– Погоди. Сейчас покажу.
Он поднял стоящее «вверх ногами» седло. Хлопнул по одному краю ладонью:
– Передняя лука.
По другому:
– Задняя.
Задняя лука чуток повыше передней мне показалась. Или почудилось?
– Вот это подпруга. Одна и вторая. Подпруга замком за пристругу цепляется. Ясно?
Да пока ясно. Чего уж тут сложного? У меня всегда так. Когда объясняют, кажется – легче легкого. А как самому повторить за учителем – пшик. Слабо Молчуну.
– Вот это стремя. А вот этот ремень – путлище. По своей ноге отладишь длину.
– А как его отлаживать?
– Да как удобнее, – неопределенно отозвался Сотник. – Пока не влез на коня, сделай на длину руки с кулаком сжатым. А как влезешь, сам почувствуешь – добавить или убавить.
Ладно. Годится. Запомнил.
– Глядите мне, чтоб седла только на чистую сухую спину громоздили. Побьете холки – пешедралом дальше выбираться будете. Конь со сбитой холкой – не конь.
Вот еще беда! Я-то думал: как коней купили, нам теперь ничего не страшно, ничто не помешает. Знай себе езжай помаленьку. А выходит – и забот, и хлопот... А их еще и кормить надо. Хватит ли скудной травы?
Пока я терзался сомнениями, Глан ловко скрутил из клока прихваченного с собой сена жгут. Прошелся по конской спине. Вначале против шерсти, снимая налипшие былинки, потом по шерсти, разглаживая.
– Видал? Пока ни щеток, ни скребниц нет, так будем чистить.
Им еще щетки нужны? И скребницы какие-то! Знал бы, век не согласился. Своими ногами хоть медленнее, зато надежнее и спокойнее.
– Седло опускай плавно. Передняя лука над холкой. Да чуток по шерсти протолкни, чтоб не заломились волоски. Видал? После потник расправь. Гриву из-под него выправь. Теперь передняя подпруга. С седла скидываешь на ту, дальнюю, сторону. Под брюхом забираешь. Расправил, подтянул, замок застегнул – всего делов. Теперь то же с задней. Коли конь дуться начнет – ладонью по пузу ляпни или коленом поддай. Все. Готово!
Действительно, первый конь стоял под седлом, в узде, готовый к походу. Любо-дорого поглядеть.
– Давай ты теперь.
Признаться, со страхом принялся я укладывать седло. Все сделал как Сотник учил. И спину смахнул, и потник разровнял, и подпругу затянул... Отступил на шаг, победно огляделся и охнул: у загородки столпилось почти все население фактории – и взрослые, и дети. А почему бы и нет? Бесплатный балаган. Куда уж там жонглерам и канатоходцам...
Сразу захотелось зарыться под землю, в привычный и в какой-то мере ставший родным шурф. Или улететь далеко-далеко, за тридевять земель, в Великую Топь или Пригорье. Только чтобы не ощущать спиной жадно-любопытные взгляды, не ловить кривые снисходительные улыбочки – дескать, давай-давай, а мы поглядим, как оно получится, не сядет ли захожий старатель в лужу, не выйдет ли посмешище.
– Э, что такое? – заметил мое смущение Сотник. – А, эти... Не бери в голову. Какое нам дело до них, а им до нас?
Легко ему говорить. Небось привык перед строем красоваться да на виду у всех подвиги вершить. А тут... Но не скажешь же, что на людях всегда тушуюсь. Не для толпы я создан, а для спокойной, уединенной жизни где-нибудь в лесу или в маленьком уютном домике на окраине тихого городка. Сразу руки начинают трястись, голова не варит – того и гляди, какую-нибудь глупость упорю.
А как же Гелка будет седло на коня надевать при такой куче зрителей?
Вопреки ожиданиям, девчонка смело схватила пучок сена, скрутила жгут. Молодец! Не то что я.
С седловкой она справилась не хуже, чем со взнуздыванием. Единственно, подпругу затянуть не смогла – силенок не хватило. Или лошадь очень упрямая попалась – не желала воздух из живота выпускать.
– Ничего. На первый раз сойдет, – одобрил Сотник. – Потом покажу, как с седла подтянуть подпругу. Сверху легче.
Так. Три коня готовы к походу. А как же Мак Кехта? Я совсем упустил ее из виду. Сумеет ли? Я ж не знаю, седлала она сама или этим занимался Этлен. Как у сидов принято?
