ничего удивительного не было. Государственная монополия на водку приносила неслыханные доходы. Чтобы понять, насколько они «неслыханны», приведем только один пример. Церковь Воскресения Христова, что у Варшавского вокзала, в народе называют «Копеечной». Бытует легенда, что церковь строилась не только на пожертвования членов общества трезвенников, но и на деньги специального налога, которым были обложены все питейные заведения тогдашней России. Налог составлял всего одну копейку с каждой тысячи рублей дохода, но и этого будто бы хватило на все строительство.
Государственное присутствие в водочной торговле в Петербурге было более чем демонстративным. Над входами в кабаки вывешивались российские гербы, а над стойками и столами красовались портреты царствующих монархов. Как утверждает фольклор, портреты исчезли только при Николае I.
Однажды в кабаке прямо под портретом Николая I разбушевался пьяный купец. Ругался матом и рассказывал срамные анекдоты. Кабатчик попытался его урезонить:
— И не совестно? Под портретом императора!
— А мне насрать на императора! — шумел купец.
На следующий день на стол Николая I лег письменный рапорт об этом вопиющем случае. Император прочитал донесение и сказал:
— Во-первых, мне тоже насрать на этого купца. А во-вторых, впредь мои портреты в кабаках не вешать.
Со временем исчезло и само слово «кабак». Репутация кабаков в России была низкой. Дело усугублялось еще и тем, что в кабаках традиционно подавались только спиртные напитки: пиво и водка. Закуска не полагалась. Так повелось еще в Казанском ханстве, откуда после завоевания Казани в 1552 г. при Иване Грозном они были занесены в Московию. Не случайно в народе кабаки называли шалманами, что в переводе с татарского означает «аркан с петлей». В XIX в. кабаки заменили трактирами. Их владельцам предписывалось предлагать посетителям и закуску. Но и трактиры не смогли облагородить питейный промысел. Поиск наиболее подходящих названий для обозначения русских питейных заведений растянулся на годы. Казалось, что найдись подходящее название, и с его помощью любой пивной или закусочной можно будет придать новый, более высокий нравственный статус. Уже в советские времена появились рюмочные, распивочные, бары. Но память о старинных русских кабаках в народе никуда не исчезла.
У входа в бар гостиницы «Европейская» стоят двое мужчин и рассуждают:
— Гм, «бар». А если прочесть наоборот, получается «раб». Что же, мы с тобой — рабы? Уж лучше бы «кабак» написали, с обеих сторон одинаково получается.
Впрочем, советские трудящиеся не отличались ни капризной разборчивостью, ни интеллигентской брезгливостью. Пили везде, где только можно себе представить: в подъездах, в лифтах, в подворотнях, в дворовых скверах, на детских площадках, на садовых скамейках и даже в туалетах. При этом понятия о приличиях, морали и нравственности приобретают весьма специфические особенности.
Иностранец справляет малую нужду в сквере у Пушкинского театра.
— Молодой человек, как же вам не совестно? Это же Петербург… Центр города… В двух шагах отсюда общественный туалет…
— Простите, но я не посмел. Там два джентльмена пьют вино.
Лицом к Исаакиевскому собору стоит мужик и мочится на колонну. Сзади подходит интеллигентного вида мужчина и робко дотрагивается до плеча мужика.
— Простите, как пройти к Казанскому собору?
— Зачем тебе Казанский? Ссы здесь.
– Вчера обедал у Карамышева, на Невском. Очень прилично, даже ложки подают серебряные.
— Да что ты?! А ну покажи!
Масштабы пьянства были столь велики, что пьяный человек на улицах Ленинграда перестал вызывать всякую реакцию прохожих. Пьяных обходили стороной, если они могли еще стоять, их перешагивали на тротуарах, если они лежали поперек дороги, они не вызывали удивления, если валялись в скверах и подъездах.
На скамейке у Нарвских ворот спит пьяный. Милиционер пытается его разбудить:
— Вставай, чего разлегся.
Пьяный открывает глаза и, не отрываясь от скамейки, озирается по сторонам:
— Где я нахожусь… Где я?
— У Нарвских ворот.
— Так пойди и закрой ворота, а то в жопу дует, — и поворачивается на другой бок.
