— Я не понимаю, почему ты решил всё за меня?
— Потому что здесь решаю я!
— Я не против электроскрипки, мне даже интересно! Но играть в клубе я не буду!
Май останавливается, вздыхает и через паузу четко проговаривает:
— Посчитай, чего тебе стоило не слушаться меня? Ты хочешь продолжения? Лучше смирись! Я от тебя не отстану! Ты в капкане, мышь! Итак, электроскрипка!
И мы выбирали скрипку. Консультант-продавец не мог скрыть удивления, помогая выбирать, рассматривал моё лицо в пластырях. Не меньше полутора часов мы тасовали инструменты. Включали. Я пробовал. Показывали возможности. Я играл полонез Огинского (не весь, разумеется). Рекламировали всякие дополнительные приспособы. Выбрали полуакустическую, к счастью, четырехструнную, Yamaha с диковинным корпусом в виде заглавной прописной буквы «Е». Цену мне не сказали. Деев рассчитывался карточкой. Магазин обязался к вечеру доставить инструмент к школе, то есть в студию.
Теперь я надеялся, что искалеченного скрипача повезут домой. Но меня никто не спросил! Май везет меня к торговому центру, за кефиром? Нет, волочёт меня наверх в магазин с неуспелпрочитать названием. Но название на английском. К нам подскакивает молодой парень-консультант.
— Чем вам помочь?
— Нужны джинсы, и не вякай даже! Черные! Никаких нашитых сверху карманов и труб. На него! Только размер не знаю! Ну-ка! — разворачивает к себе задом и лезет под брюки, шарит у меня на заднице, ищет маркировку. - Не пищи! Нет тут размера! Ну, сами посмотрите — детский размер! Что? Не надо на меня так смотреть! В костюме, что ли, собрался на сцене выступать? И потом, брюки-то испорчены! Сейчас и отоваримся!
Мне вытаскивают кучу черных джинсов. Каждые сначала рассматривает Май и на этом этапе отвергает все, кроме двух. Потом меня отправляют это мерить. Я надел. Ну и ну! Жесткие! И цвет: как будто кто-то в них уже жизнь прожил, валяясь на асфальте. Это красиво? Я верчусь, выгибая шею, чтобы узреть свой зад. Шторка резко откидывается:
— Умер, что ли? — сердится ублюдок. — Ну? Нравится? Сидят вроде нормально!
— Какие-то стрёмные… — робко вставляю я.
— А ты знаток?
— Они тесные!
— Может, шёлковые шаровары купим?
— Они мятые!
— Джинсов со стрелками не бывает!
— И тут, на жопе, всё в обтягон!
— Это Надежде Ивановне в обтягон нельзя, а у тебя попа завидная. Я уже в слюнях!
— Мне цвет не нравится, как из мусорки!
— Будем брать! Снимай и мерь вторые!
Снимаю и отдаю ему. Блин, рассматривает меня, вылупился и даже не шифруется. Вторые джинсы просто черные, но несколько иной формы, более свободные в коленках. Так, опять в боковой шов вшита железная молния, а в промежности кожаная вставка! Бред!
— Отлично! — заявляет Май.
— Я что, ковбой? Зачем тут кожа?
— Чтобы не протёрлось!
— Я ничего не собираюсь там протирать!
— Может, я собираюсь?
— Извращенец! В них будут носки видны! Они короткие!
— Какие носки? Ты же не собираешься в концертных туфлях выступать? Кроссовки купим понавороченнее!
— У меня в них ноги толстые!
— Это точно! Ты вообще жирдяй!
— А зачем здесь молния? Для стриптиза, что ли, штаны?
— Согласен, классная идея! Берём! Не снимай их! Давай, я оторву ярлык! — ярлык нужно было отрывать, обязательно объяв меня руками вокруг, дыша мне в ухо. Пришлось стукнуть по его рукам хамским, а то еще немного, и зажмет меня в угол. Май притаскивает две футболки с пошлейшими рисунками и две рубашки – черную и бордовую. Футболки я мерить отказался («Берём!» — кивнул Май парню-продавцу). Рубашки сидели неплохо, только воротник у одной под галстук не годился. Когда я озвучил эту светлую мысль вслух, Май хлопнул меня по плечу и сказал продавцу:
— Реликт! Всю жизнь в интернате благородных девиц прожил! Берём всё! А ты не снимай! Пойдешь в этом!
Он оторвал зубами ярлык и с рубашки, укусив меня при этом за загривок. Продавец мерзко лыбился. Покупки были оплачены карточкой.