Перехватив мой взгляд, феанни дернула плечом. Мне даже послышалось фырканье разъяренной кошки. Быстрым шагом подошла к оставшемуся коню – черному со светло-коричневыми подпалинами на морде. Наклонилась, положив на вытоптанную землю загона сверток. Это ж мечи телохранителя! Вот почему она медлила до сих пор – просто не знала, куда их девать, как освободить руки. А теперь, видно, решила во что бы то ни стало показать тупоголовым салэх, что и она все знает и все умеет. Вот уж воистину говорят: гордость хуже глупости.
Седлала Мак Кехта ловко и со знанием дела. Даже Сотник одобрительно покивал. А вот мечи явила на всеобщее обозрение зря. Хоть и в ножнах, и связаны перевязью, а крестовины эфесов ни с чем не спутаешь. За моей спиной пополз шепоток.
– Ну и баба...
– Ты глянь, как управляется!
– А что у ней там? Уж не мечи?
– Окстись, откудова?
– Не, точно мечи...
– Что ж то за баба такая?
– Ишь, рожу прячет. Уродина, что ль?
– А можеть, мужик?
– Да не, мелкий какой-то... Не мужик. Точно не мужик.
Плохо. Ой как плохо. Ни к чему нам излишнее внимание. Нужно серенькими быть. Как мышки.
Сотник, видно, о том же подумал. Резко махнул рукой:
– Выводи коней!
Я взял своего за ременный повод и повел к выходу, с которого уже сняли перегораживающую жердину. Мешок оттягивал плечо. Надо потом придумать, как его к седлу приторочить.
Толпа раздалась, пропуская меня. За мной шла Гелка. Потом Мак Кехта. Замыкал шествие Сотник, то есть Глан, конечно.
– Ну, прощай, Меткий, – поклонился я напоследок лысоватому ардану из вежливости..
Но траппер не удостоил меня ответом. Стоял, о чем-то задумавшись. Да и Сущий с ним. Виделись всего ничего, приязни друг к другу не испытали особой, а дальше пути-дорожки разойдутся, и не увидимся больше никогда. Ладно. Горя иного у меня не было бы.
Я шагал, стараясь незаметно, по возможности, оглядываться на спутников, и потому не прозевал. Видел все случившееся в подробностях.
Не зря Меткий стоял задумавшись, словно сам с собой беседу в душе вел. Когда Мак Кехта поравнялась с арданом, рука его протянулась вперед, пальцы дернули за полу плаща, скрывающего фигуру сиды. Свалился с головы капюшон, открывая на всеобщее обозрение неровно обрезанные волосы цвета светлого золота – ни койфа, ни подшлемника она не носила еще с пещерного похода. Заостренные уши, раскосые смарагдовые глаза, высокая переносица...
И в тот же миг плащ, удерживаемый от падения крепкими завязками, взлетел крылом ночной птицы. Блеснула в лучах утреннего солнца сталь меча.
Хрипло каркнув, Меткий схватился за горло. Меж его толстых пальцев, черных от работы, возникли тоненькие алые струйки. Ардан тяжело рухнул на колени, а потом и на бок, неестественно подвернув левую ногу.
Толпа ахнула и подалась назад.
В сгустившемся воздухе скопилось молчаливое напряжение. Люди замерли, не осознав пока в должной мере, что же случилось.
Мак Кехта стояла напряженная, словно натянутая струна. Меч в вытянутой руке острием в сторону трапперов. Скорчившийся труп у ее ног лучше всякого глашатая объявил, кто есть кто.
Мгновения тянулись...
А потом истошный бабий визг прорезал тишину:
– Уби-и-или-и-и-и!..
Срывая с головы белый плат, рванулась к Меткому его жена. Я узнал ее. Видел вчера мельком. Добежала, упала лицом в расплывающееся кровяное пятно и завыла:
– Убили! Сокол ты мой ясный! На кого ж ты меня с детками покинул! Юрас, открой глазоньки ясные! Поднимись на ножки белые!
Оно понятно. Хороший был человек, плохой, а все ж свой, родной. Вот, значит, как его звали – Юрас. Редкое имя у арданов. Первый раз встречаю.
И тут толпа забурлила. Бабы кинулись ловить и утаскивать ребятишек. Мужики с мрачной решимостью посунулись к кольям и жердинам.
– Назад! – Голос Сотника ударил бичом. Так, должно быть, командовал он армиями в бою. Не орал, нет, просто громко сказал, но перекрыл и крик вдовы, и гомон трапперов.
