— Он не понимает своего места в высшем замысле… — выплюнула одна фигура.
— Преклонение не значит ровным счетом ничего, — ответила другая.
— Так говорят лишь те, перед кем не преклоняются.
— Его неведение — услада большая, чем возможность принятия им правды.
— Он опасен.
— Он слаб, неудачи следуют за ним по пятам.
— Не потому ли, что ему предопределено проиграть?
— В этом вопросе нет ничего предопределенного.
— Ты уверен?
— Это вопрос парадокса.
— Лесть — не мудрость.
— В мудрости нет правды.
— Он послужил нам, — оборвал гомон голос.
Бесы познаний на верхних ярусах Библиотеки замерли в нерешительности, когда на чертоги опустилась тишина. Прежде здесь никогда не бывало тихо.
Толпа демонов в ужасе пала ниц.
Сущность над ними, частью которой они являлись, но в то же время были совершенно от нее отдельны, шевельнулась в одеяниях из света и молний. Смертные в своем неведении называли ее богом, но она не была божеством. Она была превыше богов и молитв. Магия и судьба свивались вокруг нее, словно туман вокруг башни. На коже сущности открылись бесчисленные рты. Языки облизнули губы. Блеснули клыки. Защелкали клювы. Вдалеке, в бесконечности парадокса, что тянулась от Крепости, молчание Изменяющего Пути заставило демонов в страхе бежать. Высшие демоны и принцы Двора Изменений ждали. Они ощутили, как переворачиваются судьбы и лопаются нити бытия, когда бог магии и лжи — который был богом лишь благодаря краже — задумался о судьбе единственного смертного.
«Он послужил, и послужил хорошо, — промолвил бог. Каждый рот произносил те же слова, но используя другой язык и интонацию. — Он заработал награду, которой заслуживает, но к которой никогда не стремился. Он получит ее».
При этом заявлении по Двору Изменений прокатилась дрожь. На полках и ярусах Библиотеки синие демоны зашипели друг на друга из-за спин своих вожаков.
Бог — который был богом лишь с точки зрения смертных — шевельнулся и заговорил снова.
— Приведите Вора Лиц.
Высшие демоны переглянулись между собой, пытаясь придумать, как исполнить либо извратить приказ повелителя. Все они знали сущность, вызванную Изменяющим Пути, но никто понятия не имел, где она находится и как привести ее сюда. Такой была ее натура — быть непостижимой.
— Я здесь, — раздался голос, и толпа демонов расступилась вокруг одного из членов собрания.
Он ухмыльнулся им освежеванным лицом стервятника, а затем оно исчезло. В воздухе перед ними зависло новое существо. Его тело было закутано в мягкие синие шелка, а вместо лица под капюшоном зиял черный провал. Прочие демоны зашипели на него, но он медленно склонил голову, словно птица, опускающая клюв в неподвижную воду. Как и все они, он обладал множеством имен и титулов, но среди смертных, терзаемых знанием о его существовании, был известен как Перевертыш, и только бог — который был выше богов — знал его истинное имя.
«Ты отправишься к Ариману, — приказал Изменяющий Пути. — Пройдешь по тонким стезям. Своим присутствием ты не должен повлиять на его планы. Ты должен прибыть лишь под конец. Не раньше. Не позже».
Перевертыш низко поклонился.
— А когда я достигну его?
«Он отдаст все, что может, и станцует до последнего. Передай ему мой дар в качестве платы за службу. Когда все закончится, я отпущу его. — По Двору пробежало удивленное бормотание — ни одну пешку Великой Игры никогда не освобождали от оков. Даже в смерти души обманутых и обреченных служили Великому Заговорщику. Но бог говорил единым голосом. — Передай ему от меня дар забвения. Когда все закончится, Ариман станет прахом. Он станет ничем. Вот мой дар, из моих рук в твои, из твоих в его».
— Будет исполнено, — сказал Перевертыш богу.
Их разумы безмолвно собрались вместе. Ариман наблюдал и ощущал, как вокруг его мыслей свиваются ауры присутствия Круга. В физическом мире рядом с ним стояли только Игнис и Ктесий. Гаумата, Киу и Гильгамош находились в центре собственных ритуальных кругов на кораблях, отделенных от него сотнями километрами пустынного космоса. Звезды за корпусами флота были далекими яркими пятнышками, а двигатели каждого судна пылали, словно кратеры медленно пробуждающихся вулканов. Для Азека его братья были достаточно близко, чтобы он мог прикоснуться к ним слабейшей мыслью.
