На самом деле обычно всегда знаешь для себя место, где это случится. По-моему, это сугубо индивидуальная штука, хотя есть общеизвестные ориентиры на границе. Но одних цепляет чуть раньше, других — чуть позже… А тут еще ландшафт изменился…
Короче, я перекатился на спину и лежал так, растирая виски руками. Группа остановилась — видимо, парни тоже почувствовали… Был сталкер такой, Панасоник, так тот ссался. Так без штанов всегда и вползал в Зону, чтобы портки не мочить или там памперс не надевать — неудобно в памперсе-то. Потом, понятное дело, натягивал… Штаны, не памперс. В результате — завязал, уехал куда-то аж в Молдавию, он вроде как оттуда родом был. Говорили, винзаводик у него там. Сразу видать разумного человека.
Панасоника я вспомнил неспроста — мне тоже приперло. Дождавшись, пока в висках перестанет пульсировать, и расстегнув штаны, я помочился, повернувшись на бок.
— Херово как-то, — прохрипел Бармаглот. — Меня так не накрывало давно уже…
— Может, выброс? — предположил Пауль.
— Не должно…
— Прекратили обсуждение, — велел я. — Что-то мы больно уж обрадовались, вот Зона о себе и напомнила. Расслабляться не нужно, господа сталкеры.
Я поправил контейнеры, амуницию, рюкзак с профессорским прибором. Складную клетку для плененных бюреров всучили Паулю, как самому здоровому; впрочем, клетка оказалась практичной и легкой, уж не знаю, как там насчет прочности.
Мы двинулись вперед — уже не ползком, а чуть пригибаясь — и сразу же остановились.
— Что там у тебя? — окликнул я шедшего впереди Соболя.
— Дохляк, — сказал тот, морщась.
— Свежий?
— Откуда тут свежему… В прошлый раз, видать, под обстрел угодил. Ног нету… Полз в Зону с Периметра… Направление, что ли, перепутал в ажитации.
— В чем? — уточнил Аспирин.
Я не стал объяснять. Соболь тоже.
— Глянь, что там у него полезного, и ладно.
Соболь запыхтел.
— Ни хрена! — отозвался он. — Даже ПДА нету… И по лицу не понять, кто таков. Нету его, лица-то.
Ого. ПДА кто-то снял… Кто ж тут был?! Ходят все же, авантюристы. А может, военные помогли — если, скажем, безногий этот орал перед смертью… Хабар, ПДА, да и оружие тоже денег стоит, а вояки до бабла очень жадные. Кроме разве Альтобелли да еще трех-четырех идиотов.
— Постойте! Ребята, постойте! — жалобно и чуть слышно прокричали сзади.
Это еще кто?! Я сдернул с плеча автомат и развернулся: вполне могла быть и псевдоплоть, они такие штуки любят. Или зомби, попадаются среди них болтливые. А молодые сталкеры на просьбы о помощи исправно ведутся: еще бы, своему не пособить — хуже преступления в Зоне нет…
— Кто там щемится? — окликнул Пауль осторожно.
— Это я! Я! — вякнули позади.
Точно, псевдоплоть. И подстраивается-то как… Почти осмысленно разговаривает, падла.
Я снял «калаш» с предохранителя, рядом со мной то же сделал Аспирин.
— Это я! Петраков-Доброголовин! — крикнула псевдоплоть, вернее, теперь уже точно не псевдоплоть. Я выругался, рядом со мной то же сделал Аспирин.
— Ах ты, сука, — сказал Бармаглот, и я не разобрал, чего было в его голосе больше — досады или уважения. Профессор пыхтел, вытирал с толстого лица грязный пот, руки у него заметно тряслись, и точно так же тряслась на поясе кобура с модернизированным «стечкиным». Спецкостюм был весь в мусоре, в дерьме каком-то. Видать, на брюхе полз.
Все смотрели на него, а Петраков-Доброголовин виновато моргал. Нет, он определенно мне не нравился. Я ничего не мог поделать — отношение к профессору за время нашего недолгого знакомства менялось по мелочам туда и обратно, но сейчас он мне не нравился особенно активно.
— Я не решился… ну, чтобы вы без меня… не мог упустить такую возможность… — развел руками профессор.
— На самом деле послать бы вас… назад, — сказал я. — Но из Зоны тем путем, которым вошел, никто не возвращается. А другой дороги вы просто не найдете. Да вы и этой не найдете.
— Невелика беда, — сказал Соболь. — Тут посидит. Вон и товарищ ему валяется дохлый… Скучно не будет.
— Велика, — возразил я, покачав головой. — Господин профессор фактически наш работодатель. Я даже не знаю, с кем связаться, если мы выйдем из Зоны с заказным хабаром… Вы ведь не оставите нам адреса и телефоны, а?
— Черта с два, — с достоинством сказал Петраков-Доброголовин и поправил кобуру. Сообразил, паскуда, что мы его будем беречь и лелеять.
— Не факт, — заметил Аспирин. — Чува-ак, сейчас я сделаю костерик, раскалю в нем шомпол, вставлю его прохвессору в задницу, и он нам расскажет не только адреса и телефоны, а даже и курс евро на будущую неделю.
— Я совру, — сказал профессор. Лицо его толстое было все в каплях пота, губы тряслись. — Как вы проверите? Назло совру.
Я где-то читал, что в экстренных ситуациях толстые люди проявляют чудеса мужества и героизма. Пухлый профессор определенно тянул на подтверждение этой теории. Знал ведь, что Аспирин насчет шомпола совсем не шутит. Черт, я опять стал относиться к нему практически нормально — насколько можно было позволить в сложившейся ситуации.
— Ладно, — решил я. — Идите в середину. По крайней мере не влезете в какое-нибудь дерьмо. Шаг влево, шаг вправо без разрешения равносилен смерти. Вообще ничего не трогайте, не хватайте, не…
— Не жрите и не нюхайте, — закончил за меня Аспирин. — Короче, мы идем, чува-ак, или будем дальше проводить профсоюзное собрание? Жрать охота.
Аспирин, насколько я знал, всегда ходил в Зону натощак, зато на первом же привале обжирался. Что ж, все сходят с ума по-своему. И мы двинулись вперед, миновав благоухающее место последнего упокоения неизвестного сталкера с оторванными ногами.
Профессор исправно шел вперед. Возможно, он действительно бегал трусцой по утрам и делал гимнастику с килограммовыми гантелями, но в Зону я бы с ним не пошел, если б не нужда. Видно было, что человек для этого не создан. Он вопреки советам хватался за ветки и стволы, теряя равновесие, сбивался с тропы… Потому я специально выждал, пока он схватится за свисающий над тропой сук ракиты, облепленный незаметной с первого взгляда субстанцией, похожей на сопли. Это было что-то вроде «жгучего пуха», но свежее, появившееся в результате предпоследнего выброса. Кажется, «соплями» и называлось. Профессор ухватился, взвыл, едва не сунул обожженную руку в рот, но его вовремя сбил ударом ноги Пауль.
— Лежать! — заорал я. Вернее, рявкнул вполголоса — орать тут не полагалось. Профессор застыл, полагая, что его решили-таки прикончить.
— Слушай, Петраков-Доброголовин, — сказал я, стоя над ним. — Я предупреждал: ничего не делать без разрешения. Вот злонравия достойные плоды.
Петраков-Доброголовин вытаращил глаза: вероятно, это была умная цитата, хотя я лично прочел ее от скуки в какой-то старой книжке, когда пересиживал выброс, и даже не запомнил, чьи это слова. Книжка потом ушла на подтирку, это судьба любой книжки в Зоне. Даже Библии. Бумага — она и есть бумага.
— Если бы не господин Пауль, — я указал на соратника, — вы бы сунули лапу в пасть, обожгли язык, а там, вполне возможно, случился бы отек, и вы просто померли бы от удушья. Или язык отвалился бы. Обратно мы бы вас не донесли, а в Зоне из медицины только Болотный Доктор, но он далеко и не факт, что взялся бы вам помогать. Поэтому я советую вам хорошенько пописать на обожженное место, а в дальнейшем не дергаться и вести себя тихо.
Петраков-Доброголовин мелко закивал. Руку, видать, сильно жгло, хотя сравнивать мне было не с чем: «жгучий пух», как верно сообщала справка из комендатуры, на меня не действовал, а в «сопли» я ради эксперимента совать палец не собирался.
— А раз так — ссыте, профессор, и пойдем, — сказал я.
Ну, профессор поссал, мы и пошли.
Глава пятая
Розовая мерзость
Танк никуда не делся, и возле него мы сделали долгожданный (особенно для Аспирина) привал. Большая поржавевшая машина стояла, уперевшись кормой в покосившийся колодец, над которым торчал белоснежный журавль. С журавля даже не облупилась краска, особенно ярко блестевшая на утреннем солнышке, и я не раз задумывался: а вдруг неспроста? Пора бы уже ему вообще сгнить, этому проклятому журавлю… Но ничего странного и страшного здесь до сих пор ни с кем не случалось, журавль стоял себе и стоял, опустив цепь с ведром в колодец. В глубине поблескивала вода, пахло плесенью и лягушками, хотя сроду никаких лягушек я тут не видел. Банки консервные плавали, да, и мусор всякий — перекусывая, сталкеры использовали колодец как урну, благо пить оттуда все равно было нельзя.
А вот что случилось в свое время с танком — непонятно. Люки были намертво закрыты, такое впечатление, изнутри. Предполагали, что экипаж погиб от радиации, но танк — в отличие от окружающих его предметов — почти не фонил. Предполагали, что люки заварили, но кому это было на хрен надо в те мутные времена? Бросали и не только танки, возился бы кто-то с этой рухлядью… Есть места, где эти танки и бэтээры стоят колоннами, и ничего.
Короче, танк торчал на положенном месте, порождая все новые легенды о том, что же там внутри. Собирались даже вскрыть люки и посмотреть, но пока на словах. Лично я думал, что туда лучше не соваться вовсе.
Вот был такой Плющ, так он в Припяти, в пустой квартире, в кастрюльку на плите заглянул.
Ничего на дурные мысли не наводило: кухонька, клеенка в цветочек, на плите — кастрюлька розовенькая с узором, закрыта крышкой. Плющ и не удержался — снял крышку. Долбануло так, что пробило верхние железобетонные перекрытия. Я в другой комнате был, а Чук — рядом, так он все видел. Синеватый столб света изнутри кастрюльки снес Плющу лицо, а Чука отбросило в сторону да сверху еще холодильником приложило. Чук-то оклемался, Плюща пришлось добивать. Не может человек без лица жить. Что там с кастрюлькой, мы и смотреть не стали.
Мы перекусили (вернее, перекусил в основном Аспирин, остальным было пока без надобности). Я получил сообщение, что Семецкий черт знает где за Припятью отдал концы от скоротечной дизентерии. Профессор с интересом озирался вокруг.
— Любопытный какой танк, — сказал он. — Это же довольно старая модель, кажется, Т-55… видимо, с самого начала здесь стоит… И люки закрыты.
Он побарабанил пальцами по броне рядом с люком механика-водителя, и тут я с ужасом услышал, как внутри огромной боевой машины что-то лопнуло. С таким звуком, словно человек надул шарик из жевательной резинки, только в несколько раз громче.
Услышал и Аспирин, который быстро засунул в рот остаток куска сублимированной ветчины.
— Чёй-то, чува-ак?! — тихо спросил он и выбросил в колодец пластиковую обертку.
Я пожал плечами, за локоть оттащил профессора. Все прислушались — в танке снова лопнуло, чуть громче, потом броня визуально ощутимо завибрировала, словно заводился двигатель.
— Быстро все отсюда… — пробормотал я. — Пауль первым, за ним профессор…
Мы, оглядываясь на танк, в котором лопающиеся звуки уже стали накладываться один на другой, двинулись прочь от деревеньки, где он, собственно, и стоял. Но не успели. Из разом распахнувшихся люков, откуда-то снизу и даже из ствола орудия поползла розовая субстанция, напоминающая все ту же жевательную резинку — клубничную, например… Только ползла она довольно шустро и тянулась щупальцами за нами вслед.
— Быстрее! — крикнул Бармаглот, и мы ломанулись через какие-то огородики, поросшие выродившимся жестким зеленым луком и невообразимого размера тыквами. Перепрыгивая через чертовы тыквы, я тащил за плечо профессора, разумно рассудив, что он в отличие от остальных имеет максимальные шансы влететь на бегу в «мясорубку» или «карусель».
Но влетел не он. Влетел Бармаглот.
— Сука! — крикнул он, взмывая в воздух. «Карусель» была мелкая, недавно народившаяся — потому опытный Бармаглот ее и не заметил на бегу. Пострадал он не слишком, но то, как неуклюже он упал, сразу подсказало: подкрался полярный зверь песец.
