До Сашкиного отца, точнее, до той бабушки, у которой они этот дом купили, пустое это место было. Но люди все время строят новые поселки, вот и тут на пустыре разбили новый. Километрах в пяти от разросшегося когда-то небольшого села. Повзрослевший Сашка у отца половину двора забрал, когда строится начал. И полезли из-под земли приветы из прошлого.
Так что у меня нет ни малейших сомнений в том, что при первой возможности здешние просто кончат новичков. Или в такую кабалу загонят, что замаешься расплачиваться. И вся моя подготовка ничего здесь не решает. Во-первых, давно из-за ареста, суда и прочей лабуды активно не тренировался. Во-вторых, ограничения поражающей мощности оружия, это не импульсники и не лазерные пушки, а простой однозарядный дробовик. С ним много не навоюешь.
И что это все значит? Значит, что не стоит ждать буксир с баржами, про которые этот джамшут говорил. То ли они будут, то ли нет. А нужно идти пехом, только нужно узнать куда. Здесь сейчас осень, причем осень сытая. Это хорошо видать, лес рядом, разноголосье птичье и мелкозвериное в шах звенит. Значит, тот же медведь сыт, и на человека оружного не полезет. Наверное. По крайней мере, мне так шансы кажутся намного выше, чем в этом Щучьем.
Перебивая треньканье пианино, грохнул выстрел. Пара мужиков, закатывающая бочки на здоровенные дроги даже особо не дернулась, подтвердив мои опасения. Стреляют тут часто, похоже. И наверняка не в потолок.
Потому я встал с бревна, и пошел к „Лавке универсальных товаров“. Погляжу, почем здесь что, нужно прицениться. Идти пришлось вдоль домов, по настеленным прямо на землю доскам, на улице то грязюка, потом сапоги замаюсь отмывать. А дома стояли часто, и дома — не как в русской глубинке, а как будто на Диком Западе, обшитые доской внахлест, на каркасе, похоже. Первый этаж чаще всего какая-то контора, склад, мастерская, второй жилой. Люди ходят по улице, и взгляд у них при виде моей шинели такой, то ли приценивающийся, то ли прицеливающийся. И женщин, кстати, совсем нет. Ни одной не встретил. Блин, если так, то это очень херово.
Проходя мимо глухого, темного прохода между домами, я случайно стал свидетелем занимательного разговора.
— Да ладно, очкарик. Ты же толерантен, вроде так? Значит, ты пидор. Подумаешь. Ну, отсосешь или в жопу дашь, какая тебе разница? — и хохот. Невольно замедлив шаг и оглянувшись, я увидел, как двое тех молодых, с нашей шлюпки, практически зажали в угол того самого ботаника, и неторопливо приближаются к нему, держа свои „МР-18“ в руках. У очкарика, кстати, фузея тоже в руках, но он очень напуган, белый вон, как стенка. Тут уже давно надо было бить насмерть, а он испугано отнекивается. Тут этот ботан заметил меня. Блин, ну чего я тут на этот цирк засмотрелся?
— Помогите! — срывающимся голоском, прямо ангельским, попросил он. Блин, если бы я точно не знал, что сюда чтобы попасть, нужно что-нибудь очень такое совершить, может и помог бы, но я только хотел пройти мимо, как один из этих гопников заорал на меня:
— Какого х. я стоишь? У. ывай отсюда! — и слегка повернулся в мою сторону, отведя ружье от ботана. Да и второй отвлекся, ненамного. И этот очкарик решил действовать, попытавшись взвести курок своего ружья. Но вот только сложно это, с непривычки. Обернувшийся урка решил не рисковать, и выстрелил ему в живот. А я вскинул своего „ёжика“, взводя курок, и выстрелил в немного замешкавшегося с предохранителем второго. Сноп картечи на расстоянии в десять метров очень узок, его еще „стаканом“ называют. Он достаточно толстое деревце срубить может. Огнестрельное оружие может и устарело, но все едино достаточно мощное. И потому от молодого урки отделилась верхушка черепа вместе с мозгами, забрызгав глухую стену какого-то здания. Да еще картечь здорово стену расщепила. Пара досок на выброс.
Все это я увидел, переламывая свою одностволочку, и выбрасывая стрелянную гильзу прямо себе под ноги. Потом патрон из кармана в патронник, закрыть ружье и взвести курок. Прямо скажем, это можно сделать очень быстро, секунд за пять-шесть. Но какими длинными мне показались эти секунды…
Второй урка все еще пытался переломить свое ружье, и вытащить стрелянную гильзу, как я уже взял его на мушку. Вообще, „МР-18“ отличное ружье, но вот его отделка, точнее, отделка ружей, продаваемых в России — ниже плинтуса. Нужно провести немало времени с надфилем, чтобы довести ружье до нормального, рабочего состояния.
