Держа сверток под мышкой, он шел по наполненной народом улице, улыбаясь прохожим, подмигивая красивым девицам и с почтением уступая дорогу пожилым дамам. На перекрестке возле храма Шестерых рядом с ним появились двое, приноравливаясь к походке, пошли следом.
Он знал их обоих уже очень давно. Уроженец Фихшейза — толстяк с медовыми волосами, зелеными глазами и вечной полулыбкой на больших пухлых губах, и черноволосая, стройная как лань жительница Пубира.
— Что-нибудь узнали, учитель? — спросила она.
— Ничего из того, что бы мы не знали, Клеро. Он никто. Просто мимолетная встреча, как я полагаю. Не отвлекайтесь на него больше. Продолжайте поиски.
— А вы? — Толстяк проводил взглядом капитана городской стражи, проехавшего мимо них на прекрасной лошади.
— Появились дела в Карене. Держите меня в курсе, контролируйте ловчие группы.
— Неужели она планирует спрятаться в Варене?
— Хороший вопрос, Квинт. На Лавиани это не похоже. Надеюсь, скоро ты сам на него ответишь. Загоните ее в угол. А когда это случится — убейте. Меня ждать совершенно необязательно.
— Вы можете на нас рассчитывать, учитель, — сказала Клеро.
В следующую секунду они растворились в толпе. А Шрев улыбнулся очередной проходящей девушке.
День выдался просто чудесным.
Глава шестая
МОРЕ МЕРТВЕЦОВ
Стихии после Катаклизма капризны и коварны. Я родился в прошлую эпоху и доживаю отпущенные мне Шестерыми часы в нынешнюю. Среди темных времен, мрачных теней и синих огней, что часто озаряют улицы моего города ненастными ночами. И больше всего я боюсь не мертвых, а моря. Я помню его совсем другим, но теперь оно изменилось. Превратилось в чудовище.
Тенек Стерча, второй герцог нового Летоса. Арант. 80 год Эпохи Забвения.— Что я делаю? Скованный, что я делаю? — произнесла Лавиани себе под нос, вспомнив Тэо, и проходящая мимо рыжая блохастая сука приподняла уши и вежливо махнула хвостом.
Темнело. Все спешили по домам или же в открывающиеся к ночи портовые кабаки.
Пограничный оказался настоящей дырой. Старые каменные дома, северные стены которых захватил лишайник, грязь, вперемешку с навозом лежавшая на дорогах. Городок расползся по долине среди низких обветренных сопок и был таким же унылым, как завтрак каторжника. Делать здесь было ровным счетом нечего, если ты, конечно, не планировал совершить какую-нибудь глупость, вроде путешествия на острова.
От порта осталось одно лишь название. Гнилая пристань с несколькими древними тазами, которые здесь отчего-то считались кораблями, да десятком плоскодонных парусных рыбацких лодок.
Из Пограничного раз в неделю уходили каботажные суда на юг, в Дарию. Вторая морская дорога вела в герцогство Летос, куда по понятным причинам обычно редко кто отправлялся. Лавиани их вполне понимала. Мало удовольствия находиться там, где тебе в шею в любой миг может вцепиться заблудившийся.
Будь ее воля, сойка обошла бы это безнадежное место кружным путем и забыла о нем навсегда, но так сложилось, что пройти мимо она не могла.
Когда сумерки загустели, Лавиани не спеша отправилась к пристани. Здесь пахло морем — горько и неприятно, до рези в горле. А еще тухлыми устрицами, сухими водорослями и дегтем. На редких кораблях зажглись огни — одинокие фонари на корме. Света от них было как воды из пересохшего колодца.
Возле складов, где торговцы хранили шерсть, привезенную из Летоса, прохаживался сторож, вооруженный дубинкой. Она его даже не заинтересовала — женщина не выглядела опасной, к тому же была немолодой, а значит, смотреть на нее не имело никакого смысла.
Торговый корабль с пузатыми боками застыл у первого причала. Лавиани прочитала его название «Водяной клоп», поняла, что это именно тот, о котором она слышала. Единственное корыто, плывущее в нужном ей направлении.
Поднялась на палубу, огляделась и никого не увидела. Крикнула. Через минуту из трюма появился немолодой остроносый мужчина в рыбацком парусиновом плаще и широкополой грязной шляпе.