Члены Круга представляли собой конструкции символизма. Ктесий походил на сферу покрытых патиной бронзовых чешуек, каждая из которых была исписана тайными знаками и то и дело изменяла свое местоположение. Игнис — каркас из белых линий, непрерывно обрушивающийся и расширяющийся. Гаумата — ветвящееся скопление огней, Киу — проблеск заостренных краев и радужных цветов, а Гильгамош — подрагивающая складка черных крыльев. Ариман не знал, как для их разумов выглядит он сам, как и того, ощущали и видели ли они друг друга так же, как он их.
Между ними протянулись щупальца мыслей и эмоций. Ариман воспринимал и чувствовал их разумы. Все держали себя в руках, все были наготове, но в каждом таилась также и неуверенность. Они были паломниками, ступавшими на путь, конца которого не видели. И все же они были здесь, с ним, из-за него.
+Время пришло,+ — послал он.
Мысли и силы Круга сплавились воедино. Вокруг башен на спине каждого корабля флота вспыхнул свет. В реакторах начала нарастать энергия. Матросы на нижних палубах рухнули на колени, когда зарокотали варп-двигатели.
+Сильван+, — позвал Ариман и ощутил дрожь отторжения, когда сознание навигатора ответило ему.
Они проделывали это множество раз, их разумы и корабли были скованы волей, путь перед ними — освещен их умами. Но сейчас все было по-другому. Если и имелся последний шанс повернуть назад, то только сейчас.
Ариман, окутанный разумами братьев, позволил мгновению пройти. Затем он сформулировал единственное слово-приказ и послал:
+Сейчас+.
«Монолит» обволокли неоновые черви. Астрей ощутил, как в сотне жертвенных кругов на палубу закапала кровь. Поле обломков вокруг агломерации вздрогнуло. Куски остовов и облака пыли заскользили наружу, замерли, а затем ринулись назад. В уши Астрея ударили крики, эхом отдающиеся от тысяч километров искореженных камней и металла. Его разум все удалялся от тела, кружась в объявшей «Монолит» энергии. Он видел его издалека, изнутри, из крошечного черного ядра в его сердце.
Агломерация затрещала. Она стала полосой рваного света, линией, проведенной по космосу, словно бритвенный порез. Стала пылинкой, что летела по ветру с бессчетным множеством других. И он был частью ее. Он создал это. Внутри Астрея поднимался вопль, накрывая его, подпитывая его, пока тысячи смертных ведьм рвали свои души на куски и отправляли разумы в небытие.
По агломерации замолотили обломки. На поверхности «Монолита» возникли сотканные из света и слизи тела, которые заскребли по камню и металлу когтями и зубами. Они щебетали и хохотали, злорадно и ожидающе ухая, пока хор призывал больше и больше.
Тело Астрея было далеко, но чувства находились повсюду: в железных стенах, во ртах кричащих рабов, в пропахшем аммиаком и солью воздухе, в глотках стад мутантов, что ревели от ужаса и обожания.
Демоны начали выталкивать агломерацию из реальности, словно волна, вымывающая камень из песка. Из стен засочились кровь и расплавленное серебро. Закованные в цепи рабы взорвались, когда их органы начали неконтролируемо разрастаться и прорывать кожу. Цвета слились в калейдоскоп, звуки — в единый крик, похожий на воронье карканье в неподвижном и сухом воздухе.
А затем с воплем внезапного безмолвия демоны вырвали агломерацию из бытия и метнули ее в глубины забвения.
Над «Словом Гермеса» разверзлась буря. О щиты заскрежетали когти света. Над ним поднялись стены кричащих лиц, растягиваясь на невозможную высоту. Военный корабль упорно шел вперед, увлекаемый необузданными течениями.
Высоко на хребте Сильван смотрел на ярящийся имматериум, изо всех сил пытаясь не моргнуть. Из его открытого рта вырывалось сиплое дыхание, по сморщенному лицу тек пот. На глянцевой поверхности его третьего ока клубился свет варпа. Два других также были открыты — завихрения цветов без радужки и зрачка. Он не моргал долгие часы или, возможно, целые дни. Ресницы покрылись корочками запекшейся крови. Навигатор чувствовал в голове разумы Аримана и Круга. Он был центром паутины мыслей и зрения, что удерживала флот вместе, пока он мчался сквозь шторм и ярость.
