В глубинах внешнего корпуса «Гордого сердца» по коридорам разносились эхом новые звуки. Бесконечные иступленные вопли поднимались по транзитным шахтам из недр корабля до самого верха. Каждый крик изменялся и дорабатывался многочисленными слуховыми процессорами, пока стены не затряслись от наслаивающихся слоев отборных страданий. Зеркальные панели помещений были забрызганы темными полосами старой крови и освещались парящими лампами из бумаги, проволоки и жемчуга. Все, что происходило на корабле, сохраняли и демонстрировали.
В прошлом «Гордое сердце» ничем не отличался от других имперских линкоров. Используемый на нем суточный цикл родного мира Легиона давал огромному космическому городу необходимый ритм света и темноты. Теперь люмены не гасли, а шум вечного дня никогда не стихал. Слугам зашили веки и отрезали уши, чтобы они не сходили с ума среди вечного блеска, хотя многие все еще не выдерживали. Их заменяли улучшенными на стадии эмбриона аналогами, чтобы выдерживать какофонию, яркость и ужас.
Окружив себя этой уродливой толпой, Дети Императора демонстрировали собственные пережитки: некогда самый безупречный Легион слишком близко подлетел к солнцу. Они очистили свои ряды от нерешительных на кровавых полях Исствана III и теперь брали в свои ряды только приверженцев, братьев, принявших новый путь, наслаждавшихся им и стремившихся к ощущениям со всем фанатизмом, с которым ранее совершенствовали боевое мастерство.
Утраченное достоинство они компенсировали причиняющими боль возможностями. Мутация принесла с собой дары. Изменения, от вида которых легионеры прежде содрогнулись бы, теперь сделали их проводниками еще большей смертоносности. Доспехи космодесантников деформировались, потрескавшись и вздувшись, так как плоть и железо внутри сплелись в новые формы. Воины играли со своим священным генетическим строением, охотно идя под ножи апотекариев, которые в свою очередь стали самыми возвышенными из их числа. Эта жреческая каста мастеров плоти распоряжалась силой, стоявшей над жизнью, смертью и различными условными состояниями между ними и за их пределами.
Принадлежавший к их числу и, помимо этого, являвшийся советником лорда-командора Вон Калда относился к возвышению со смешанными чувствами. Он вышел из расположенных под мостиком «Гордого сердца» покоев и направился вверх по спиральной лестнице из стекла и камня. Липкие из-за внутренней пленки боевых перчаток пальцы по-прежнему блестели от работы. Доспех сохранил прежний цвет слоновой кости, но теперь был покрыт полосами багрового лака. Удивительно невинное лицо апотекария оставалось сосредоточенным. Воин думал об одной священной задаче, которую он себе поставил, копошась по локоть во внутренностях трупов.
И все же, когда Разделенная Душа требовал присутствия, отказать было нельзя. Вон Калда добрался до вершины лестницы и прошел через хрустальный дворик под пристальным взором отполированных изображений змей и орлов. Перед апотекарием бесшумно открылись двери в святилище лорда-командора.
Внутри, под светом синих ламп, что беззвучно парили на антигравитационных подушках, плясали тени. Металлические переборки вверху скрипели и сгибались, словно под порывами сильного ветра, хотя отфильтрованный воздух был неподвижен. «Гордое сердце» теперь был домом не только для смертных душ: в каждой щели и шахте шипели и скользили тени обитателей эмпиреев.
Разделенная Душа, как и все Дети Императора, перенес долгий период изменений. Он сидел на троне из жидкой бронзы, которая сливалась с его облаченным в броню телом. Лорд-командор прим был без горжета и шлема, демонстрируя длинный шрам на шее, который он, видимо, считал признаком силы. Смерть от руки самого примарха, а затем воскрешение по приказу того же палача поразило многих в Легионе, как символ новых даров, которые они заслужили немалым трудом. Эйдолон был первым из бессмертных, первым, кто показал, что жизнь и смерть всего лишь грани более глубокого бытия.
Поначалу его называли Воскресшим. Это прозвище быстро вызвало ощущение несоответствия для описания лорда-командора.
Эйдолон смотрел с трона тусклыми глазами и равнодушной миной кемошского аристократа на лице. Каждый взгляд, каждый жест указывал на чувство собственности и превосходства, не терпевшее ни споров, ни несогласия. В той военное иерархии, что осталась в III Легионе, это все еще многое значило. Хотя были и такие, прежде всего Люций, кто относились к ней с презрением, проистекавшим из не меньших амбиций.
Вон Калда понятия не имел, почему Эйдолона воскресили. Возможно, это был каприз скучающего новорожденного бога. Какой бы ни была причина, лорд-командор недолго оставался подле Фулгрима и, приняв под свое командование почти треть сил Легиона, получил полную свободу действий. Таким сейчас было положение вещей в галактике – верность сразу нескольким повелителям стала обычным явлением, а неспокойный варп и невозможность поддержания дальней связи только усугубляли ситуацию. Армии сражались во мраке, прогрызая путь к Терре, словно рассеянные ветром слепцы.