— Брось ружье. Убью! — взяв на мушку оставшегося в живых урку, я прислушался. Ну вот, сзади слышен гул голосов, и топот с чавканьем. Видимо, именно здесь стреляли нечасто.
Пахло сгоревшим нитропорохом. Два легких облачка дыма быстро рассеялись в сумраке проулка. Чавкнув грязью под ногами, я отошел в сторону, чтобы набежавший люд смог держать на мушке молодого уркагана. Не понравился мне его взгляд, брошенный на валяющееся около его безголового подельника ружье. Как бы не подхватил его в суматохе, которая точно будет.
— Ну, ты, опусти ружье! А ты — стой, где стоишь, и руки не опускай! — а вот и притопали здешние жители. Сзади минимум пятеро-шестеро, если судить по чавканью грязи, голосам и сбитому дыханию.
Аккуратно опустив „ёжика“, я повернул голову. Точно, пять мужиков. Видимо, работяги. Хотя нет, один, похоже, парикмахер. Вон, расческа торчит из кармана и ножницы, в специальном таком крепеже. Но двудулку держит уверено, и выцеливает как раз урку. Меня на мушке держат двое пожилых мужиков, направив в спину два револьвера. Блин, если честно, то мне это не нравится совсем.
— Да этот козел!.. — молодой решил было подать голос, но выстрел из револьвера ему под ноги заставил его подпрыгнуть и замолчать.
— Молчать, оба. Сейчас придет шериф, и разберется. Стас, погляди, что с остальными! — это еще один работяга. С жилистыми руками, будто из корней сплетенными. В руках у него интересная штука — как раз та самая мосинка и есть, и даже штык сбоку поблескивает. Это вроде как карабин образца тысяча девятьсот сорок четвертого года. Седая древность, антиквариат.
— Готовы, Михалыч. Оба наповал.
Один из молодых работяг сходил вдоль стеночки к лежащим на грязной земле телам, и коротко ткнул их топорищем. Он один единственный не был вооружен огнестрелом, только плотницкий топор в руках. Впрочем, никогда топор не недооценивал. Сам в юные годы наловчился метать топор на десяток шагов настолько уверенно, что из десятка раз десяток попадал туда куда хотел и втыкался топор так, что вытаскивался с трудом.
Из-за спины послышался топот лошадиных копыт, фырканье и скрип телеги. Точнее, брички, на которой приехал здешний шериф. Качнув бричку на рессорах, он тяжко слез с нее и неторопливо, аккуратно обходя лужи, вошел в проулок.
— Что здесь, Михалыч? Опять новички? — так же неторопливо обратился он к пожилому с винтовкой.
— Да. Слышим — выстрелы, мы сюда. Подбегаем — этот мужик держит того борзого на мушке, на земле два холодных валяются. Ничего необычного, в принципе.
— Мда, необычного точно нет ничего, — шериф хмыкнул, и повернулся ко мне, коротко глянув на торчащую из грязи пустую гильзу, и на одностволочку, которую я опустил и держал одной рукой, стволом вниз. Точнее, на взведенный курок ружья. — Что тут было, мужик?
— Шел мимо. Проходя, услыхал, как этот и тот, без полбашки, пытаются опустить очкарика. Очкарик, увидев меня, попросил помочь. Эти повернулись ко мне, наставив ружья и угрожая убить, если не свалю. Очкарик в этот момент попытался взвести курок своей фузеи, но не успел, этот выстрелил ему в живот. Я убил второго борзого, и успел перезарядиться, пока живой борзый корячился со своей „муркой“. Потом взял его на мушку и ждал власти.
Что было, то я и рассказал, мне придумывать нечего.
— Почему не грохнул второго? — поинтересовался шериф.
— Это ваш дом, я в чужой монастырь со своим уставом не лезу, — коротко ответил я, не покриви душой.
— Так, а ты что скажешь? — шериф повернулся к молчащему до этих пор урке.
Из яростного потока фени и мата я сумел выделить, что это я убил обоих, и очкарика, и второго урку, которым первый был другом и братом.
— Что скажешь? Ведь кто-то из вас врет? — спокойно повернулся ко мне шериф.
— Сколько выстрелов вы слышали? — поинтересовался я у мужиков.
— Два. — Ответил старший, а остальные кивнули.