Перед «Словом Гермеса» распахнулся огромный рот. Мысли Сильвана дернулись, и корабль ответил, содрогаясь. Им его не обойти. Нужно прорываться сквозь него.
«Держать курс», — подумал он, не волнуясь насчет того, услышат ли его колдуны. Они всегда слышали. Каждый корабль во флоте будет следовать его указаниям.
Пасть бури разверзлась шире. Каждый клык был длиной в километры. Сильван ощутил, как из его рта выплескивается рвота, а руки скребут по подлокотникам кресла. Шторм ревел в сознании и в ушах. Внутрь разума хлынул поток человеческих воплей. Глотка за зубами стала спиральным туннелем тянущихся рук и молящих лиц. Навигатор почувствовал кровь на губах, почувствовал, как она вытекает из пор кожи. Он хотел закрыть глаза, заглушить голоса, провалиться в сон без сновидений, без ощущений, без всего. Он отведет взгляд. Ему придется.
+Сильван+, — ввинтился в его мозг голос.
Он не отвернулся. Не мог.
Туннель перед ним сузился. Кожи коснулись руки. Пальцы потянули за мешки на лице. Навигатор почувствовал, как его ущипнули ногти и по коже потекла кровь. Конец туннеля был вопящим диском темноты.
+Сильван, слушай меня+.
По его лицу поползли руки, утягивая вниз, безостановочно вращая.
+Сильван, мы в буре. Сосредоточься+.
Нужно закрыть глаза. Крики теперь раздавались внутри, бесконечный поток отчаяния крутил его снова и снова.
+Мы создадим брешь, но ненадолго. Будь готов. Ты понял?+
Паук из пальцев накрыл рот и крепко сжал. Он не мог дышать. Его тело выгибалось и содрогалось.
+Ты понял?+
Легкие горели. Что-то потянуло его за веки, что-то с когтями-крючьями.
+Ты понял?+
Сильван заставил челюсти разжаться — и укусил. Зубы щелкнули. Перед глазами мелькнули алые брызги. Он ощутил привкус железа. На языке что-то задергалось. Он сплюнул, сделал вдох и сказал вслух, выдавливая из себя слова вместе со струйками крови:
— Я понял.
Ответа не последовало, а затем буря взревела с новой яростью. Руки и лица исчезли под волной блестящих глаз.
+Расчистить путь+, — раздался голос Аримана.
В голову Сильвана впилось копье жара. В глазах помутилось. Всей кожей он ощутил нарастающее давление и услышал голоса — слова звенели в унисон, а тона сливались в одно целое. Он не мог держать глаза открытыми. Он не хотел держать их открытыми.
Из центра его лба выстрелил горящий свет. Мучение было бесконечным. Сине-белый огонь прорвался сквозь море глаз перед ним. Разум и слух навигатора затопили вопли. Луч света становился ярче. Глазные яблоки взорвались шариками пылающей эктоплазмы. Голоса в его мыслях превратились в единую ревущую ноту ментальной мощи. Он почувствовал их, каждого из них, ощутил текстуру каждого разума и личности: рваную пустоту Ктесия, горящую гордость Киу, неспешную расплавленную ярость Гауматы, паутину серебряных мыслей Гильгамоша, гул интеллекта Ингиса — и всех их воедино связывал Ариман.
Свет исчез.
Мгновение навигатор парил в спокойствии и тишине. Он обонял запах гари и ощущал, как на языке желчь смешивается с кровью. Перед взором раскинулось озеро пустой черноты, его края — изодранные обрывки раны. Сильван уставился на видение, его сердцебиение походило на бой порванного барабана. Он все еще чувствовал узор мыслей Аримана и Круга.
«Следовало позволить буре поглотить нас, — горько подумал навигатор. — Следовало сгинуть в ее объятиях».
Сильван знал, что они слышат его, и знал, что их это не волнует. Он так часто хотел умереть, но всякий раз, когда представлялась такая возможность, отворачивался от нее.