– Пришло сообщение от Коненоса, – произнес Эйдолон все еще сдавленным из-за разреза на горле голосом, лениво взглянув на Вон Калду со своего трона.
– Что он нашел? – спросил Вон Калда, официально поклонившись.
– Мемносский конвой привлек варп-следы. На него нападут.
– Он просит корабли?
– Нет, – радужные оболочки Эйдолона заменили переливающимися драгоценными камнями, и теперь они сверкали энтузиазмом тактика. – Он верно оценил обстановку. Следы смердят варварами.
Пока он говорил, из мраморного пола поднялась серебряная купель грез. Вон Калда отступил, позволив пятиметровой ширины колонне из кости с решетчатым орнаментом подняться на полную высоту. По водной поверхности прокатилась рябь, а по тронной комнате разнеслось тихое шипение.
– Мы слишком долго ждали шанс схватить его за глотку, – протянул Эйдолон, наблюдая за волнением воды.
Купель грез была недавним дополнением к его арсеналу мистических устройств. В ней утопили астропатов и связанных с демонами псайкеров, заключив их видения в воду. Теперь она только отражала сны душ, извергающих безысходные кошмары в бурлящую воду.
– Этой вещи нельзя доверять, повелитель, – предупредил Вон Калда.
– Верно. Но чему можно?
Вода пролилась через края, пеной стекая по костяным изгибам. Под потолком плясал, словно болотный газ, отраженный свет. Шипение стало громче, ему вторило затухающее эхо старых воздушных заслонок.
Довольно скоро появились образы. Вон Калда смотрел на призрачные сферы сожженных ими миров, перемолотых в пыль армий. Ненадолго показались символы – паучий знак мира-кузни Горентес, шевроны рыцарского дома Прастер, бесконечные эмблемы полков Имперской Армии, к этому времени полностью уничтоженных. Проплывали города, планетарные системы, базы в глубоком космосе, флотские доки – все были разрушены и превращены в прах безжалостным наступлением магистра войны и его братьев.
– Скажи, что ты чувствуешь, когда видишь это? – спросил Эйдолон бесцветным голосом, который больше подходил машине.
– Только гордость, – ответил Вон Калда. – Перед концом еще много предстоит сжечь.
Лорд-командор мрачно взглянул на него.
– А Терра – суровое испытание. Фабий уже проводит эксперименты для этого. Я видел их.
Вон Калда не стал спрашивать, как это удалось Эйдолону, и что планировал апотекарий-генерал Легиона. В данный момент Фабий оставался с примархом, который находился далеко и безмолвствовал среди ярости варпа. Вместо этого строящий свои планы Вон Калда сосредоточился на образах купели грез, зная, что Эйдолон в отличие от него верит ей. В ней было так много связанных душ провидцев, что она непременно скажет воинам хоть что-нибудь, пусть даже это и близко не будет правдой.
– Перед нами бесконечная вселенная, – пробормотал апотекарий, – а мы по-прежнему стремимся к этой цели? Терра, Тронный Мир, и ничего другого.
На иссеченном, надменном лице Эйдолона играл мерцающий свет купели.
– Так в этом все и дело, мой брат, – сказал он. – Мы пришли с Терры и возвращаемся на нее.
Щека лорда-командора дернулась, показав стянутый клубок сухожилий, который Фабий старательно сшил.
– И, кроме того, мы меняемся. Наши удовольствия скоро станут нами повелевать. Пока мы помним, как повелевать Легионом, мы должны многое сделать.
Образов стало больше. Из эфира появлялись новые планеты, многие были окутаны холодным серебристым пламенем. Вон Калда увидел миры, которые они совсем недавно покорили во имя магистра войны – Лермия, Эрва Нха, Гобалл, Эревайл, Мхореб X. Сферы прочертили рваную линию в физической пустоте, растянувшееся по спирали галактики ожерелье из угольков. Большая часть боев шли в данный момент на галактическом западе – самом удаленном фланге растянутого фронта Гора. В центре наступали крупные силы, ведомые лично магистром войны.
– Мемносский конвой, – сказал Эйдолон, прищурившись. – Куда он направляется?
– В теснину Гейст. Техника, солдаты, продовольствие. Теснину взяли только пару терранских месяцев назад, и она не защищена. Если пополнение не прибудет…
– Значит, ничего важного не потеряем, – перебил лорд-командор. – Сухогрузы будут атакованы, что вызовет ответные меры, а затем будет выбрана настоящая цель. Но какая? Где, по их расчетам, мы должны ослабить себя?
