Илия ждала, пока словесный поток иссякнет. Когда Шибан закончил, она вновь посмотрела на него, уже устало.
— Если бы я могла вернуть тебе родину, то сделала бы это. Если бы Каган дал мне приказ, я перевернула бы небо и ад, чтобы найти для флота путь на Чогорис. Но твой господин — не глупец. Он понимает, что вернуться туда невозможно, и не станет бросать сыновей в гибельное пламя. Я знаю, что Хан планирует спасти вас, Тахсир. Я видела, как он из последних сил обеспечивает выживание легиона, за которым охотятся величайшие воинства в истории.
Белый Шрам покачал головой:
— Выживание — ничто. Нас создавали не затем, чтобы мы постарели. Нас создавали скакать в бой, загонять врагов до смерти и сжигать их высокие чертоги.
— То же самое сказал мне Есугэй.
— Значит, вы не слушали его.
— Еще он сказал мне, давным-давно, что у вас нет центра. Где Каган, там и центр.
Да, Таргутай определенно мог произнести нечто подобное.
На мгновение Шибан вернулся в далекое прошлое, на стены Хум-Карты, к жаркому летнему ветру, что обдувал их лица — его и задын арга. Они беседовали там перед великим изменением, когда тело юноши еще было недостроенным мостом между человеком и сверхчеловеком.
«Я могу лишь представлять себе Терру», — сказал тогда Шибан.
«Возможно, ты еще увидишь ее», — откликнулся Есугэй.
Тогда казалось, что это пустые слова, подобные тем, что произносили по всей галактической империи человечества — пожелания, обреченные не сбыться. Тогда внизу шелестели луга, переливаясь зеленью и синевой, знамена трепетали на ветру, а солнце высушивало глиняные кирпичи монастыря, отчего они твердели и трескались.
Тогда его тело было стройным, гладким, загорелым. Тогда он любил смеяться.
— Я иду на курултай слушать, — обратился хан к Илии. — Если Каган обратится ко мне, я заговорю. Так все устроено.
— Мы пытаемся найти путь из окружения, — настаивала Раваллион. — Шансы невелики, но нам нужно лишь время. Таргутай верит, что получится.
Шибан сцепил руки в латных перчатках.
— Это в природе Есугэя — верить. Не все мы похожи на него.
— И очень жаль, — пробормотала Илия.
Легионер улыбнулся ей:
— Сделайте то, что должны. Изложите Кагану ваши доводы. Если сумеете убедить его, тогда я буду сражаться за вас, как сражаюсь, исполняя любой отданный мне приказ.
Гостья наконец опустила глаза и покачала головой:
— Вы, Шрамы, не осознаёте, как случившееся изменило вас. Когда-то вы искренне повторяли тот девиз — ухрах, уцах. «Отступи и нападай». Я больше не слышу этих слов.
Чогориец узнал фразу на хорчине, странно звучащем в устах терранки. Он и сам уже давно не произносил ее.
— Это были слова для другой эпохи.
— Вы давно отговариваетесь так, но я больше не верю вам. Вы наслаждаетесь происходящим. Видите, как война разрушает все, созданное вами, и отчасти радуетесь этому. Я заметила изменения, наблюдая за вами в битвах. Белые Шрамы идут по легкому пути, Шибан-хан. Мне известны обычные люди, которых он приводил к смерти, но вы можете навредить не только себе. — Илия положила узкую ладонь на предплечье воина. — Пусть легионеры опомнятся. Еще не все потеряно — если спасти Терру, Империум удастся восстановить. Бури можно обойти или же спрямить путь. Мы должны попасть туда.
Раваллион искренне верила в свою правоту. Осознав это, легионер понял, что не знает, как ей ответить. Возможно, стоило открыть Илии истину, давно уже очевидную Шибану — что все погибло, и на свободу вырвался кошмар, разодравший в клочья благородную мечту других людей. Хуже того, в этой мечте Белые Шрамы вообще не играли роли, им с самого начала едва находилось там место.
Взяв гостью за руку, хан осторожно отвел ее ладонь.
— Я сделаю то, что прикажет Каган, — сказал он.
— Но каким будет твой совет? Сумела ли я как-то повлиять на тебя?
Передумывать было поздно, и Раваллион стоило бы это понять, но Шибан не хотел причинять ей новую боль. Правда и так уже ранила Илию.
— Ничего не обещаю, сы, — отвернулся хан.
Фон Кальда внимал гудению двигателей «Гордого сердца». Прижав пальцы к операционному столу, он ощутил мелкую дрожь корпуса.
— Слышишь? — прошептал апотекарий, опустив голову к груде мяса и сухожилий возле своей руки. — Слышишь этот звук?
Вряд ли. Пациент, пристегнутый к столешнице, больше не имел ни ушей, ни глаз, ни губ. Его лицо, некогда обычное для смертного, превратилось в кровавое месиво плоти и колючей проволоки. Кое-где виднелись дыры с алыми краями, под модули восприятия.
Легионер погладил дрожащую грудную клетку субъекта пальцами, забранными в железо.
— Мы снова в варпе, вот на что указывает шум. Лорд-командующий взял след.
Он потянулся к скальпелю. Вокруг, храня идеальное молчание, работали слуги. Их лица словно бы воспевали разнообразие форм: безволосые, с вокс-решетками на месте ртов; железные маски с выпученными фасетчатыми глазами; морды с приживленными звериными рылами; наконец, полностью лишенные черт, гладкие, как яичная скорлупа.