Горбачев в сопровождении первого секретаря обкома КПСС Зайкова проезжает мимо Московского вокзала. На тротуаре валяется пьяный. Горбачев укоризненно Зайкову:
— Смотри, что у тебя делается.
— Это не наш, Михаил Сергеевич, это москвич.
— А ты откуда знаешь?
— Наши в таком виде еще работают.
Пьяный на улице:
— Где я?
— На Невском.
— К черту подробности. В каком я городе?
В последние годы возникла новая мода на питие. Все большую и большую популярность среди молодежи приобретает пиво. Но и такой малоалкогольный напиток вполне может грозить серьезными беспорядками. Представление о пьяных погромах сохранилось с незабываемого 1917 г. Тогда в Петрограде слухи о ставших доступными винно-водочных царских погребах спровоцировали пьяные бунты, закончившиеся смертью от перепоя многих участников дикого разгула. Печальный опыт современных «репетиций» подобных спектаклей есть, к сожалению, мы уже имеем возможность наблюдать в пьяных пивных дебошах футбольных фанатов на улицах и в вагонах метро после спортивных матчей. Реальную опасность развития такого рода событий фольклор видел уже давно.
— Алло, Смольный?
— Да.
— У вас пиво есть?
— Нет.
— А где есть?
— В Зимнем.
— Ура-а-а-а-а!!!
Наш небольшой экскурс в историю петербургского пьянства мы начали с фантастического анекдота о семилетнем мальчике, первыми словами которого при рождении были: «Дай водки!» Закончить этот рассказ хочется другим анекдотом. Его героем стал современный ровесник того мальчика. Обратим внимание на то, что и ему, как персонажу нашего далекого прошлого, всеми силами непререкаемого отцовского авторитета стараются привить старинные русские питейные традиции.
Сын возвращается домой из школы:
— Папа, я сегодня четверку принес.
Отец, не отрываясь от телевизора:
— Молодец, сынок! Поставь в холодильник.
Напомним, что одним из самых популярных сортов пива, выпускаемого петербургским пивзаводом «Балтика», является «Балтика № 4», или «Четверка», как ее любовно именуют в народе.
Петербург как крупный морской порт на берегу Финского залива с самого начала своего существования обладал всеми признаками европейского портового города. В том числе и отрицательными.
Проституция была неприятной, но неотъемлемой и естественной его принадлежностью. За тысячи лет мировой цивилизации технология спроса и предложения человеческого тела ничуть не изменилась. В Вавилоне ли, в Риме, Париже или Петербурге проституция всегда занимала соответствующее место в социальной иерархии. Отличие состояло разве что в прозвищах, которые с неподдельным изяществом носили служительницы неистребимого культа эроса. В Петербурге они были свои: «Невские ласточки», «Дамы из Гостиного», «Парколенинские промокашки», «Евы с Галерной гавани», «Петровские мочалки», «Невские дешевки», «Лиговские бляди». Носители подобных прозвищ излучали такой яркий спектр петербургской топонимики, что по ним можно было легко изучить географию города. Понятно, что фольклор не ограничивался только присвоением прозвищ. Были на эту тему и анекдоты.
В Петербурге уже начались сельские работы: дамы стали усиленно ЖАТЬ руки и КОСИТЬ глазом.
Пристала на Лиговке брюнетка. Через час будет считать мои деньги своей собственностью.
– Можно ли совершить половой акт на Невском проспекте?
— Нет, потому что будет много советчиков.
В 1901 г. на углу Невского проспекта и современной улицы Восстания была открыта гостиница «Эрмитаж». Затем она была переименована в «Отель дю Норд». Но вскоре и это название было переведено на русский язык — гостиница стала называться «Северной». Такой каскад переименований родил соответствующий анекдот о разочарованиях, частенько постигавших питерских камелий:
— Никому из этих мерзавцев мужчин нельзя верить: говорил, что его можно найти в Отель дю Норд, а оказался в Северной гостинице.