Затем меня торжественно повезли домой. Тетя Анечка чуть в обморок от моего вида не упала, но Май хотя руки её не целовал, но тут же влез и в её сердце.
— Ух, ты как вкусненько пахнет! Это солянка у вас? Так мы сейчас с Лёлей, — и не забыл ведь, гад, — пару тарелок навернём!
И, действительно, навернул пару тарелок и меня заставил лопать, хотя капусту тоже не люблю. А этот — «жри» — и не интересуют его мои вкусовые пристрастия! Выспрашивал у тети Анечки про её внуков, про «как здоровье», про то, каким я маленьким был! Няня цвела и пахла! Велела нам дождаться пирогов! И целый час мы «дожидались».
После пирогов поехали в студию встречать скрипку. А потом еще и разбираться с тем, как это работает? На помощь пришли Эсэс и Женька Перевалов. На электроскрипке играть совсем непривычно. Слышно всё, любое неосторожное касание смычком или шершавое глиссандо пальцем. Пожалуй, классику играть здесь сложновато… Только примитивную мелодию. Нужна идеальная техника. Но звук, конечно, гундявый. Хоть и корпус редуцирует и а-ля эфы они изобразили формой, но деревянная акустическая скрипка, даже ученический Каприс, звучит человечнее, чувственнее. Май сказал, что это у меня предубеждение против электроники. Я еле сдержался, чтобы не кинуть в него этой ямахой!
Пробовали с ним контр-дуэт сыграть из «Неба», у меня не сразу получилось! Ублюдок обрадовался моему ляпу!
Потом ещё мне включили песню, на которую нужно было соло играть. Не фига себе, слова Шекспира? Это чтобы авторские не платить? Хитрый ход! Даже приятно подыгрывать английскому гению! Соло нетрудное. Украсим потом!
Уже в десять парни отправились домой, и Май тоже решил, что «хватит на сегодня». Самолично прибирал инструменты, пока я показательно ныл, что не сделал домашку, что джинсы все же узкие, что в «Пели-кане» все курят, что не позвонил маме, а тетя Анечка маме точно расскажет про мои пластыри и т.д. Когда выходили из комнаты и он уже выключил свет, то я вдруг был схвачен за плечо и откинут к стене. Май навалился на меня, прижал собой, поймал мои махающие руки и пригвоздил их своими ладонями. Блин, опять целоваться лезет! Но ведь репетиции с Лидочкой не было! Я не успел это озвучить, он первый:
— Ты простил меня? — и в рот языком лезет! Я мычу, как отвечать-то? А он отрывается и еще раз спрашивает: - Ты ведь выступишь с нами? — и в губы, я опять мычу.
— Правда, я хорошо целуюсь? — ха, не буду ничего говорить на это! – Скажи это, а то не отпущу! — и еще раз вглубь меня полез.
— Ну! Тебе нравится, как я целуюсь? — требует он опять.
— Лучше всех, лучше Ленки, лучше Светки, лучше всего 11а, и даже Никитос гораздо хуже, чем ты! Ага! Поверь мне, я знаю, что говорю! Быстро убрал свои руки и губы! Ты мне пластырь содрал! Сначала калечит, потом целует! Идиотизм!
Май заржал, но отпустил. Еле пережил дорогу до дома, опять страху натерпелся. Оставляя меня у дома, Май спросил, приду ли я завтра к Лидочке:
— Май, — я серьёзно взглянул на него через ночь, — просто верни мне скрипку. Пожалуйста! Ты же добился всего, чего хотел. Я не уйду. Просто верни без всякого порно, тебе же самому тошно от этого…
— Тошно, — он меня отталкивает и надевает шлем, — но без порно не могу!
Комментарий к 9.
========== 10. ==========
Илья Родионович, увидев меня, заявил, что пора обращаться в полицию, на ублюдка надо жаловаться. С трудом его убедил, что всего лишь «упал на стаканы, поскользнувшись на жирном полу». Врач мне не поверил. Не поверил и Зиновий Веньяминович, отругал! Поэтому спрашивать об опыте игры на электроскрипке я не стал, у меня есть подозрение, что он запретит, ибо звукоизвлечение с классической скрипкой отличается.
Сразу после репетиторства на мотоцикле у подъезда Гельдовича меня ждал Май, чтобы отвезти в студию. Хорошо, что я не на контрабасе играю, а то прикольно было бы с ним на мотике проехаться! В студии до ночи играли «Небо» с Ямахой. Кир вместо пива принес чипсов, газводы и энергетиков в банках. Я сожрал почти все чипсы. Мне можно! Я первый раз их попробовал! Кир хохотал:
— Ну, Али, мы тебя здесь плохому научим!
