Ещё через какое-то время шёпот прямо около двери кабинета:
— Наружка что?
— Он не выходил! Сто процентов! — Давид узнал голос «мил человека».
— Блядь! Хрена ли вам платят, что вы не можете сучёныша мелкого найти? На этом этаже? Ключи на месте?
— Да. Ключи висят там, где висели, на месте. — Давид возблагодарил Бога, что тот его надоумил не брать всю связку, а лишь снять нужный ключ.
— Чердак! Туда дуйте!
И голоса опять исчезли, только ритмичный бумкающий звук драм-установки, одинокие визги, изредка бегающие по лестницам шаги вверх-вниз. Давид решил, что ему удалось. И плевать, что наверняка после вечеринки его изобьют, главное — не быть на глазах толпы и не позориться сейчас. Сколько он так просидел, напрягая спину и навострив слух, неизвестно. Но с каждой минутой тревога успокаивалась. Потом он стал осматриваться, «ходить пальцами» по ножкам кресла и по частям стола. Высунул нос, отодвинул кресло. Попробовал открыть ящики стола. Открылось два из трёх, в одном аккуратной пачкой газетные вырезки с фотографиями и упоминаниями о его первейшестве, две пачки шоколада, пилка для ногтей, штопор. В другом журналы с голыми тётками, какие-то таблетки, пачка сигарет, флешки, пульт от кондиционера, чёрный блокнотик, где на каждой странице были подписаны месяца и небольшой столбик цифр. Закрыв ящики, уныло обозревая подстолье в полутьме, Давид вдруг обнаружил в углу столешницы, с нижней стороны, квадратную кнопочку. Подполз. Ничего не написано. Страшно захотелось надавить. Мальчишка боролся с собой пару минут. И всё-таки детское любопытство взяло верх. Он зажмурился и нажал.
Никакой сирены или взрыва не последовало. Только мягкий шум в дополнении того, что бухал сверху. Ш-ш-ш-с… Давид на четвереньках выбрался из-под стола, прищурился и всё-таки разглядел в тёмной комнате перемену. Там, где ещё недавно висела картина в золочёной раме с изобильным натюрмортом, был проём, а картина открылась наподобие дверцы. Давид встал и, прижимая к себе фиолетовые ботинки, на носочках подошёл к окошку. Железная дверь с круглой ручкой и семью маленькими квадратиками с мигающими точками внутри. Клавиатура с цифрами и кнопками «Block» и «Enter». Сейф. Сообразительный мальчик поставил ботинки на пол и вернулся к столу. Достал блокнотик. Во всех месяцах, включая август, по четыре ряда цифр, а в сентябре и последующих три. Ага!
Совершенно не думая, что за такими действиями может следовать катастрофа, забыв, что его разыскивают по всему дому, Давид стал нажимать поочерёдно семь цифр из столбика «август». Вместо точек отражались зелёные 3349021. И теперь «Enter». Дверка слабо пискнула и загудела. Давид дёрнул за круглую ручку, сейф открыт.
— Вот дурак! — восторженно прошептал юный медвежатник, явно имея в виду не себя. Заглянул. И глаза расширились. В глубине сложены стопки, перетянутые бумагой — деньги! Тут же какая-то толстая папка. Несколько шкатулок разной формы. Но самое страшное на нижней полке — пистолет! Вещичка старухи с косой! Давид испугался и захлопнул дверцу, ткнул в «Block». Зелёные цифры исчезли, и в квадратиках опять замигали точки. Держась за ребро золочёной рамы он вернул картину в изначальное положение. Прижал и… ш-ш-ш-с — она намертво преградила путь к сейфу. И Давид завороженно стал разглядывать на холсте потные виноградины, золотые яблоки, целлюлитные груши, скрюченные листья и почему-то дохлую рыбу с удивлённым глазом. Так и стоял, уставившись в рыбий глаз. Пока от двери не послышался скрежет замка, она распахнулась, выливая на стоявшего у картины мальчишку сноп света.
— Что ж ты делаешь? Зачем нарываешься? — Это «мил человек» — руки в боки. Он надвигался на Давида, и было уже невозможно спрятаться и исчезнуть. Поскольку за шкирку было не ухватить, охранник больно взялся за шею, подобрал с явной брезгливостью с пола уродливые боты и поволок пропажу «в люди».