И точно: правая нога Бармаглота торчала вбок в колене практически под прямым углом. Её и ломанула «карусель», по инерции швырнув сталкера вверх. Раздумывать было некогда: мы с Соболем подхватили потерявшего сознание от боли Бармаглота и потащили прочь. Забытый профессор скакал следом, словно хренов тушканчик, стараясь попадать след в след. Научился, поди ж ты. Ещё бы, на таком-то примере…
Мы перемахнули овражек, продрались через крушинник и остановились, потому что догнавший нас Пауль выдохнул:
— Оно вроде отстало!
Я обернулся — в самом деле, розовая дрянь задумчиво копошилась в овражке, ощупывая своими отростками толстые листья болотных растеньиц. Дальше она не ползла — вероятно, в танке находилась некая ограниченная масса, способная растягиваться и раздуваться до строго определенных границ. Бляха, резинка жевательная и есть… Я с отвращением смотрел на шевелящуюся субстанцию, по которой волнами проходили пузыри. Черт ее знает, может, вовсе безвредная штука… Но в Зоне безвредного почти ничего нет.
Я поморщился — показалось, что пахнет клубникой. Эти, как их… обонятельные галлюцинации?
— Вот чего люки-то не открывались, — сказал Соболь. — Оно изнутри держало.
— А почему раньше не вылезало? — спросил я.
— Во-первых, откуда ты знаешь? Может, вылезало, да только тех, кто расскажет, не осталось. Место считалось безопасное, люди там и подремать, и пожрать-погадить останавливались… За колодцем-то, метрах в пяти…
— А во-вторых?
— А во-вторых… — Соболь помолчал, глядя вниз, на дно овражка, где по-прежнему копошилась розовая гадость. — А во-вторых, что с Бармаглотом делать станем? Плохо с ним. Очень плохо.
Бармаглот был по-прежнему без сознания. Оставив Аспирина наблюдать за овражком — не полезет ли наружу розовое тесто, — мы занялись Бармаглотовой ногой. Выглядела она страшно: обычным образом ногу так не сломать, только «карусель» способна, что называется, с подвывертом… Если повезет, поставит себе искусственный сустав. Если не повезет — отходился Бармаглот. Хотя о каком тут везении речь — назад его нести уже поздно, следующее окно в обстрелах и бомбометании через двое суток. Открытый перелом… Болотного Доктора бы сюда, да где те болота… Разве что сам явится, он может.
Я на всякий случай посмотрел на экран ПДА — пусто, никого поблизости. И вдалеке никого. Как и следовало ожидать. Конечно, можно доставить его в «Сталкер»… Хотя нет, далеко.
— Может, к Тёмным его? — тихо спросил Пауль, словно читая мысли.
— А как допрешь? Далеко же… С такой ногой…
Соболь тем временем вколол Бармаглоту внушительную дозу обезболивающего и антибиотик, залил разрывы тканей коллоидной пленкой. Принялся мастерить шину.
— Не дотащим, — сказал он, возясь. — Как вариант: давайте искать схрон. Оставим его, а на обратном пути подберем.
— Не выдержит, — покачал головой Пауль. — Вдруг задержимся? Это ж такая фигня, как тут загадаешь…
— Она назад пошла, — отозвался Аспирин, наблюдавший за овражком. — Чё там, чуваки?
— Хреново тут, — ответил я. — Схрон искать Бармаглоту будем.
Где-то в отдалении заухало, загрохотало. Доблестные бравые солдатики мочили из своих РСЗО.
Аспирин подошел к Бармаглоту, посмотрел на торчащие белые куски кости. Кровь уже остановил коллоид-гемофаг, но и без крови рана смотрелась жутко.
— Что ж так, чува-ак… — пробормотал он сочувственно. — Не, ну какой схрон? Какой схрон? Он же двинуться не сможет… А если сознание потеряет?
— Он в него до сих пор не пришел, кстати, — вставил профессор.
— Другого выхода нет, — отрезал Соболь.
Над головами метнулась стая ворон, уселась на верхушках берез и принялась хрипло орать, словно заранее хороня Бармаглота и предвещая вкусный пир. Соболь было взялся за ремень одного из ружей, но я покачал головой. Соболь еле заметно пожал плечами. Зря стрелять — смысла нет, кто-то услышит, один мутант убежит подальше, другой, наоборот, заинтересуется и прибежит… Да и ворон почем зря бить ни к чему, они — еда.