Если кто и помышлял всерьез кинуться в драку, несмотря на меч в руке Мак Кехты, то после окрика храбрецов не осталось. Легко, очень легко люди допускают властвовать над собой и охотно подчиняются сильному. Трусость не трусость. Слабость не слабость. Наверное, самосохранение. Я не трону, авось и меня пощадят. А то, что оброком обложат непомерным, последние штаны снимут, а то и вовсе на барщину или в рабство уведут, так то чепуха. Главное – уцелеть.
А что это я рассуждаю? Сам такой. Соглашаюсь, кланяюсь, иду за большинством. Лишь бы уцелеть. Не герой.
И снова в памяти всплыли отблески костров на искрящемся снегу и негромкий голос Сотника:
– Тогда я остановлю их.
Я так не смогу никогда в жизни. Пойти один против многих, выступить против родной крови, но сохранить справедливость.
От размышлений отвлек меня Сотник:
– В седла, живо!
Слова его сопровождало неуловимое движение ногой. Взмах! Толчок другой. И он уже верхом. По-прежнему внимательно следит за арданами.
Мак Кехта опустила меч. Процедила сквозь зубы:
– Салэх. Болэхт. Бр’алэ.
В переводе со старшей речи:
– Мразь. Быдло. Трусы.
Да, высоко она ценит людей, оказавших ей гостеприимство. Пусть и не безвозмездно, а все-таки какое ни есть. Я-то, пустая башка, надеялся, что она смягчилась сердцем, поняла хоть что-то в жизни, отличает добро и зло. А! Все впустую. Или просто понятия добра и зла, чести и бесчестия у нас и перворожденных слишком разнятся?
Сида взмахнула мечом, стряхивая алые бусинки, спрятала клинок в ножны и легко вскочила в седло.
Вскарабкались и мы с Гелкой. Она – легче. Я – как мешок с навозом. Пока поймал стремя носком, пока забрался, судорожно цепляясь пальцами за обе луки. От неумения едва седло набок не стянул, но худо-бедно утвердился, выровнялся. Что дальше?
– Шагом, – скомандовал Сотник.
В этот миг жена Меткого подняла измаранное кровью лицо. Вперилась в сиду:
– Ты, кровопийца лютая! Что ж ты наделала!
– Я наказала дерзкую тварь. Червь, посмевший протянуть руку к дочери и супруге ярла, жизни не достоин.
– Ты?.. – Баба не назвала ее по имени, хоть и догадалась. Да и все догадались, чего уж там греха таить. Слухами земля полнится. Кто еще из жен ярлов кровавый урожай собирал по обоим берегам Ауд Мора, за Аен Махой и в Лесогорье? Мало кто, понятное дело, мог ее описать, да во внешности ли дело? Видно птицу по полету, а человека – да и сида тоже – по делам.
– Да. Я – Мак Кехта, – подтвердила феанни. – Я мщу, и нет ни в сердце, ни в разуме моем мира с салэх. Сдохните все, грязные твари.
Вот сказала так сказала. Ни прибавить, ни убавить.
– Ты мстишь? – медленно произнесла баба. – Ты не мстишь, ты лють свою тешишь. Крови никак не напьешься, навроде стрыгая злобного. Будь ты проклята на веки веков. Чтоб тебе дитя никогда не качать, чтоб ты захлебнулась кровушкой нашей, чтоб тебя гром с неба поразил. Не любить тебе и любимой не быть, гадюка ядовитая. Чтоб ты своим ядом траванулась, своей сталью закололась, своим языком подавилась... Хуже ты зверя лесного, хуже волка с медведем – они без нужды овцы не задерут. Хуже стрыгая с клыканом – они на прокорм себе убивают. Ты ж, ведьма беспощадная, радуешься, коли жизни лишаешь. Пускай кровь, тобой пролитая, на тебя ж и падет... Будь ты проклята!
Я видел, как напряглась спина перворожденной. Того и гляди, за клинки схватится. Не успеем тогда осмелевшую от горя бабу защитить. Порешит. Как есть порешит...
Видно, и Сотник подумал о том же.
– Уходим. Рысью!
Мак Кехта зашипела, плюнула в грязь и выслала своего черно-подпалого в рысь.
– На восход. К Аен Махе, – продолжал направлять Сотник.
К Аен Махе? Это правильно. Мне одно непонятно: как мы теперь на левый берег переправимся? С лошадьми. Даже если лодку найдем, их-то в нее не затащишь. А надо удирать. Как можно быстрее и как можно дальше. Разумеется, я ни единого мига не предполагал, что в арданах проснется тщательно забитая храбрость и они снарядят отряд в погоню. Это вряд ли. Вот расстрелять нас из луков они могли бы запросто, если бы захотели. Стрела из охотничьего лука, попав коню в бок, прошивает насквозь. Он ведь на лося да на оленя снаряжен. И две-три сотни шагов для прицельного выстрела не помеха. Но коли сразу не кинулись, догонять для мести уже не станут.