«Будь ты проклят, Ариман, — подумал он. — Будь ты проклят на веки вечные».
Проход сквозь бурю почти закрылся. Он нырнул в брешь, и Ариманов флот ринулся следом. Буря понеслась ему навстречу, вонзилась в него, в ярости закричала, рассмеялась над его трусостью. Затем Сильван миновал ее и вывел «Слово Гермеса» в реальность за миг до того, как закрыть глаза.
Когда он очнулся, то первым делом почувствовал смрад экскрементов, рвоты и пота. Секунду он лежал в объятиях кресла, а затем приподнялся. Судя по вибрации палубы, корабль находился в реальном пространстве. Кожа стала липкой от засохших жидкостей, губы покрывала корка свернувшейся крови. Он вспомнил о руках, тянущихся к нему из сердца бури, вспомнил пальцы, зажавшие ему рог, вспомнил, как зубами прогрыз себе путь к свободе, когда его начали душить, и рефлекторно поднял руку, чтобы стереть корку с подбородка.
Ладонь размазала по лицу свежую кровь. Он посмотрел на пол возле навигационного кресла, прежде чем перевести взгляд на руку. На бархатном ковре валялись кончики трех пальцев. Сильван взглянул на руку. Кровь все еще была свежей, но кожа, покрывавшая три отросших пальца, была новой, розоватой и блестящей, словно ожоговый шрам под коркой.
«Тебе следовало сгинуть в буре, — подумал навигатор. — Следовало иметь отвагу умереть давным-давно».
Он смотрел на новую плоть, пока не почувствовал, как пустой желудок свело, а затем упал на колени, и его стошнило.
Часть вторая
Дороги в никуда
VIII
Преобразования
Над выбеленным горизонтом поднималось солнце. Иобель шагала вперед, чувствуя, как нее накатывает жара, а сухость в горле перерастает в жажду. Она не оглядывалась, в этом не было смысла. Куда ни брось взгляд, простирался песок, встречаясь вдали с небом. Как-то раз она заметила на горизонте блеск, но поняла, что это мираж, как и города, которые вырисовывались на расстоянии.
Она продолжала идти.
Иобель перестала потеть, что было дурным знаком. Она хотела остановиться и чуть передохнуть, но в пустыне не осталось даже клочка тени. Возникающие вдали города и леса манили ее обещанием воды и прохлады, только чтобы с движением солнца рассеяться. Она устала и хотела пить, но еще сильнее хотела остановиться. Все эти ощущения были странными, очень странными. В реальном смысле они ничего не значили — у нее не осталось тела, а палящее солнце было не более чем воспоминанием. По правде говоря, им же являлась и пустыня — кристаллизованным отражением мира воображения. Как и она сама.
В понимании большинства людей она была мертвой, а тень, шедшая сейчас по дюнам, — скитающимся в царстве мысли призраком. Ей ничего не стоило стряхнуть с себя жар и усталость и даже оторваться от земли и воспарить над пустыней, словно ястреб. Но Иобель не могла. Она пыталась, но безуспешно. Пустыня давила на нее, сжимая в хрупкую фигурку, взбирающуюся на барханы и тяжело дышащую ртом с растрескавшимися губами.
Ночь опустилась стремительно. Солнце как будто упало за горизонт. Небо потемнело — сначала до синевы, затем до индигового цвета, а потом и до черноты. Зажглись звезды, воссияв ярко и мощно. Быстро похолодало. Она поняла, что дрожит. Ветер, скользивший по дюнам, теперь казался острым, словно нож.
Иобель закуталась плотнее. В солнечном свете ткань ее одежды была темно-синей, как гладь океана, прошитая нитками, но под звездами стала черной, и ей подумалось, что она похожа на тень, оставшуюся после захода солнца.
«Но тени не чувствуют, как стучат зубы», — подумала Иобель. Она продолжала идти, следуя за самой яркой звездой на небосклоне. На горизонте больше не вырастали и не истаивали города-миражи. На расстоянии скапливались звуки, крики, что поднимались и звенели в ушах даже после того, как исчезали. Они казались звериными, вероятно, шакальими, или принадлежали кому-то из рода кошачьих. Один раз ей почудился человеческий вопль, заставив ее застыть и потянуться взором и слухом во мрак. Но крик не повторялся, и она пошла дальше.