Банку с энергетиком Май у меня забрал, предлог отличный — мал ещё!
Разрываясь между классикой и репетициями с рокерами, не успеваю делать все остальное. Схлопотал двояки по алгебре и по физике. Не выучил очередной фрагмент Грига, не позвонил маме. Придя домой, рухнул в сон одетым, хотя снилось, что я голый. Проснулся утром совсем не отдохнувший. Нужно к Лидочке ехать, слишком давно я с ней не был. Соскучился.
В школе нашёл Мая и попросился прийти. Он предложил сразу после школы, а вечером в студию. Блин, опять без домашки!
Ждёт меня после уроков у выхода. Мне кажется, что вся школа с придыханием за нами наблюдает. Как он перехватил у меня рюкзак, как вдруг мне куртку стал застегивать, как, получив по рукам за это, ласково улыбнулся, как дверь мне открыл и первым пропустил. Я пихнул локтем ублюдка около мотика:
— Какого черта ты выставляешь меня девчонкой!
Тот только ухмыляется.
Мы заезжаем ко мне за нотами и за анечкиным обедом, а потом к Маю, как обычно — занимаюсь около двух часов, разбираю заданное Гельдовичем. Ощущение, что Лидочка на меня обиделась, звук кажется каким-то глухим, дутым. Бросил скрипку у монстра дома, позволил прикасаться к ней чужим пальцам. Уговаривал Лидочку потерпеть, дул в эфы, грел щекой деку. На этом месте в лоб мне прилетел комок из смятой бумаги. Злобный зрителе-надзиратель Май не желает, чтобы я проявлял какие-то чувства к Лидочке. Играю дальше, скрипка постепенно ожила и простила меня. Сегодня сложнейший фрагмент на четвертой октаве, опять с крещендо, а без фортепьянной поддержки сложно. Ритм считаю себе сам, а он у Грига непростой.
Через два часа, когда я, видимо, уже достал высокими нотами бедолагу Мая, тот остановил Грига.
— Теперь что-нибудь для меня.
Я к этому был готов, прихватил с собой ноты адажио Антонио Вивальди. Партия скрипки - ведущая, простая, на легато, в миноре, но с какой-то не похоронной, а светлой грустью, от Альбинони отличается настроением. Эту вещь я играл в прошлом году на выпускном, причём с папой, он согласился на вторую роль, ради такого случая. А раз с папой, значит, произведение отточено! Безусловно, это адажио — шедевр, певучее, пронзительное, с длиннющими тактами, парными разнооктавными переходами, с осенним дождливым настроением. Мелодия такая, что хочется подпевать, хочется, чтобы она не заканчивалась, а переливалась в груди долго. Хочется, чтобы никого не было рядом, чтобы всё заглохло и сгинуло, чтоб только музыка наполняла жизнь. При этом музыка без крещендо, без разрыва аорты. Вивальди стирает суету, знакомые лица, звон денег и шум улицы, адажио, как медитация. Жаль, что короткое, меньше пяти минут. Завершаю классически. Смотрю на Мая.
В этот раз не отворачивается. Он просто, по-моему, не понял, что музыка прекратилась. Смотрит в одну точку, недвижен и просветлен, как будда. Закусил нижнюю губу, и выражение лица от этого стало каким-то детским. И долго он будет в ауте?
— Ээй! Ку-ку! — машу я ему смычком, и Май сдувается, выдыхая, в глаза возвращается сознание, ладони протирает о колени.
— Мышонок, ты специально такие произведения подбираешь для меня?
— Какие?
— Такие, что мозг выносят!
— Классный анализ произведения! Я играю то, что мне нравится. Не гаммы ведь тебе показывать… Хотя в следующий раз Бартока буду играть, мне «Румынские танцы» повторить нужно для концерта, если, конечно, меня оттуда не выгонят с такой рожей!
— Нам скоро в студию, клади скрипку и подойди ко мне! — командует Май.
— Блин! Тебя даже Вивальди не берёт! — расстроено говорю я, резко меняя настроение и тему. Сейчас потребует расплаты! Раздраженно подхожу к нему. — Что сегодня? Сто тридцать поцелуев?
— Один. Сам. Только настоящий. За чмок в лоб получишь!
— Ты в курсе, что я не умею, не так ли?
— А ты постарайся, вспомни, что и как я делал!
Может, это даже лучше, нежели бы он опять поселился в моем рту! Я-то быстро управлюсь! Только вот краснею стремительно и не могу оторвать взгляд от его губ.
— Ты наклонись тогда, — хрипло велю я.
— Я лягу, и тебе будет удобнее! — и валится на чёрный матрац, расправив руки в стороны, как птица. — Я твой!