— Я стрелял один раз, вон гильза лежит. Второй раз выстрелило ружье этого парня. — Кивнул я на лежащую в грязи недооткрытую одностволку. — Раз я стрелял один раз — значит врет он.
— Угу, — подняв ружье, и с усилием переломив ствол, буркнул шериф. Вытащил из ружья патрон, что меня добило — папковый, то есть в картонной гильзе, понюхал его, и отбросил в сторону. Подойдя ко мне, он протянул руку к моему „ёжику“, забрал у меня ружье, спустил курок, переломил и вытащил патрон. Поглядел на него, снова вставил в ружье, вернул его мне. Кивнул своим двум молчаливым и здоровущим помощникам, указав подбородком на урку. Те мигом его скрутили, борзой даже пискнуть толком не успел. Шериф подошел к ним, коротко охлопал парня, вытащил у него из кармана деньги, отсчитал какую-то часть, сунул себе в карман, остаток бросил на валяющийся рюкзак. Туда же лег ремень с ножом в ножнах. Урка попытался что-то вякнуть, но был заткнут жестоким ударом в солнечное сплетение.
— Я ж тебе лично, вместе с остальными про наши законы рассказывал? — приподняв скрючившегося и задыхающегося парня за подбородок, спросил шериф. — Рассказывал? Тащите его к виселице, ребята. А ты, Михалыч, иди, позвони, будь другом, лады? — и шериф подошел ко мне.
— Так, значит. Ты помог городу, задержал нарушителя нашего закона. Из его денег я забрал полста долларов на похороны, остальные твои. Тот кадр, которого ты убил — его вещи тоже твои. Парень, которого убил — выходит, ты, как отомстивший, его наследник. Но похороны обоих на тебе. Хочешь, нанимай телегу, копай могилы сам, но лучше отдай по полсотне из денег этих парней гробовщику, он и похоронит сам. Зачем тебе лишние хлопоты, верно? И да, если деньги в крови, ничего страшного. Вон, в бочке замой, и все. Деньги тут хорошие, можно перестирать с одеждой, они не выцветут. А вот и Арон Моисеевич, наш похоронных дел мастер, — шериф поздоровался за руку с мощным, налитым силой мужчиной в добротном костюме-тройке, штанины которого были заправлены в высокие черные сапоги.
Относительно недалеко часто и звонко ударили в какую-то железяку.
— О, а вот и звонят. Ладно, Аарон, и ты, как тебя? Впрочем, неважно. Короче, вы остаетесь, а у нас важное дело. Нужно осуществить законность и повесить негодяя, — усмехающийся шериф с компанией ушел, оставив меня с отвисшей челюстью. Не, я понимаю, закон бывает разный, и закон Линча тоже закон, но здесь… Охренеть.
— Чего стоишь? Хоронить сам будешь или как? — гробовщик длинной палкой счистил с сапога налипшую грязь. Поглядел на меня, усмехнулся так печально. — Привыкай, парень. Здесь все просто. Нарушил и попался — лезь в петлю. Тюрем здесь нет, адвокатов как класса тоже нет. Больше скажу — попади сюда прокурор и адвокат, так шансов уцелеть у прокурора больше. Еще раз, и сначала — хоронить сам будешь?
— Эээ… — умно проблеял я. — Давайте сначала с финансами прикинем, хватит ли у меня на оплату ваших услуг.
И шагнул к рюкзаку, на который шериф бросил тонкую пачку купюр. Подняв и пересчитав, понял, что уркам с финансами намного более туго пришлось, чем мне. Осталось пятьдесят кредиток, и десять пятерок. Шериф точно полтинник забрал, потратить они вряд ли успели, выглядывая очкарика, выходит что по крайней мере одному всего полторы сотни досталось. Глянув на второго, почти безголового, и сглотнув ком в горле, я шагнул к телу очкарика. И понял, что немногим выиграл. Парень после выстрела упал на бок, и больше не шевелился. Впрочем, ему это и сделать было бы трудновато. Похоже, в „мурке“ патрон был с пулей. Крохотное, опаленное отверстие только спереди было слегка окровавленным, зато сзади, как раз под рюкзаком, была здоровенная дыра, где сквозь лохмотья плоти и шинели торчали белые куски позвоночника и какие-то сизые потроха. Кровищи натекло на землю, ужас. Да и рюкзак пропитало. И запах стоял еще тот. Блин, все же современное оружие намного чище. Прожженые дыры, и все, никаких крови и грязи. Правда, попал я разок в космосе на разгерметизированный корабль, тоже видок еще тот был. Ладно, делать нечего, я перерезал лямки рюкзака, и, сняв его, опрокинул пока еще податливое тело очкарика на спину.