— Тебе чего?
— Хочу поговорить с капитаном. Нужно в Летос.
— Ищи его в «Треске». — Моряк повернулся, показывая, что разговор закончен, начал тяжело спускаться вниз по трапу.
Лавиани тоже не стала задерживаться. «Треска» находилась в двух шагах, сразу за складом, мимо которого она только что проходила. Это был покосившийся кабак, провонявший дешевым темным элем и вересковым дымом из натопленного очага. Было немноголюдно и уже довольно пьяно. Один перепивший валялся на пороге, и ей пришлось перешагнуть через него.
— Ищу хозяина «Водяного клопа», — сказала она у стойки, и ей указали на ближайший стол.
Капитан корабля ничем не отличался от своего матроса. Такой же немолодой, седовласый, в просоленной и не слишком чистой одежде моряка. Лицо у него было красным от выпитого, но сидел он прямо, точно проглотил палку.
— Хочу убраться из этого паршивого местечка.
Он глянул на нее серыми, чуть мутноватыми глазами:
— Не ты одна. Но я плыву в куда худшую дыру, чем эта. Попытай счастья с кем-нибудь другим, подруга.
— Я знаю, куда ты держишь путь. Слышала от парней, разгружавших подводу. В Нимад, за последними вьюками шерсти перед началом штормов. И мне туда же.
Капитан не удивился. Он вообще, кажется, не имел такой привычки — удивляться.
— Стало быть, в шауттами проклятый Летос. Ты одна?
— Нас двое. Я и мой сын.
— Иду пустым, и в трюме место есть. Я не против. За две рен-марки захвачу вас с собой и накормлю тем же, что ем сам. Завтра с первыми лучами ухожу.
Лавиани согласно кивнула, встала, решив напоследок предупредить:
— Мой сын болен.
— Зараза? — Голос капитана звучал все так же равнодушно. — Тогда к Скованному вас. Не возьму.
— Нет заразы. Избили его два дня назад какие-то ублюдки. С тех пор без сознания.
— А в Летос его зачем тащишь?
— К родственникам.
Он поразмыслил и не нашел причины упираться.
— Шестеро с тобой, женщина. Утром жду.
Она оставила его в покое, вышла на свежий воздух, едва не столкнувшись с двумя высоченными бугаями при коротких мечах и в кирасах. Когда они вошли внутрь, то приоткрыла дверь, чтобы понаблюдать.
— Мы ищем парня. Молодой, высокий, черноволосый, — громко сказал один из них. — Внешне похож на алагорца. Ловкий. Жонглер и акробат. Кто-нибудь видел такого?
Тишина была ему ответом.
— Золотую марку тому, кто покажет, где он.
— Очень бы хотелось заработать хорошие деньги, ребята, — услышала Лавиани голос капитана. — Но такого человека никто из нас не видел.
— Уверен, папаша?
— Жонглируй у меня кто-нибудь перед носом шариками, я бы запомнил. И мой карман стал бы на марку счастливее.
Кто-то негромко рассмеялся. Кто-то ругнулся. Лавиани не стала дослушивать, пошла прочь по темной улице, стараясь держаться поближе к домам. Тэо ищут и конечно же проверят все постоялые дворы. Остается лишь порадоваться, что она выбрала для ночевки старый сарай для хранения еще более старых лодок.
Он стоял на морском берегу, на самой окраине города, и сойка добиралась до него в полной темноте. Не доходя, спряталась за камнями, прислушиваясь, не раздастся ли шорох гальки. Но все было тихо, и Лавиани вздохнула:
— Рыба полосатая. Втягиваешь себя в ненужные неприятности. И ради кого?
Она могла уплыть два дня назад, если бы не возилась с акробатом. И теперь понимала, что «Водяной клоп» ее последний шанс. Возможно, до середины весны будущего года других кораблей, отправляющихся к Летосу, она не найдет.
Отогнув слабую доску, женщина пробралась в запертый сарай, с помощью огнива зажгла подготовленную масляную лампаду, горевшую тускло и слабо. Из мрака выступил кусочек покатого лодочного борта, выкрашенного облупившейся голубой краской.
Тэо так и не пришел в себя. Лежал в той же позе, как она его оставила, но в отличие от прошлых дней дышал глубоко и ровно.
— Ну хоть что-то, — прошептала она, поворачивая парня на бок.
Знак водоворота никуда не пропал и выглядел так же зловеще, как и прежде. Лавиани очень хотелось вырезать его вместе с куском кожи, но она знала, что это ничего не изменит. Тот появится вновь. Акробат останется меченым, проклятым тьмой, пустым, одним из тех, о ком шепотом рассказывали в недобрых легендах.
Она слышала много разной ерунды насчет подобных людей, но уверена была лишь в одном: с такой меткой редко живут долго. Тех, кто превращается в пустых, убивают люди. Потому что, если не сделать этого, из мрака той стороны родится чудовище, остановить которое будет непросто.
Лавиани всегда считала, что обладает разумом и логикой. И они подсказывали ей, что следует проявить милосердие. Убить его. Спасти от страшного будущего. И спасти не только циркача, но и тех, кто окажется рядом с ним.
Но сойка редко бывала милосердной. И полагала, что раз уж она взялась ему помогать, то прикончить еще успеет. На самом деле ей было страшно жаль потраченного на канатоходца времени и той серьезной работы, что она проделала, спасая его жизнь.
В щели между досками торчал немного завядший пучок разнотравья. Она собрала его еще в тот вечер, когда циркач упал на дороге. Бытовало мнение, что сойки заточены лишь под то, чтобы причинять боль и нести смерть, но это было совсем не так. Некоторых из них, детей со способностями, учили не только отправлять врагов Ночного Клана в небытие, но и лечить. Чувствовать человеческое тело, знать его в совершенстве, понимать работу органов и мышц. То, чем были сильны таувины, передалось тем, кто пришел на их место.
Все, что касалось убийства и лечения, являлось для Лавиани творчеством. Она любила импровизировать и никогда не гнушалась экспериментами. Сойка знала, как можно нейтрализовать эффект некоторых артефактов, оставшихся со времен Единого королевства. Осколков магии, которая практически ушла в небытие и которой частенько владели сильные мира сего, защищая себя от таких, как она.
Поэтому Лавиани решила использовать ту же схему лечения, добавив в нее некоторое количество корешков и стебельков, рассудив, что хуже не будет.
Смесь, к ее глубокому сожалению, была неполной. Некоторые из трав, требуемых для рецепта, росли лишь на теплом юге. Здесь, на севере, приходилось довольствоваться аналогами, которые были куда более смолисты, горьки и малоэффективны, чем ей бы хотелось.
— Пища овец годится и людям, — сказала она акробату. — Ну, во всяком случае, я очень на это рассчитываю.
Отвар уже был готов, и оставалось, как и в прошлые дни, влить его в больного. Делала она это довольно просто разжимала ему зубы своим ножом да следила, чтобы тот не захлебнулся.
Сойка не спала всю ночь. Не нуждалась в этом. И думала о Борге и том, в какое дерьмо угодила, услышав его разговор со Шревом. Теперь они оба желают ее смерти, считая, что она не забудет и не простит.
Это было так. Но сейчас ей хотелось всего лишь покоя и быть как можно дальше от той жизни, которую она вела все эти годы. Устала.
Она понимала, что запрет себя в Летосе. Но для нее это единственный шанс выжить.
За ночь Лавиани еще четырежды проверяла состояние акробата и, даже думая о своем, слушала его дыхание. Теперь сойка хотя бы немного понимала, почему он вызывает в ней такую бурю эмоций. Знак на лопатке. Будь она таувином — схватилась бы за меч, потому что они охотились на пустых ровно так же, как на асторэ, шауттов, мэлгов и некромантов. Говорят, таувины могли ощущать их присутствие, и сойке передались призраки тех способностей — они жили в ней на уровне инстинктов. Печать ее дара.
Лавиани была рада тому, что логически объяснила себе собственное странное поведение. Это поможет ей сдерживаться и не сорваться.
Ну… во всяком случае, она очень на это надеялась.
Когда пришло время, женщина, ругаясь сквозь зубы, в первую очередь на себя, перетащила Тэо в тачку, которую украла еще прошлым утром. Выбила хлипкую дверь и повезла свою ношу к пристани.
Он шел среди бархатного ничто, в глубине которого порой вспыхивали синие молнии, и не слышал даже звука собственного дыхания. Внезапно поднявшийся ветер коварно ударил ему в спину, обвивая запястье, что есть сил рванул за левую руку и швырнул вниз. Тьма вдруг расступилась, появилась брусчатка, встретившая его хрустом ломающихся костей. Он лежал на ней, ощущая, как расползается под ним пахнущее железом липкое озеро, как легкие наполняются пенящейся кровью из-за пробивших их ребер.
Боли, как всегда, не было. Акробат пытался сказать зевакам, что все в порядке, сейчас он поднимется и продолжит, но не смог. Забыл слова. А зрители смотрели на него с улыбками, им нравилось, как жизнь медленно покидает его, как немеют пальцы, как сердце заполняет пустота.
И у всех у них были лица Хенрина. Безучастные. Жестокие. И мертвые.
Тэо резко распахнул глаза, просыпаясь, и несколько минут лежал, слушая, как панически стучит сердце. Глухо и быстро. Точно у пойманной в силки пташки. Словно чужое. Не его.
Акробат провел языком по сухим, потрескавшимся губам, нахмурился, пытаясь понять, где он и что, собственно говоря, произошло. Последнее оставшееся в его памяти — проскакавший мимо всадник, дорога, боль в спине, отдающая в левую руку, и закружившееся небо.
Сейчас перед его глазами был низкий потолок из потемневшего дерева. Вокруг все тихо скрипело и стонало, незажженный фонарь раскачивался из стороны в сторону, так что нетрудно было догадаться, что он находится на корабле.
Оставалось лишь выяснить, каким образом он сюда попал. Часть трюма, приспособленная для жилья, хоть и пустая, но тесная, пропахшая застарелым потом и овчиной. Он отметил, что голова кружится, и постоял несколько минут, привыкая. Потянулся, чувствуя, как окаменели мышцы, потеряли свою эластичность из-за вынужденного покоя.
— Сколько же я проспал? — пробормотал канатоходец. По ощущению выходило, что не один день.
По узкому, скрипучему трапу Тэо выбрался на палубу, щурясь после полумрака. И задохнулся от холодного свежего ветра, прыгнувшего ему прямо в лицо. Было пасмурно, и низкие облака казались свинцовыми, вот-вот готовыми упасть в волнующееся море.
Корабль был совсем небольшим и старым. Одна мачта с широким, серым и уже порядком обтрепанным парусом. С ним управлялись двое пожилых матросов, споро и ловко, а еще один, жующий табак, стоял на корме, удерживая под мышкой румпель.
— Очнулся, ты ж гляди, — сказал ему ближайший моряк без намека на улыбку, но не зло. — Силен ты спать, парень. Три дня провалялся в трюме, точно дохлая скумбрия. Крепко тебя побили.
— Побили? — недоумевающе нахмурился Тэо.
— Я же говорю — крепко приложили, раз не помнишь. Иди, мать порадуй.
Акробат посмотрел на носовую часть палубы, немного удивившись старой знакомой. Женщина, ничуть не боясь холодного ветра, сидела на маленькой бочке и смотрела на далекий, едва видимый в дымке, темный скалистый берег.
— Мать? — Он остановился рядом с ней.
Холодные голубые глаза цепко впились в него. Несколько мгновений внимательно изучали. Затем сойка выплюнула в воду камушек, который до этого держала во рту.
— А что? Ты вполне мог бы быть моим сыном. Наше родство показалось мне лучшим способом протащить тебя на это корыто. Меньше вопросов, меньше внимания. Ты чем-то недоволен, сынок?
Тот хмыкнул:
— Тебя я ожидал увидеть в последнюю очередь.
— Спасибо за откровенность, мальчик.
— В том смысле, что вроде мы не поладили. Что произошло? И как, в конце концов, тебя зовут?
Она достала из сумки линялый голубой шарф из толстой шерсти, обмотала им шею и, что-то решив для себя, ответила, всем видом показывая, что делает ему немыслимое одолжение:
— Лавиани. Но лучше, чтобы ты называл меня матерью, пока мы не сойдем на берег и не разбежимся в разные стороны. А до произошедшего… С тобой случилась неприятность.
Он вздохнул, сел рядом и увидел, что та чуть отодвинулась от него, недовольно поджав губы. Тэо решил, что его общество ей неприятно, но на этот раз не считал нужным быть вежливым, пока не добьется ответов.