Сергей Лукьяненко.
Тени снов
ТЕНИ СНОВ
Повесть
Глава 1. Курьеры и спортсмены
Когда поздним вечером я вышел из леса — уставший, голодный, злой,
ненавидящий весь мир — и себя самого в придачу, то наткнулся прямо на
абори.
Туземец сидел на бетонной плите, косо выпиравшей из земли. Эта часть
космопорта была давным-давно заброшена, уложенные некогда с таким
старанием плиты раскрошились, и трава-конусовка выпихивала их одну за
другой. За моей спиной бетон уже превратился в гнилое крошево, даже не
напоминавшее продукт человеческих рук. Впереди, ближе к городку, плиты
еще держались. Вначале шли волнами — чужая земля неумолимо отвергала
их, потом обретали былую прочность.
Абори посмотрел на меня, выпуклые глаза запульсировали, настраивая
фокус. Подтянул длинные тонкие ноги, будто опасался, что я сдерну его с
плиты.
— Мир и любовь, — буркнул я, обходя плиту с нахохлившимся абори.
Это был старый туземец, бурый цвет ложнокожи выдавал преклонный возраст.
Такие старожилы частенько разражаются приступами кашля, а мне совсем не
улыбалось оттирать едкую слизь с комбинезона.
— Мир и любовь, — нечленораздельно повторил абори. Я остановился.
Туземцы могли лишь копировать речь, но сам факт ответа говорил о желании
общаться.
— Хорошо, дружок, я слушаю, — остановившись на безопасном
расстоянии, произнес я. Абори наморщил сплюснутый нос и прогнусавил:
— Хорошо… дружок…
Я ждал. К существу, которое говорит носом — просто из желания
привлечь твое внимание, стоит быть снисходительным.
Абори отцепил одну руку от плиты, пропихнул ее в складки ложнокожи. Я
терпеливо ждал, пока туземец ковырялся в своих внутренностях. Может быть
у него печенка зачесалась…
Абори издал хлюпающий звук и вытащил наружу крошечный оранжевый
шарик. Протянул его ко мне, перекатывая на ладони.
Жемчужина была хороша!
Нет, не “Рассвет Империи”, не “Плазменный цветок”. Но полноценная
жемчужина первой категории, а это — лет пять безбедного существования
для меня.
Или билет на Терру.
Я шагнул к абори — и тот мгновенно спрятал жемчужину в свое тело.
— Вода? — тупо спросил я.
— Вода, — согласился абори.
Им, коренным обитателям планеты, ничего не надо от нас. Совсем
ничего. Оружие, техника, одежда, пища — ничего не стоят в их глазах.
Только вода. Совсем немного чистой воды — около литра. Эта цена
устраивает всех, и литровую фляжку на поясе носят даже маленькие дети.
Все знают, как поступить, если абори протянет тебе жемчужину.
Я отстегнул флягу и показал абори. Фляга была легкой, очень легкой.
— Я заблудился, — сказал я. — Понимаешь? В песках заблудился. У
меня нет воды.
Абори вздохнул и сполз с плиты.
— Подожди! — крикнул я. — Ну подожди, подожди же ты! Я принесу!
Час подожди! Полчаса!
Я вдруг подумал, что за полчаса успею добежать до ближайшего поста
охраны. А там — наполнить флягу, взять флаер — ребята разрешат, и за
пару минут вернуться сюда.
Абори уходил.
— Скотина! — крикнул я вслед.
Как всегда, почувствовав угрозу — пусть даже слабую, абори
остановился. Посмотрел на меня — и голову вдруг продуло насквозь
ледяным ветром. В пустом черепе задребезжал ссохшийся шарик мозгов.
Угроза была устрашающе достоверной. И главное — вполне обоснованной.
Высушить мои мозги для абори — секундное дело.
Впрочем, он понимал, что от ругани до выстрелов в спину — дистанция
огромная. Развернулся и вновь зашагал к лесу. Я стоял, только теперь
осознав, что сжимаю голову руками, то ли в бесплодной попытке прикрыться
от иллюзии, то ли пытаясь подогнать череп под новые размеры мозгов.
Как он меня… паршивец…
Абори уходил. Я откупорил флягу и медленно вылил на землю остатки
воды. Слишком мало, чтобы заинтересовать туземца. И самое смешное — она
ничего не стоит. Воды на планете много, две артезианские скважины
обеспечивают городок полностью. Есть и реки, и озера, и болота.
Просто иногда абори считают разумным сменять на литр воды выращенную
в собственном теле оранжевую жемчужину.
Они хорошо устроились, абори. Никто не станет ссориться с существом,
владеющим телепатией и способным излучать микроволны. Тем более, что
отобрать спрятанную жемчужину невозможно — в трупе она растворится в
доли секунды. Тем более, что другие абори все равно выследят убийцу — и
поджарят живьем. А если он покинет планету — убьют самого близкого ему
человека. Как они выбирают самого близкого человека — неизвестно. Но
они не ошибаются. Так поступили с сыном Дина Рассела, человека,
отобравшего у абори “Плазменный цветок”. Никто не знает, почему он убил
туземца, вместо того, чтобы отдать флягу — вода у него была. Но он
отплатил за жемчужину выстрелом, удрал с планеты — а к вечеру того же
дня абори пришли в городок. Полосу заграждений они прожгли — с тех пор
высоковольтный забор не восстанавливают. Вошли в город — никто не
рискнул преградить им дорогу. Все думали, что они схватят жену Рассела
— а туземцы взяли его сына. Только священник пытался что-то сделать.
Бегал со своим крестом, кричал. А туземцы повторяли: “Одумайтесь…
невинный… гнев Божий…” и тащили парня на площадь.
Там его и сожгли. Вмиг, без лишней жестокости. Был человек, стала
высушенная изнутри оболочка.
Несколько человек схватились за оружие, но вовремя почувствовали, что
абори готовы повторить фокус и с ними.
А потом два десятка абори направились к людям — и протянули
оранжевые жемчужины. Нет, не в качестве компенсации. Они предлагали
обмен. Напоминали, как он должен проходить.
И рядом с мумией семнадцатилетнего парня, имевшего несчастье быть
сыном Рассела, люди молча отстегивали фляги и отдавали их абори…
…Я смотрел на последние капли воды, срывающиеся с горлышка. Потом
бросил флягу и ударил каблуком. Пластик смялся, но выдержал. Я топтал
флягу, пока не отбил пятки.
Пластик оказался прочнее, чем я.
Уже совсем стемнело, багровое солнце скрылось за горизонтом,
проступили звезды. Я подошел к посту — круглому, вросшему в бетон
куполу, утыканному маленькими башенками боевым систем. По уставу купол
должно прикрывать силовое поле, все входы-выходы — наглухо задраены, а
меня, прущего напрямик по взлетному полю, уже три раза предупредили бы,
и раз пять сожгли.
Хорошо, что мы живем не по уставу. Хорошо, что у нас такая мирная и
спокойная планета.
Ведь даже абори никогда не причинят вреда человеку — кроме как в
порядке самообороны. Они не злые. Просто совсем-совсем чужие…
У открытой двери купола, подложив под задницу зачехленный ракетник
“Сальери”, похожий размерами и формой на школьный ранец, сидел Денис
Огарин. У меня даже настроение улучшилось — чуть-чуть. Денис помахал
мне рукой, потом демонстративно уставился на флягу. Точнее — на то
место, где она должна была висеть.
— Тебя можно поздравить, парень?
Денис всего на пять лет старше меня. А в свои двадцать я с удивлением
понял, что обращение “молодой человек” или “парень” — уже не совсем ко
мне. Но Денису позволительно называть меня парнем, юношей, мальчиком,
дитем — кем угодно. Десять лет назад он вышел из стен кадетского
корпуса на Терре. И с тех пор в космопехоте. Уже старший лейтенант.
Повидал почти всю Империю, да и за пределами бывал.
— Надо мной можно смеяться, — хмуро сказал я. Присел рядом — на
ранце-ракетомете места не хватило, да и не улыбалось мне сидеть на
субатомных зарядах, это только космопехам банк спермы оплачивает
государство. В двух словах рассказал о произошедшем.
— Смеяться не буду, — сказал Денис. Порылся в кармане, достал
трубку и табачок. — Смеяться стоит над теми, кто еще не безнадежен.