В зоне досягаемости находилось свыше дюжины гарнизонных миров, сотня крепостей, двадцать неприкрытых участков фронта, каждый из которых обладал собственной стратегической ценностью.
Вон Калда не видел связи. Ослабление контроля над тесниной можно было парировать и отвлекало небольшие силы из окружающих регионов. Это мог быть символичный ход, свидетельствующий об истощении ресурсов врага.
– Подумай о нашем враге, – сказал Эйдолон. – О его сильных и слабых сторонах.
– Боевой Ястреб, – догадался Вон Калда.
– Больше некому. Что там с его диспозицией?
– Его силы рассредоточены. Стратегос регистрирует девятнадцать ударов за три месяца, тринадцать из которых отбиты. Потери будут чувствительны для Шрамов. Несомненно, сейчас Хан готовит силы для решающего удара.
– Который будет направлен против четырех Легионов, а в распоряжении Хана силы, которых хватит только на один. На его месте я бы искал выход из этой ситуации.
– Но он не сбежит.
– Ему придется. Как и все мы, он хочет перед концом увидеть Терру. – Эйдолон сжал пальцы. Вон Калда видел, что старый разум все еще деятелен и не затуманен сотворенными Фабием физическими изменениями. – Он понимает истинное положение, даже если это тебе не под силу. Исход этой войны решится во Дворце, и Хан не станет рисковать вероятностью оказаться в стороне, пока мы ломаем стены. Взгляни на пустоту его глазами, апотекарий. Увидь то, что видит он.
Вон Калда вернулся к купели грез. Он увидел протоки варпа, пути, вложенные в похищенные разумы утонувших навигаторов. Он увидел дислокацию сил магистра войны, окружающих, отсекающих, перекрывающих пути к отступлению. Батальоны Эйдолона не были единственными, кто пытался уничтожить Белых Шрамов – тысячи клиньев вонзились в пустоту, блокируя все пути через бушующий эфир. Всем им дали однозначные приказы: уничтожить угрозу с флангов, очистить путь в Солярную систему и ускорить наступление Исхода.
– Калий, – сказал, наконец, Вон Калда. – Он попытается прорваться через Калиевы Врата.
Эйдолон поднял сшитую бровь.
– Скажи, почему.
– Мемносский конвой находится в глубоком тылу завоеванного космоса. Его потеря отвлечет силы из трех секторов наступления. Если Хан спровоцирует их на полномасштабный ответ, это ослабит сектор Гарматес, но он не станет атаковать этот регион, так как он опустошен и не представляет ценности ни для него, ни для нас. Но Хан может использовать периферию Гарматеса, чтобы прорваться под галактической плоскостью. Если Шрамов будет достаточно много, они смогут захватить систему Калий и добраться до Врат, которые свободны от эфирного шторма. Если он захватит субсектор до того, как последует реакция, то добьется своей цели.
Эйдолон медленно кивнул. Купель грез забурлила, словно поздравляя.
– Хорошо. Но это все же ложная надежда, потому что Врата нельзя пройти. Их основы разрушил Пертурабо и теперь шторма так бушуют с той же яростью, что и в любом другом секторе.
Эйдолон сделал долгий, хриплый вдох, от чего дернулись швы на шее.
– Но Хан не знает этого. Он провел ложную атаку и надеется заставить нас отправиться в погоню за ним в Мемнос, открыв путь в Калий.
Лорд-командор прим поднялся с трона и выпрямил свое сгорбленное тело. Когда-то Эйдолон двигался плавно, но сейчас походил на старика, в котором жизнь поддерживали яды, что текли в его искалеченном теле. Только голос все еще оставался смертоносным: раздутая слуховая аугметика и такие же гортанные мешки могли выпустить разрывающий плоть звуковой ураган.
Вон Калда смотрел на господина с чем-то вроде восхищенной ненависти. Он бы с радостью отправил лорда-командора под ножи, изучил бы оставшиеся после воскрешения шрамы и раскрыл бы секреты, создавшие такое восхитительное чудовище. И подобный экземпляр преумножил бы уже пережитое им видение, хотя это было невозможно. Возможно, однажды, когда война закончится и появится время для этого… Но в данный момент он просто поклонился.
– Соберите флот и отправьте сообщение Коненосу, – приказал Эйдолон и, прихрамывая, сошел с тронной площадки. – Пошлите на помощь «Сюзерену» символический отряд, а затем назначьте встречу со всеми соединениями в сенсорной тени Врат. Мы отправимся в Калий, как только к нам присоединяться наши братья.
– Ваша воля, – Вон Калда последовал за Эйдолоном – Прошу прощения, а как же примарх?
Эйдолон сухо улыбнулся Вон Калду.
– Если ты сможешь найти нашего возлюбленного Отца, тогда, всенепременно, сообщи ему. Возможность прижать Хана может отвлечь его от потакания собственным желаниям, хотя я сомневаюсь в этом.