Люди не сразу заметили новичка с охранником, так как угар всех приготовленных средств увеселения плюс заводящая музыка уже притупили восприятие реальности для большинства присутствующих. «Мил человек» толкнул парня в корсете и в юбке прямо к пуфу, на котором полулежал Антон и девица восточного вида в блистающем зелёном платье. Будучи в колготках Давид поскользнулся и свалился носом в навороченные джинсы.
— Вау! — тут же заорал, перекрикивая бит, Антон, отталкивая от себя девицу с размазанной губной помадой. — Господа! Мой сучёныш обнаружился! — и в сторону охранника: — Пшёл!
Антон, лицо которого казалось неестественно белым, а глаза неестественно чёрными, кривя рот и перебирая пальцами, подскочил к упавшему мальчишке и, никого не стесняясь, пнул прямо в живот. Рывком поднял корчащегося парня и кинул о ближайшую стену, стал наносить ему удар за ударом. Кроме цветобликов, гонимых агрессивным драммом, никто не двигался, все гости — пьяные, укуренные и не очень — застыли. Хозяина остановил только вопль девицы в белом костюме, на которую брызнула кровь с лица Давида:
— Анто-о-он! Ты чо наделал?
Садист опомнился, оглянулся на неё, поднял руки вверх, как победитель на ринге, безумно оскалился и заорал:
— Йо-ху! Будем играть! Вот моя игрушка! Звать… э-э-э… Никак! Пол? — он подскочил к размазанному по стене Давиду и задрал юбку. — Мальчиковый пол! Возраст? Нежный! Сорт? Высший, из красавчиков! — Он вцепился в подбородок жертвы и покрутил его головой. — Щас не очень, конечно, симпатичный, но мы поправим! Люсь! Дай-ка свою чёрную помаду! Сделаем из сучёныша богиню чернососку! — Ему кто-то подал помаду, и тот, грубо нажимая на губы и размазывая по опухшему и окровавленному лицу тёмный жирный палец, выдавил всё, что было в футляре. — Йо-хо! Ну-ка! Танцуй для нас, котёнок! — И оттолкнул Давида от стены в центр комнаты. Тот еле удержался, но стоять было трудно, он стал медленно сгибаться, чтобы лечь, и будь что будет.
— Куда? Никто команды «лежать» не давал! Танцев, значит, не будет?
— Тоха, харэ, нафига нам его танцы? — вдруг подал голос один из парней. — У нас вон девули есть!
— Не, Макс, понимаешь, он не въезжает, что я его хозяин! — возмущённо ударяя себя в грудь, орал Антон. — Его наказать надо!
— Наказал уже, противно смотреть! — По-видимому, этот Макс был равным по крутости Антону.
— А мы шоу сделаем, и будет не противно! — Антон опять пихнул избитого парня к стене, выбежал из комнаты и мигом вернулся назад. В руках у него был большой круг мишени для дартса, что висел бесполезно в комнате Давида. Антон покрутил мишень, выругался, откинул её в сторону, оставив в руках только пучок дротиков. — А будем мы тебя, краля, дротить! Йо-ху! Стена нормальная, гипсокартон пористый, ткань сверху! Нормалёк! Ну-ка, встань вот так! — Он прижал Давида спиной к стене. Расправил руки, как на распятие. Поднял голову. — Смотреть на меня! Не дёргайся! Господа! Шоу начинается. Наша мишень ничего не боится! Я стреляю первый! Внимание!
Псих отошёл от распятого у стены, измазанного кровью и помадой Давида, отсчитал четыре больших шага, вытащил дротик, взялся как положено, тремя пальцами, прищурился, усмехнулся и метнул… Давид не успел отреагировать, реакции вообще тормозились. Дротик воткнулся прямо рядом с ухом. Девчонка в зелёном платье заулюлюкала и захлопала в ладоши. Ещё «выстрел». Дротик воткнулся, но выпал прямо под рукой избитой мишени. Последний, третий дротик. Бросок! И игла больно укусила Давида в ребро. Но кожаный корсет сыграл роль гламурного бронежилета против иголок!
— Мои двадцать очков! — опять заорал Антон. — Следующий?
— Давайте я! — томно заявилась Люся. Неровной походкой подошла к тому месту, с которого стрелял первый, получила из его рук дротики. Прицелилась… Всхлип! На шее кровь, кулаки сжимаются, колени трясутся… А все охнули, кто-то взвизгнул. Второй дротик застрял в складках юбки, не долетев до тела. Третий… Метнув, Люська крикнула, как будто ожидала эйсовый удар. Игла впилась в щёку… глубоко… больно… страшно… не кричать… Но Давид не смог стоять прямо, сжался, руки к лицу, вытаскивает дротик, задыхается, от боли, от обиды, от ненависти…
— Руки на место! — крик садиста. — Следующий! По глазам только не стреляйте. Кто наберёт тридцать очков, тот победитель! Эй, сучёныш, встал правильно!