Я сползаю вниз, на краешек матраца, медленно приближаюсь к нему, разглядываю губы. Как-то надо начать? Не знаю, куда деть руки. Май вдруг хватает меня за рубашку и притягивает к своему лицу ближе! Руки сразу нашли себе место — на его груди, так как я просто на него практически упал. Да, так легче. Целую. Как он там делал? Обхватываю его мягкие губы в свои, прижимаю, несильно втягиваю, отпускаю, прикусываю нижнюю губу зубами и ласкаю её языком. Скользнул языком по десне, ещё раз обхватил открытым ртом. Наверное, всё? Но Май так не думает, его руки уже на мне — на спине и на затылке. Оторваться от его губ трудно. И пока невозможно! Это ощущение напоминает жажду, если сильно хочешь пить, то без остановки выпиваешь целый литр и не можешь остановиться! Безвкусная вода кажется восхитительной! И я не смог остановиться, присосался к его губам, как пиявка, и не могу отцепиться! Губы — та же кожа, но кажется вкусной, солёной, деликатесной! А Май еще зубы разжал, приглашает внутрь. Нет, туда страшно, еще откусит мне язык! И тогда он сам выступает мне навстречу, разворачивается на матраце так, что я уже под ним, и завершает начатое неумелым дилетантом! Вытаскивает из меня язык и похотливо шершавит его, губами, зубами и своим языком. Отрывается от меня очень резко, почти отталкивает:
— Всё! Молодец! Добрый ротик!
Меня передёрнуло. Я слышал уже эти слова.
— Май, — тихо произнес я, — ты в следующий раз потребуешь, чтобы я, как Никита… это… взял… ну, орально?.. Если это так, я не приду… Я не смогу. Скажи мне сейчас.
Он замолчал, соображает что-то.
— Обещаю, что не потребую. Но… когда-нибудь ты сам захочешь попробовать! Тогда пусть это будет со мной! Я тебя успокоил?
— Никто в здравом уме не захочет брать в рот!
— Так я про здравый ум и не говорю! Вдруг ты влюбишься?
— В тебя???
— А что, в меня нельзя влюбиться?
— Нельзя! Выпусти меня, и поехали уже в студию!
Вижу, мой рокер как-то приуныл. И на репетиции вместо меня язвил и орал на бедных парней так, что я прижал свой хвост и мирно осваивал соло для «Тучи». На репетиции в этот раз был еще один парень - не из школы, из клуба, некий Гарик. Слушал, шутил, жал руки, хвалил, обещал транспорт для инструментов и бесплатный «допинг» для музыкантов.
Выступаем в субботу. Не знаю даже, какое чувство преобладает во мне: отвращение или страх перед таким «концертом». Предчувствие, предчувствие беды.
***
В клуб «Пели-кан» выезжали из студии. Парни грузили инструменты, оборудование, пересчитывали шнуры, разъёмы. Я ел чипсы. В клубе ещё долго всё устанавливали, проверяли, настраивали. Успели что-то поиграть. Один из работников «Пели-кана» провел нас в маленькую комнатку без окон с зеркалом, диваном, столиком, сказал, что это «артистическая». На стол водрузили бутылки с пивом, банку растворимого кофе, клубные стаканы. Гарик торжественно передал Маю небольшой темный пакет, при этом предупредив:
— Здесь не курите, а то не выветрится, встрянем по полной! Выходите к запасному выходу!
Парни очень возбуждены. Говорят громко, матерятся по делу и просто так, типа незаметно смотрятся в зеркало. Все в джинсах цвета бомжатской жизни, у всех чёрный верх. Капитоша в черной кожаной тужурке с клепками и цепками на голый, волосатый торс, Эсэс в откровенно драной футболке с каким-то каббалистическим символом, Кабыкин в черной жилетке с махрами на плечах, Женька в черной футболке и в черной расстегнутой рубашке поверх, Май в каком-то чудном кожаном жакете с воротом-стоечкой и вязаными рукавами! Мне было приказано надеть «мусорные» джинсы и чёрную рубашку. Короче, уродство!
В ожидании публики парни распили по пиву, выходили курить, при этом брали гариковский пакетик. Через час ожидания все смеялись ещё громче, матерились выразительнее, прикладывались к пиву еще чаще, махали руками, как-то дёргано двигались. Все, кроме меня. Я был подавлен, стал грызть ногти, верный признак стресса. Май это видел, пытался меня растолкать, шутил, ерошил волосы и даже предложил пива. Я отказался. Тогда он сел рядом обнял по-дружески за плечо, инструктировал: