— Эх, отяжелел, Лешка, — подхватывая меня, сказал Ромка Цой, мой
ровесник, парень худощавый, но жилистый, под стать корейским предкам. —
Пропойца…
Сказал он не со зла. И никто бы не обратил внимания на слово, если бы
не мой недавний рассказ…
— Лешка-пропойца, — вздохнул кто-то. Имелось в виду уже не
опьянение, а постыдная история с обменной флягой.
И выходя вместе с Ромкой из бара я понял, что кличка приклеится
насмерть. Вместе со “скульптором”, “дезертиром”, “проводником” и прочими
насмешливыми эпитетами, за каждым из которых стоял тот или иной позор.
Капитан Огарин вновь оказался прав. Во всем.
— Ромка, почему я… почему я такой? — заплетающимся языком спросил
я.
— Сейчас, свежим воздухом подышишь, пройдет, — миролюбиво ответил
Ромка.
Мне стало смешно.
— Да не… кореец, ты дурак… я не о том…
Ромка только пыхтел, выволакивая меня из клуба. Городская малышня,
резвившаяся в бассейне, хохотала. Шедший навстречу отец Виталий, наш
новый священник, недавно принявший сан, неодобрительно нахмурился. Но
вежливо промолчал, достал сигаретку с марихуаной, и сделал вид, что весь
ушел в поиски зажигалки.
Я вдруг подумал, как часто в последнее время люди при встрече со мной
отводят глаза.
— Во, сейчас протрезвеешь, — сказал Ромка, сгружая меня на скамейку
у входа. Хорошо хоть никого на улице, кто в клубе, кто по домам сидит.
Большинство в клубе, конечно… — Ничего, Лешка, не грусти…
— Да не грущу я!
Ромка вздохнул, уселся рядом. Добродушно сказал:
— Это правильно. Грустить нечего. Со всяким бывает. Может тебе
жениться?
— Что? — я не уловил связи.
— Знаешь, умная жена… — он замолчал, сообразив, что ляпнул
лишнее. Но было поздно.
— Общее мнение? — спросил я. Ромка удивленно глянул на меня — до
него дошло, что я трезвее, чем выгляжу.
— Да. Общее. Ты уж не обижайся, но тебе и впрямь пора остепениться.
Сам он был женат четыре года, у него росли двое малышей, причем
старший уже гордо таскал на поясе обменную флягу. И в городке Ромку
уважали.
— Ты пойми, Леша, — Ромка посмотрел на меня с некоторым смущением.
— Все мы тебя любим. Ведь в чем наша, православная, сила? В любви, в
единении! Не только быть хорошим человеком, а еще и хорошим членом
общины. И за тебя душой все болеют, поверь. Когда ты очередную глупость
делаешь, может кто для виду и посмеется, но по правде-то, душа за тебя
болит! Когда человек один, он — тьфу… — Ромка плюнул под ноги,
растер плевок, — ничего не стоит! И себе в тягость, и общине. Может
тебе и впрямь, нужен кто-то рядом, а без того — сплошные неудачи?
— И кого мне община сватает? — спросил я.
Ромка смутился. Но выбраться из разговора было уже не так-то просто.
— Ольгу Нонову.
Я не сразу нашелся, что ответить:
— Ольгу Петровну? Ромка… в первом классе все мы были влюблены в
училку! Но ведь ей уже за сорок! Далеко за сорок!
Слава богу, он не сказал про “сорок пять” и “бабу — ягодку опять”.
Молчал, отведя глаза. Я переваривал услышанное. Значит, в городе меня
считают настолько неисправимым лоботрясом, что кроме пожилой
учительницы, чопорной и самовлюбленной, по возрасту годящейся мне в
матери, никто не способен обо мне позаботиться.
О том, что я способен о ком-то позаботиться, речи не шло вообще.
— Улечу я, Ромка, — сказал я. — Куда угодно. В приграничье, на
рудные планеты. Не могу я больше так. Бродить, ждать, пока абори
предложит тебе кусочек фекалий…
— Жемчужины — не фекалии! — оскорбился Роман. Он был старателем
неутомимым и довольно везучим.
— Да хоть почечные камни, — злорадно повторил я слова Огарина. —
Это же безумие! Жить, надеясь, что выпадет удача, и тебе подарят никому
не нужный кусочек чужой плоти! Что вспоминать будешь, когда время
умирать придет? Как с флягой по джунглям бродил?
Ромку проняло. Мы были добрыми приятелями, но сейчас я перешел грань.
Он встал, склонился надо мной.
— Умирать не тороплюсь! И на омоложение заработаю! Да хоть сейчас
помирать — найду, что вспомнить — сорок три жемчужины свои, жену,
пацанов! А ты, Лешка, что вспомнишь? Детские свои скульптурки? Кстати,
из чего ты их лепил, обличитель? Вот они-то… как раз… Если бы на
Терре настоящие художники знали… в руки бы их не взяли!
Я молчал. Потому и перестал, чего уж скрывать. Как узнал, что такое
на самом деле попадающиеся в лесах янтарные кругляши, из которых так
интересно вырезать — вырезать, а не лепить — красивые, сверкающие под
солнцем статуэтки… так сразу и перестал резьбой баловаться.
— Беспутный! — жестко сказал Роман. — Может, собрать тебе общиной
денег на билет? Ты же сам никогда не заработаешь, тебя и так всем миром
содержат!
Я вскочил — земля под ногами качнулась, но я устоял, и быстро пошел
прочь от клуба. Алкоголь будто перестал пьянить, видно, слишком много
адреналина выплеснулось в кровь. Ромка, который горячился редко, а
остывал быстро, замолчал, и неуверенно крикнул вслед:
— Эй, да перестань ты, на правду не обижаются!
Не останавливаясь я шел вперед, к кромке поля. Да, да, я хочу
убраться отсюда! Я всю жизнь об этом мечтал! Но не мог же я, пацан,
улететь на сказочную, великую, древнюю Терру, когда болела мать! И с
этим проклятым набором волонтеров… ну не хотел я руку ломать, кто ж
такое захочет, я себе тренировку устроил, решил показать все, на что
способен, комиссии, а тут…
И сегодня. Шла в руки удача, шла жемчужина огромной цены. Сдал бы ее
в контору, получил чек… и через неделю, на туристическом лайнере
“Афанасий Никитин”, что раз в полгода останавливается у планеты,
отправился бы в метрополию.
А теперь — конец. “Всем миром на билет” мне не скинутся, это уж
точно. Вместо того придет батюшка Виталий, выпьет со мной, или травки
покурит, если пост, посмотрит укоризненно в глаза, начнет говорить о
Боге, о судьбе, о том, что я своим безалаберным поведением огорчаю
Господа, что последствия — духовные — для меня будут очень прискорбны.
И не замечу, как пойду под венец с пожилой, толстенькой, занудливой
Ольгой Петровной…
Я пришел в себя, оказавшись на краю взлетного поля. Было совсем
темно, и в ночном небе вспыхивали, чиркали, сгорали и тухли звезды. Ну,
не звезды… падающие звезды. Наша планета окутана пылевым облаком —
из-за него настоящих звезд мы никогда и не видим. Зато каждый миг над
головой сгорают тысячи микрометеоритов. Говорят, настоящие звезды точно
такие же, только они не мерцают, горят ровно и спокойно. Говорят, что
наше звездное небо красивее обычного. Потому и приезжают иногда туристы
— провести одну ночь, потанцевать и выпить под мерцающим шатром…
Не знаю.
Я хотел бы увидеть настоящие звезды.
Я хотел бы летать от звезды к звезде. Пройти по планетам Приграничья,
посетить Терру. Кем угодно там быть! Хоть золотарем! Но не в нашей дыре!
Господи, пусть не верю я в тебя, не верю, но молю, помоги вырваться
отсюда! В настоящий, огромный мир, где можно стоять под небом, в котором
горят звезды, а не межпланетный мусор! Где происходят настоящие дела!
— Лешка!
Из темноты возникла фигура в форме. Я узнал Дениса — почему-то он
был при полном параде, даже три своих ордена нацепил. И звездочку на
погоны уже добавил…
— Так и знал, что это ты шатаешься… — уже потише сказал он,
подходя. — Все-таки военная территория, приятель!
Я молчал.
— Или я выбыл из разряда тех, с кем ты разговариваешь? —
полюбопытствовал Денис.
— Нет… — выдавил я. — Извини. Ты был прав… во всем.
— Надо же, — Огарин развел руками. — Ты признаешь… — он
замолчал, подошел ближе, взял меня за руку. — И ты меня извини. У тебя
неприятность случилась, а тут я со своими нравоучениями. Не держи зла.
— Мир и любовь, — ответил я. Надо же, способность шутить еще не
атрофировалась!
— Да, кстати… мир и любовь… У тебя водичка есть?
Я отстегнул с пояса новую флягу, рефлекторно прихваченную из
трактира, молча подал Денису. Тот глотнул, снял фуражку и вылил остатки
воды себе на голову. Задумчиво сказал:
— Красиво… все-таки мне будет не хватать вашего неба… Держи!
В его ладони лежала жемчужина. Чуть поменьше той, что я проворонил
днем. Но все равно — большая.
— Я глянул по справочнику — должно хватить на билет в метрополию,
— сказал Денис. — Бери.
— Нет.
— Что? — Огарин удивленно посмотрел на меня. — Эй, Лешка, привет!
Это я! Я взял у тебя флягу воды, а взамен даю эту самую жемчужину. Какая
разница, человек предложил обмен, или абори?
— Большая. Абори не знают ей цены.
— Не хотят знать. И я не хочу. Все равно продавать бы не стал, увез
как сувенир. Какого черта… лучше тебе помогу. Бери!
— Откуда она у тебя?
Денис фыркнул.
— Оттуда, откуда и у всех. Я ведь дежурю на посту. Гоняю туземцев,
если те забредают на взлетное поле. А они, иногда, протягивают мне
жемчуг. Зачем обижать отказом ходячие излучатели? Вот откуда жемчужина.
И она не единственная, кстати.
— Нет.
— Почему, скажи на милость? Бьют — беги, дают — бери!
— Денис, ты прав насчет судьбы. Не умею я пользоваться ее подарками.
— Так вот он тебе, подарок! Пользуйся!
— Денис, это…
— Что — “это”? Что?
Минут десять мы переругивались. Денис пихал мне в руку жемчуг, а я не
принимал его. Я не мог сформулировать, почему не должен был брать
жемчуг. Не знал этого сам. Но — не брал.
— Лешка, — Денис наконец-то понял, что меня не переспорить. — Ну в
чем дело? Ты говоришь — я прав. Так вот она, судьба!
— Это не судьба.
— А что же тогда?
— Жалость.
Огарин сплюнул. Уже совершенно спокойно спросил:
— А когда будет судьба?
— Я ее узнаю.
— Может ты и прав, — неожиданно заметил он. — Никогда не верь в
подарки судьбы. Если не приходится вырывать их зубами — они не вкусные.
Молодец, Лешка… Чему-то я тебя научил… все-таки…
Засунув руки в карманы, нахохлившись, он стоял передо мной, разом
утратив свой бравый и всегда уверенный вид. Смотрел в искрящееся небо —
наверное, для него это зрелище и впрямь необычное, раз никогда не
упускает случая полюбоваться.
— Красиво, — осторожно заметил я.
Огарин пожал плечами.
— Да я, в общем-то, не любуюсь. Пытаюсь найти корабль.
— Какой корабль?
— Яхта класса “Рикша”. Час назад запросила разрешения на посадку.
Думаешь, чего я тебя искал на поле? Броди… мне-то что. Но попадешь под
откатный луч двигателя — мало не покажется.
— Яхта, — повторил я. В наших краях это была еще большая редкость,
чем земной транспортник или круизный лайнер. Обычная яхта, конечно, если
к ним применимо слово “обычная”, нуждается в регулярном и сложном
обслуживании. А до ближайшего по-настоящему развитого мира — почти
двадцать световых. — Что это за модель, “Рикша”?
— Не знаю. Их сейчас много развелось. Может развалюха, а может
летающий дворец.
— Скоро будет?
— Через полчаса, — Огарин достал трубку. - Или чуть раньше.
— Наверное, на дозаправку или ремонт идет, туристы загодя
предупреждают, — предположил я. — Можно мне посмотреть?
— Да смотри, мне-то что…
Мы стояли, глядя на зачирканное метеорами небо. Углядеть в нем
корабль - почти невозможно. И все-таки было что-то завораживающее в этой
безумной попытке - среди тысячи сгорающих звезд разглядеть одну, живую.