Был третий, четвёртый, пятый, шестой. Потом опять метал Антон. Кровь уже была и на плече, и на локте, и на бедре, и на груди, и на подбородке, ещё раз на шее, ещё раз на щеке. Большая часть гостей не принимала участия: по разным причинам. В большей степени из-за состояния нестояния, а не в виду гуманизма. Ди-джей сидел, скорбно опустив лицо и руки, не мешая однообразному ритму долбить монотонно, не миксуя, не импровизируя. Часть толпы и не замечала этого, трансово двигаясь, раскидывая руки и кружась друг вокруг друга. Уголок издевательств был в стороне от этого действа.
Вызвался метать и Макс. Похоже, он ничего не принимал. Жёстко выхватил три дротика, измазанные кровью, из рук Люськи, которая собиралась стрелять второй раз. Отошёл ещё на шаг назад. Бросок — дротик торчит параллельно полу близ уха. Бросок — игла тукнула рядом с другим ухом, накренилась, но удержалась в стене. Бросок — стрелка полетела выше, почти в лоб, но нет, впилась в стену над самой макушкой парня.
— Йо-ху! Победитель, Ма-а-акс! — опять вопль Голикова.
— Всё! Закончили! Я победил и финиш!
— Блин! А я хотела ещё! — заныла Люська.
— Хватит, я сказал! Я победил, мне решать! — Макс подошёл к Давиду, подхватил его за подмышку и поволок вон из комнаты. Антон за ними, идёт и ржёт:
— Ты его как победитель трахнуть, что ли, хочешь? Нет, мне не жалко, ты друг, но он нихрена не умеет, поверь! Ну и типа того, он мелкий! Макс, ты куда его? Бархатов! Типа он мой сучёныш! Не твой, уха-ха! Вот меня вштырило!
Макс вдруг резко повернулся, чуть не уронив окровавленную жертву, и выпалил в широкие зрачки зло:
— А ты мне его продай!
— Нихуя! Не продаётся! — Антон неожиданно выпрямился, сверкнул совершенно трезвым взглядом, добавил совершенно неразвязным тоном: — Даже тебе. Он мой!
Антон перехватил висящее тело у Макса и утащил в небольшую комнату рядом, бросил на кровать. Наклонился над Давидом и прошептал:
— Ты думаешь, Макс был бы лучше? Он — пидор, я точно знаю. И поставщик дури. Я — лучший вариант для тебя, псинка моя. Но ты меня разочаровал сегодня! Не такие у меня были планы, ты испортил мне вечерину, сука! Дрыхни. Завтра зелёнкой намажем…
Он говорил что-то ещё, но Давид не слышал, он уходил, убегал, нет… улетал в звёздное небо, к зелёному человечку с присосками вместо пальцев, на планету к рассудительному лису и капризной розе, он несёт им за пазухой золотые яблоки, целлюлитные груши, потные виноградины и зеркального глупого карпа. Он слышал какой-то восхитительный протяжный звук пастушьей дудочки под тихий ритм, что настукивал ди-джей с серым лицом на круглой полосатой мишени. Красиво и грустно».
— 6 —
— Выбрали, что будете заказывать?
— Принеси мне эля большую и стейк из судака без гарнира, но с хлебом!
— Эля? Ты не на мотике, что ли?
— Давид, я… мне уехать нужно на пару дней.
Официант прищурился, пытаясь рассмотреть этот подвох в писателе, к которому он уже привык за три дня. Не нашёл. Тот смотрел на него снизу вверх открыто и доброжелательно.
— Ну и вали!
— Эй-эй! Я же вернусь. Просто надо.
— И куда?
— Э-э-э… к брату.
— Кто у нас брат?
— Он… э-э-э… ну…
— Слишком много «э». Не говори, не моё дело. Судак с соусом?
— Давид, мой брат, он филолог, мне нужна его помощь.
— Он живёт не в Москве?
— Н-н-нет.
— А в Москве филологов нет. Ну-ну.
— Ты мне не доверяешь?
— Доверяю, но думаю, что не стоило бы.
— Дурак. Жди меня послезавтра, с работы встречу.