Я повторюсь: у мирного человека – ремесленника, охотника, крестьянина – в душе сидит запрет на убийство. Дело даже не в боязни согрешить и не пройти Поле Истины. Просто претит отнятие жизни. Это воины, разбойники, пираты давно через природу переступили, зачерствели сердцем. Кто всю жизнь мечтал о разудалой жизни, тот – раньше. Кто поневоле в войско попал – со временем. Сердце такой же орган, как и ладонь или пятка. Мозоль нарабатывается. Или всего-навсего устает сопереживать. Не у всех людей. Некоторые до смерти каждую пташку, каждую букашку, травинку-былинку жалеют. Так исключения из правил правила подтверждают. Кто ж из учителей это говорил? Кажется, Арисфон. Он нам основы землеустройства и измерения преподавал. Как сейчас помню: коли две стороны в треугольнике равны, так и линия, из угла к середине третьей стороны проведенная... Что она там делает? Вот те на! Забыл. То ли угол напополам делит, то ли еще чего-то... Ну, это не важно. Важно, что ошибался я в сиде. Никаких сдвигов в ее душе не произошло. Как была кровавой убийцей, так и осталась. Жизнь людская для нее дешевле разменного медяка. А жаль. Не в том смысле жаль, что дешево ценит, а в том, что ошибался. Не удалось добром смягчить заскорузлую душу. Уж не знаю, возможно ли это вообще и какие усилия для того нужны.
Тут меня тряхнуло так, что едва зубы не повыскакивали.
Что такое?
Оказалось, ничего. За ограду выбрались, пока я размышлял да воспоминаниям предавался. Сотник и Мак Кехта коней ускорили. И наши с Гелкой за ними поспешили.
С одной стороны, все верно. Чем быстрее мы подальше от фактории окажемся, тем лучше. Но с другой – как же трясло меня с непривычки! Неужто за эти муки я кровью и по2том заработанные самоцветы отдал?
Каждый шаг коня отдавался ударом мне, как бы это помягче выразиться, под седалище. Не успевал мой многострадальный зад вернуться, как его встречал следующий удар, кажется, вдвое сильнее предыдущего. И так раз за разом, шаг за шагом. От тряски все внутренности спутались в один клубок – не разберешь, где кишки, а где печенка. Зубы приходилось держать стиснутыми. чтоб не клацать, как с мороза. А земля рябила и смазывалась цветными пятнами перед трясущимися глазами.
Да я лучше пешком! Хоть на край света! С любыми мешками на горбу! С любыми попутчиками! Желвак так Желвак. За счастье покажется. Лишь бы не на проклятой скотине. За что их люди любят? В песнях поют о конях – спутниках и соратниках воинов – едва ли не чаще, чем о любви к женщине.
Я глянул на моих спутников.
Гелка тряслась наравне со мной. Вцепилась обеими руками в луку. Коса трепещет за плечами, как хвост спасающейся от своры лисички. Но держится Гелка, не отстает ни на шаг. Мне даже стыдно малость стало. Ребенок может, а я что?
Сотник и Мак Кехта ехали легко и непринужденно. Немного по-разному. Пригорянин на каждый шаг коня приподнимался чуть-чуть – кулака не просунуть – на стременах. И похоже, никаких усилий на это не затрачивал.
Сида же от седла не отрывалась. Сидела как влитая и тряски будто не чувствовала. Умудрялась поводья держать в одной руке, а другой пристраивала поудобнее мечи.
Что значит – прирожденные всадники! Мне таким никогда не стать, но, делать нечего, учиться нужно. И я, мысленно ругая на все корки свою неприспособленность к благородному искусству верховой езды, угрюмо трусил в хвосте спутников. Кажется, начинается новый этап в жизни. Век живи, век учись, Молчун.
Ард’э’Клуэн, две лиги севернее Фан-Белла, опушка леса, яблочник, день пятнадцатый, сразу после полудня.Черно-белая сука ткнулась острым носом человеку в колено. Дорога на Юг излечила ее от излишней недоверчивости, от постоянного ожидания пинка, удара, боли. Добрая кормежка и размеренный бег рядом с неспешно рысящими лошадьми превратили изможденное существо с отвисшими до земли сосцами в ладного и верткого зверя, налили шерсть здоровьем и блеском, а облезлую палку хвоста закрутили задорным бубликом.