— Помнишь, как мы познакомились? - спросил вдруг Денис. - Точно так
же. Ты выбрался на поле поглазеть на какой-то корабль.
— Помню. Ты меня еще чуть не пристрелил.
— Ага. Ну что ты хочешь, я же третий день был на планете. К вашей…
безалаберности еще не привык. На Ханумаи мне дали бы отпуск за
пристреленного нарушителя.
— За пристреленного мальчишку.
— Без разницы. Режим космопорта - это режим. Брось, Лешка. Кто
старое помянет…
— Угу.
Огарин похлопал меня по плечу.
— Знаешь, буду я скучать, наверное. И без вашего сумасшедшего неба,
и без этих придурков-абори. И без тебя тоже.
— Без меня, придурка…
Капитан тихо засмеялся.
— Злись. Только не на меня злись, такая злость - бесплодна. На себя.
Всегда и во всем. Чтобы ты ни сделал неправильного - злись на себя. Это
иногда помогает.
— Корабль, — сказал я.
— Где? - Огарин вновь задрал голову.
Я соврал ему. Не потому даже, что хотел прервать поток нравоучений. К
ним я привык, да и говорил Денис большей частью правильные вещи.
Мне просто захотелось тишины.
Это смешно, наверное. Вот только Денис для меня был другом, настоящим
другом. Я это только сейчас сумел понять. Все остальные… ну, даже те,
с кем я времени проводил в десять раз больше, они были наши, местные. Я
их знал, как облупленных, и они меня тоже. Это все-таки не совсем
дружба, когда выбирать не приходится. С Денисом мы подружились, после
того как он десять минут продержал меня на прицеле, а я позорно
разревелся. И виделись-то не очень часто, он вечно был занят, старший
офицер гарнизона из двадцати человек, а мне надо было шастать по лесам и
обихаживать абори…
Но он был моим другом. Теперь его не будет рядом. Останется наш
маленький поселок, останется гарнизон, останется это рассыпающееся под
ногами взлетное поле, и миллионы сгорающих в небе звезд пеплом лягут под
ноги. Денис улетит к новому месту службы, а я еще месяц-другой поругаюсь
с общиной, а потом пойду к напомаженной Ноновой с букетом алых роз…
— И впрямь, корабль, — удивленно сказал Денис. - Как ты разглядел?
Таких талантов не замечал…
Я удивленно посмотрел в небо. Да. Точно. Красная точка, на первый
взгляд неотличимая от тысяч других, никак не собиралась гаснуть, да и
двигалась ощутимо медленнее.
— Идет на плазменных, до посадки минут пятнадцать-двадцать, —
капитан покачал головой. - Нет, ты и впрямь молодец! Как углядел?
Ощущение было дурацким.
Мне всегда хотелось, чтобы он меня хвалил. От родителей доводилось,
иногда, слышать слова одобрения. От него - никогда… почти никогда. Не
за что было. Да и сейчас, если честно, не за что.
— Никак, — сказал я. - Не видел я корабля. Просто так сказал,
наудачу.
Огарин хмыкнул.
— А может быть и это - хорошо?
— Чего ж хорошего?
— Удача… хоть кусочек удачи… Пропадешь ты тут, Лешка. Точно,
пропадешь…
— У нас планета мирная, добрая. У нас только негодяи, да бездельники
пропадают.
— Лешка, пропасть можно по-всякому. Даже оставаясь живым и здоровым,
с хорошенькой женой, здоровыми ребятишками и приличным счетом в банке.
Для некоторых - не это главное.
— Для тебя, например?
— Ага, — с удовлетворением ответил Денис.
— Ты потому пошел в космопехоту?
Огарин усмехнулся.
— Да… я ведь тебе не рассказывал никогда. Теперь можно, пожалуй.
— Что, достаточно для этого вырос? - иронично спросил я.
— Не в том дело… Да. Пожалуй, тебе это нужно услышать. Я ушел в
космопехи, потому что моя сестра была дурой.
— Чего?
Мне сразу представилась картина - обиженный злой старшей сестрой
Денис собирает вещи в котомку, ворует у родителей кредитку, и зайцем
летит на Терру…
— Моя сестра была дурой, — повторил Денис. - Мы с ней были
двойняшками. Ну… тут все понятно. Драки на подушках, секреты,
ябедниченье родителям… А еще она всегда боялась, что ее изнасилуют.