Надо сказать, что к созданию репутации Петербурга как города свободной и доступной любви невольно приложила свою руку и природа. Долгая мрачная холодная зима и затяжная весна в конце мая в Питере сменяется коротким и ярким летом с удивительным явлением прозрачных белых ночей. Люди, сбрасывая с себя тяжелые зимние одежды, стремительно высвобождают все свои эмоции и чувства. Понятно, что, по закону отражения, душевное обнажение порождает и свою обратную сторону — обнажение телесное. Для многих это не более чем метафора, и обнажение ограничивается легкими летними одеждами. Но некоторые представительницы слабого пола понимают это буквально и скидывают с себя буквально все… по первому требованию клиента. Так петербургские белые ночи стали неким сомнительным символом городской проституции.
«Армянское радио» спросили:
— Что будет, если у всех блядей в стране начнут светиться глаза?
— Везде будут белые ночи, как в Ленинграде.
«Московское радио» задало своим провинциальным коллегам один вопрос:
— Правда ли, что у всех блядей блестят глаза?
«Армянское радио» отвечать отказалось.
«Одесское радио» сообщило:
— Если бы это было правдой, то в Одессе были бы белые ночи.
Петербургское радио обиделось:
— Просим без намеков.
Демографические последствия сексуальной близости понятны. Однако с этим далеко не все в Петербурге желали мириться. В середине XIX в. в Петербурге появилась поговорка, сначала в «рижском» варианте, а затем, с появлением железной дороги между Москвой и Петербургом, и в «московском»: «Съездить в Ригу» или «Съездить в Москву». Справедливости ради надо сказать, что ни Москва, ни Рига прямого отношения к смыслу этой изощренной фразеологической конструкции не имеют. Эта фраза типично петербургская, и родилась она среди прекрасной половины населения Северной столицы.
Речной и морской пассажирский транспорт играл заметную роль в повседневной жизни старого Петербурга. Первыми средствами сообщения между многочисленными островами дельты Невы были паромные или лодочные переправы. Развивалось и пароходное сообщение. В XIX в. особенно любили петербуржцы морские путешествия в Кронштадт. Постепенно пассажирские суда овладели всей территорией Финского залива. Регулярное сообщение было налажено с Ригой. Путешествие по морю оказывалось гораздо дешевле железнодорожного и поэтому пользовалось большой популярностью у населения. Но ходить на убогих каботажных суденышках было небезопасно. Пассажиров укачивало. Их постоянно тошнило. Родилась даже пословица: «В Ригу хочется» или «Съездить в Ригу», то есть хочется рвать, вытошнить, от слова «рыгать». Название города Риги в этом смысле стало просто удобным эвфемизмом, более благозвучным, чем кажущееся вульгарным слово «рыгать».
Со временем появился и второй смысл этой идиомы. Иносказательно «Съездить в Ригу» означало тошноту во время известных физиологических изменений женского организма в связи с беременностью. Таким витиеватым образом в целомудренном XIX в. беременные женщины сообщали окружающим о своем новом состоянии.
Но как только наладилось более или менее регулярное железнодорожное сообщение с Москвой, петербургские красавицы тут же поменяли географические ориентиры. Дело в том, что количество дней, необходимых для тайного избавления от нежелательной беременности, совпадало со временем, вполне достаточным для деловой поездки в Москву и возвращения обратно. Таким образом, можно было легко сослаться на необходимость рабочего короткого путешествия и, не вызывая досужего любопытства, никуда не выезжая из Петербурга, благополучно уладить все вопросы собственного физического состояния. Эвфемизм «Съездить в Москву» превратился в удобный предлог для вынужденного исчезновения из глаз докучливых доброжелателей. Остается только сожалеть, что, если верить фольклору, не все заканчивалось благополучно.
— Вы слышали, вчера девушка кинулась в воду?
— Она была в меланхолии?
— Нет, она была в Москве.
Многочисленные попытки борьбы с пьянством и проституцией никаких серьезных результатов не давали. В отчаянье власти прибегали то к одним мерам, то к другим. Так, в социалистическом Ленинграде возникла целая сеть уникальных исправительных учреждений — вытрезвителей. В них методами советских тюрем и психушек пытались привести в чувство подобранных на улицах пьяных. Но и они, как этого и следовало ожидать, ничего, кроме озлобления и ненависти пьющего населения к органам правопорядка, не давали.