Чтобы поняли. А ты — безнадежен.
Я молчал.
— Лешка, я тебе рассказывал о законах удачи?
— Рассказывал. Сто раз.
— Так вот, мой юный друг, — Денис методично утрамбовывал табак,
даже не глядя на меня, и не обратив никакого внимания на ответ. —
Главный из этих законов — ты должен быть готов к удаче. В любой момент.
Если даже сидишь на стульчаке, то это не отменяет необходимости вскочить
и со спущенными штанами побежать за ней вслед.
— Денис…
— Что? Ты не выглядишь таким уж изможденным. Ты ушел из поселка
вчера утром. Без воды можно спокойно просуществовать трое суток. Какого
дьявола ты раскупорил обменную флягу?
— Хотелось пить.
— Тогда не жалуйся. Ты утолил жажду, и тебе стало хорошо. Правда, ты
упустил свой единственный шанс выбраться из этой дыры. Но всегда
приходится чем-то жертвовать.
Он был прав, во всем прав, и на снисхождение рассчитывать не
приходилось.
— Не говори никому, — попросил я.
— Хорошо. Только ведь ты сам всем расскажешь. Не выдержишь.
Напьешься этим вечером, и будешь плакаться приятелям. Добавишь к своим
прозвищам еще одно, новенькое.
Я молчал.
— Алексей, я тебя знаю пять лет, — Денис обнял меня за плечи. — И
ты знаешь, что характерно? При первом взгляде ты кажешься человеком
чрезвычайно способным и удачливым. Даже зависть берет, хорошая такая…
добрая. Сильный, умный, талантливый юноша. Самородок с фронтира. Это
ведь правда, что в десять лет тебе предложили поступить в художественное
училище на Терре? На государственный кошт?
— Да.
— Ты расплакался, отказался улетать, еще пару лет лепил свои
статуэтки, потом забросил.
— Это не мое, Денис! Ну какой я художник, какой скульптор? Повезло
случайно, победил на этой дурацкой выставке, и что?
— Дурачок. Да пусть это трижды не твое! У тебя был шанс выбраться
отсюда. И куда — на Терру! Понимаешь? Пусть бы тебя отчислили через
месяц за лень и бесталанность, все равно государство брало на себя
ответственность! Отправлять тебя обратно стало бы дороже, чем воспитать
до совершеннолетия в метрополии! И не говори, что ты этого не понимал!
Даже в детстве!
— Понимал.
— Вот так. Потом — тебе было уже восемнадцать, верно? Когда здесь
вербовали в космопехоту? Прошел бы по всем статьям, поверь мне.
— Я хотел!
— Хотел. И сломал руку перед самой медкомиссией.
— Это не моя вина.
Денис попыхтел трубкой, глядя на разгорающиеся огни городка. Самые
яркие были в здании клуба. Прав он, сейчас я туда и отправлюсь, напьюсь,
и всем расскажу о своем позоре…
— Я и не утверждаю. Просто есть те, кто ловят удачу за хвост. А есть
те, к кому она приходит — а ее не замечают. Ты из их числа. Уж извини.
— Это просто невезение.
— Да! Да, Алексей! Просто невезение. И оно тебя любит. Ты посмотри
на себя… двадцать лет прожил в дыре, на планете, где и пяти тысяч
населения не наберется. Занимаешься — черт знает чем! Бродишь по лесам,
в надежде, что кто-то из аборигенов подарит тебе кусочек своих
фекалий…
— Жемчуг — не фекалии!
— Допустим. Хоть почечные камни. Какая разница? И уж если
начистоту… никакой ценности в нем нет. Украшение, случайно вошедшее в
моду. Вот пройдет окончательно спрос на жемчуг — и на вашей планете
поставят жирный крест. А знаешь, как это может случиться? Напишет модный
репортер статью о том, что оранжевый жемчуг добывают из кишок уродливых
туземцев, а цена ему — литр воды. И все! Богатые бабки поскидывают с
себя жемчуга. Он ничего не будет стоить.