— Извини, парень. Помочь я тебе не помог, да и даже отомстить не пытался. Хотел выжить. Но уж так вышло, что я твой наследник… — бросая рюкзак очкарика к сене, где почище, пробурчал я про себя, и ощупал нагрудные карманы, благо там крови вообще не было. Во внутреннем левом нашел пакет с деньгами. Открыв его, я присвистнул. Очкарик был солидно богаче меня, у него в конверте лежали десятки, которых я целых шестьдесят штук насчитал. Похоже, он тоже ими не пользовался. В карманах штанов ничего кроме чистого и простого носового платка не было. Сложив его, я засунул платок в задний карман своих брюк. Мне без сопливчика трудновато обходиться. Так что и эта часть наследства в строку.
Больше ничего особого у „ботаника“ не было, разве серебряный крестик вывалился из-за ворота. Но я его аккуратно заправил обратно, похоже, это единственное, что осталось у парня. Что интересно, он ни запасных патронов в карман не положил, ни нож на пояс не повесил. Интересно, есть ли у него нож вообще?
С уркой было с одной стороны проще, с другой сложнее. Его рюкзак лежал у стены напротив, примерно там же, где был и рюкзак второго. В кармане шинели я нашел пяток патронов двенадцатого калибра, с крупной дробью и пулями. С пояса снял нож, такой же, как и у второго, с какой-то китайской колонии, „умри от зависти полковник Боуи“. Огромный тесак из какой-то вроде нержавейки, с латунной гардой и рукоятью из дерева. А вот деньги нашлись в кармане брюк, причем обоссаных. Видимо, сфинксеры расслабились, и напрудил под себя. И деньги тоже промокли. Кстати, тоже полторы сотни кредитов. Брезгливо прополоскав купюры в бочке с дождевой водой, я передал полтинник однушками и полтинник пятерками еврею.
Тот усмехнулся, и повернулся к подъехавшей телеге, с двумя крепкими парнями. Те спокойно, без излишних эмоций, завернули тела и жертвы, и насильника в запятнанный брезент, и уложили на телегу. Лошадь было фыркнула, и нервно переступила, учуяв свежую кровь, но ей под нос сунули яблоко, и она быстро успокоилась.
— Что на могилках написать? И по какому обряду хоронить? — вытащив из кармана простой блокнот и огрызок карандаша, спросил Аарон Моисеевич.
— Не знаю, наверное, по православному. Обоих. А написать? — Я нагнулся и поднял очки с треснувшим стеклом. Передал их еврею. — На могиле этого парня напишите „Очкарик“, и на крест очки повесьте. А на могиле второго ничего не надо. Я его не трогал, просто шел мимо, сам на меня напал.
— Ладно, нам тогда пора. Скоро еще одного клиента привезут, — кивнув в сторону, куда на звон прошло прилично народа, сказал гробовщик. И, усевшись на телегу, он хотел вожжами понукнуть лошадь, но я его остановил.
— Аарон Моисеевич, а как много у вас работы с новичками?
— От десяти до тридцати человек с каждого рейса, парень, — и еврей стегнул лошадь.
Мда. Теперь понятно, почему этим всерьез занялся именно еврей. Не знаю, кто и как, а у меня к евреям отношение как к обычным людям, то есть общенеплохое. При этом большинство моих знакомых евреев (о как, вспомнил и несколько соседей, и просто знакомых) — хорошие люди, крепкие профессионалы, приятные соседи. Так вот, если учесть, что еженедельно здешний гробовщик хоронит от десяти до тридцати человек, то доход его конторы составляет двух до шести тысяч здешних долларов. Очень и очень серьезные деньги.
Покачав головой от этих мыслей, и решил, что идея свалить из Щучьего в ближайшее время — правильная. Но нужно сначала кой-что купить, и узнать, куда вообще идти. Лучше всего купить карту. И кстати, почему то мне кажется, что такие карты должны продаваться в каждом магазине этих земель.
А пока я вытащил из проулка три вещмешка, два ружья и капсюльную винтовку. Сложив это все на досках тротуара, я почесал затылок под шляпой. Потом решительно развязал один из рюкзаков, принадлежащей кому-то из урок. Благо, что мешки, точнее, рюкзаки, почти пусты, как и у меня. Перекидав в него вещи из пропитанного кровью рюкзака очкарика, я швырнул его в проулок. Конечно, можно отстирать, но просто неохота и нет времени.