Не то чтобы Давид ждал Сергея. Он ждал последствий своей неосторожности. Всю дорогу с работы озирался, дома не мог заснуть. Потом обнаружил, что Сергей оставил у него сумку с вещами. Абсолютно не церемонясь, вытряхнул всё из неё. Джинсы, носки, футболки, провода, книжка «Автор неизвестен», бритва в коробочке, карта Москвы, записная книжка. В ней незнакомые фамилии, номера телефонов, какие-то цифры, много номеров под какими-то закавыченными названиями: «подозрительный», «главный», «она», «болтун», «сторублёвик», «сторожиха». Из книжки выпала фотография, на которой мужчина, уже немолодой, улыбается, ровные зубы, волосы торчком, глаза за очками… ореховые. «Это и есть брат, — понял Давид. — Старший. Сразу видно, что интеллигент. Фило-о-олог!» Больше ничего полезного он не обнаружил. Ноутбук Сергей взял с собой. Давид решил почитать «Автор неизвестен» и честно уснул под книжкой, убедившись, что стиль письма и некоторые словечки узнаваемы.
Весь следующий день парень убеждал себя, что беспокоиться не о чем. Ник был на выходном, и разговорчивый Пол развлекал его всю смену. Он подтвердил, что клиент с кривым носом разговаривал с ним в прошлый раз, выспрашивал о Давиде, более того, Пашка слышал, как он беседовал с Факаидисом. Что спрашивал, как давно работает официант Дейв, где работал раньше, доволен ли работодатель им… Пол сказал, что Сергей показывал хозяину какой-то документ, так как тот не особо хотел разговаривать с гостем.
Эта Пашкина информация опять растревожила Давида. И он даже решился пойти к Факаидису попросить у него расчёт — решился удирать от любопытства этого змея. Но хозяина паба на месте не было. А Борисовна подтвердила, что Безуглый довольно-таки известный писатель, хотя она «представляла его совершенно по-другому». Барменша даже попросила взять у него автограф, как только тот вернётся. Придётся ждать — обещал автограф.
Вроде успокоился. Но опять не спалось. Тени, образы, звуки, запахи навалились и не дают сладко вытянуть позвоночник. Посредине ночи Давид вдруг вскочил, стал смотреть в окно, вышел курить на балкон. Потом сделал странное. Взял вилку и стал подкапывать землю у гигантского алоэ, что околючивало окно на кухне, что-то поддел, вытащил маленький целлофановый пакетик, встряхнул, размотал нитку, которая скрепляла его, и достал из грязного мешочка кольцо. Надел на палец. Немножко велико. Большой квадратный камень презрительно и пристально смотрел на растрёпанного парня. А тот хмуро отвечал ему. Посмотрели друг на друга. Парень оказался сильнее. Щёлкнул по бриллианту и сказал вслух:
— Пусть знают правду. Удрать успею.
Решительно запрятал в мешочек кольцо с жалкими листочками вокруг коварного, горделивого камня и зарыл обратно в кадку. Выровнял землю. Примял её и полил алоэ из чайной чашки водопроводной водой.
На следующий день после маетной работы Сергей, как и обещал, встречал Давида на «мухе». Парнишка выглядел более уверенным и решительным, а писатель, наоборот, подавленным, хотя и старался придать лицу счастливое выражение. Сказал, что не выспался, что в поезде писал, что пришлось встречаться с неприятными людьми, что брат ворчал, но что всё равно был рад видеть. И действительно, по приезде «домой» Сергей сразу свалился на свой диванчик и отказался от ночной трапезы, разрешив Давиду читать и править текст курсивом на ноутбуке. Сам же засопел и, не шевелясь, пролежал в позе падения всю ночь, пока прототип его героя, освещаемый неживым светом монитора, вчитывался в новый текст. Иногда останавливался, отрицательно мотал головой и начинал работать мышью и клавиатурой так, как будто он с кем-то сражался в странной электронной игре, где слова — войны, пробелы — секреты, точки — выстрелы.
«В новом классе никто, казалось, не обращал на него внимания. Никто не спросил его первого сентября, что за ранки у него на щеке и шее. И сейчас, спустя три недели отсутствия, никто не поинтересовался, чем же болел новенький. Классная руководительница — пожилая математичка Вера Ивановна — даже справку не потребовала. И Давиду представилось, что тут все обо всём знают, а это позорно, а это значит, сейчас будут шпынять, унижать, издеваться, как над слабым — так, как принято в детском доме. Он ожидал от каждого заговорившего с ним презрительного тона, брезгливого взгляда.