— Денис…
— Леша, я пять лет здесь торчу. Мы, может, и не друзья уже, но ведь
хорошими приятелями остались? — Денис ухмыльнулся. — Позволено ли мне
будет сказать тебе правду? Ты ухитряешься из самой выигрышной ситуации
выйти с наибольшими потерями.
Я вскочил. Денис пожал плечами.
— Чего ты добиваешься? — спросил я. — А?
— Мне подписали рапорт, — спокойно ответил Денис. — Пора лепить
капитанские звездочки на погоны. Послезавтра я улетаю.
— Куда? — тупо спросил я, будто это было важным.
— На переподготовку. За пять лет я отстал серьезно… но попробую
наверстать. А потом в регулярные части, — Денис искоса глянул на меня.
— Видимо, на границе растет напряженность. Так что… тебе не с кем
будет советоваться, и некому плакаться в жилетку.
— Не плакался я тебе, и не собираюсь! — крикнул я. — Проваливай!
Может, кого получше пришлют!
— Да никого не пришлют, Алексей. Гарнизон опять сокращают.
— Меньше дармоедов, — огрызнулся я. — Прощай.
— Пока, Лешка.
Я шел от поста — почти бежал, а свежеиспеченный капитан Денис Огарин
сидел на ракетном ранце, на котором сидеть совсем не рекомендуется, и
пыхтел трубкой. Ему осталось провести всего два дня на моей планете, и
он был этому рад.
А мне, наверное, предстоит тут прожить всю жизнь. Еще лет сто. Вот
только чем они будут отличаться от прожитых двадцати?
— Может быть пива, Алексей?
— Нет, дядя Гриша. Коньяка.
Трактирщик Григорий и впрямь приходился мне дядей. Правда,
троюродным. У нас слишком маленькая колония, почти все друг другу
родственники — дальние. Поэтому на родство обращают мало внимания,
разве что на прямое, мать — сын, брат — сестра…
Но Григорий Кононов, бывший солдат Империи, списанный по ранению,
бывший городничий, ушедший с поста по собственной воле, бывший
миллионщик, разбогатевший на “Звезде полуночи”, но просадивший почти все
состояние за полгода, был мне достаточно близок. Одно время он немного
помогал нам — когда отец уже погиб, а мама еще боролась за жизнь. Я не
то, чтобы его любил, уж слишком часто дядя говорил колкости, но
относился с большой симпатией, и это было взаимно.
— И что у тебя стряслось? — Григорий молча налил мне коньяка,
причем более дорогого, чем заслуживали мои жалкие кредитки. — Какое
горе топим?
Я молча выпил, краем глаза наблюдая за трактиром. Народу пока
собралось немного. Кто-то играл в лапту и городки в спортивном зале,
кто-то резвился в бассейне — все это можно было наблюдать сквозь две
стеклянные стены трактира, выходящие внутрь клуба. Две другие стены были
бревенчатыми, как принято в трактирах.
— Предложили жемчужину первой величины, а у тебя воды не нашлось? —
предположил дядя Гриша. Я растерянно посмотрел на него. — Что, и
впрямь?
Сидевшие рядом стали с любопытством поглядывать на меня. Их ожидания
оправдались. Уже через десять минут я, подтверждая прогноз Огарина,
рассказал всю историю.
Кононов присвистнул и налил мне полный бокал. Еще более дорогого и
качественного коньяка.
— За счет заведения. Все равно ты напьешься, так позволь сделать
твое похмелье менее тяжелым. Ничего, Леша, бывает.
Я кивнул. Меня уже сочувственно хлопали по плечам, говорили о том,
что всяко бывает, и удача все равно придет. Начали вспоминать истории о
том, как отказавшись от мелкого жемчуга старатель вскоре купил большой,
как абори приходили к одному и тому же человеку день за днем, принося
все более крупные жемчуга… Пошел нормальный, успокоительный треп,
когда вместе с искренней симпатией (все мы тут свои, и все, в общем-то,
люди добрые) угадывается и доля насмешливого облегчения. Не я! Не я
сделал эту глупость, — читалось в лицах.
Пил я много, но совершенно не пьянел, видно с горя. А может с дорогих
коньяков, от которых лишь теплело внутри, но соображение не терялось.
Только когда встал с высокого крутящегося стула, и ноги стали
разъезжаться, я понял, как набрался.