Затем Фон Кальда поднес к пациенту новый имплантат, и соединяющие стерженьки раздвинулись над крепежными узлами, словно паучьи лапы. Иглы коснулись сползающего эпидермиса, но тут апотекарий услышал глухой стук сабатонов.
Подняв голову, он увидел, как в операционную входит Коненос.
— Могу я чем-то помочь тебе, брат? — спросил Фон Кальда, ровно держа имплантат.
— Когда закончишь. Не торопись, я подожду.
Апотекарий раздраженно вздохнул — впереди были еще часы работы. Тела захваченных трэллов Пятого легиона не сразу удаватось изменить, по биохимическому составу крови они немного отличались от кемосцев. Многие умирали, не выдержав улучшений, поэтому Фон Кальде еще немало предстояло изучить. Отказаться от задачи он не мог — Эйдолон желал пополнить экипажи новыми рабами.
Имплантат скользнул в пустую глазницу и надежно закрепился на кости. Субъект задергался в ремнях, несомненно, от мучительной боли, но не кричал ввиду отсутствия голосовых связок. Установив модуль, апотекарий вытер кровь с аккуратного разреза. Опрятные микрошвы окружили линию соединения вереницей стежков.
Легионер снова выпрямился и вернул инструменты на стоявший рядом поднос.
— Следи за жизненными показателями, — велел он ближайшему слуге. — Не позволь ему умереть.
Коненос, прохаживаясь по комнате, направился в соседнее помещение. Заметив это, Фон Кальда обратился к нему:
— Постой, брат. Внимательнее, пожалуйста.
В апотекарионе было тесно от каталок, операционных столов и подвесов в форме клешневого захвата. На поблескивающих тележках рядами лежали стальные хирургические инструменты, сосуды с булькающими питательными смесями, прозрачные витые трубки. Оркестратор казался великаном в сокровищнице, который любым неуклюжим движением может смахнуть что-нибудь хрупкое.
— Внушительно, — признал Азаэль. — Тебя Фабий всему этому научил?
Фон Кальда подошел к нему, миновав винтовую лестницу из белого камня с прожилками. Снизу, из темных недр апотекариона, доносились отголоски влажных болезненных хрипов.
— Кое-чему, — осторожно ответил советник. — Но он не единственный плетельщик плоти в легионе.
Коненос сверкнул застывшей улыбкой. Оркестратор пришел без шлема, его открытые лицо и горло казались единой одутловатой массой, усеянной динамиками и звуковыми камерами. Розовые крысиные глаза мерцали в толстых складках лоснящейся кожи.
— Да, верно. И ты явно не терял времени после нашей прошлой беседы.
Дети Императора медленно спустились по лестнице, обходя машины для очистки крови и выращивания органов. По причине войны на флотские лазареты легла серьезная нагрузка, поэтому все свободные углы или поверхности были заставлены устройствами, необходимыми для аугментаций тела.
— Мне правда приятно видеть тебя здесь, брат, — сказал Фон Кальда, проталкиваясь мимо череды стеклянных колб размером с человека. Некоторые пустовали, в других метались какие-то темные силуэты. Они бились о стенки, будто пойманные рыбы. — Но тебе, разумеется, известно, что у нас много дел.
Консул по-прежнему оглядывал все вокруг с воодушевлением экскурсанта. С потолка на цепях свисали некие глянцевые объекты, которые извивались и тряслись в ярком свете медицинских люменов.
— А тебе известно, что наш командующий узнал нужные ему координаты?
— Он прислал мне сообщение, — кивнул апотекарий.
— И все корабли, с которыми ему удалось связаться, уже в варпе. Треть легиона, только представь.
— Как там Придворный Клинок?
Азаэль устало взглянул на Фон Кальду:
— Эйдолон еще увлечен им.
Легионеры вошли в длинную комнату с низким потолком. Ее ребристые железные стены в форме эллипсов усеивали шипы, обращенные внутрь. Из-за тускло-красных решеток струился горячий воздух.
— Командующего всегда увлекает новое, — добавил Коненос. — Это пройдет.
Над фильтровальными сетками в полу поднимались завитки дыма, скрученные наподобие кишок. Спереди доносились странные шумы, уже не отголоски воплей измученных людей, но нечто вроде лая или сиплого звериного рыка.
— Ты знаешь его лучше всех, — заметил апотекарий. — Но, возможно, разумнее не делать поспешных выводов. Многое поменялось с тех пор, как нами руководил примарх.
Оркестратор направился к округлой двери в дальней стене. Люк, окольцованный железом, покрывали кемосские руны старинного образца. Как только Азаэль подступил к открывающему механизму, Фон Кальда потянул его обратно.
— Будь осторожен, брат.
Коненос не отрывал взгляд от входа.
— Почему? Что там, внутри?
Апотекарий шагнул к внешнему замку.
— Мои владения, — ровно ответил он.
Его спутник поднял взгляд, затем опустил, изучая загадочную комнату.
— У любого странствия есть направление, — задумчиво проговорил Азаэль. — Решение принято. Мы улучшим себя. Мы испытаем все, что возможно испытать. Мы пострадали из-за этого решения, и другие будут страдать из-за него.
Фон Кальда молчал, но в атмосфере узкого отсека повисло предчувствие насилия, подобное мускусному запаху страха. Ладонь апотекария чуть придвинулась к кобуре болт-пистолета.
Оркестратор снова подошел к люку.
— Я желал бы закрепить взятое направление. Когда придет время расплаты, я не буду ни о чем сожалеть. Так вот, брат, здесь ты искажаешь не только плоть. Ты искажаешь миры. Ты разрываешь пелену.
Советник напрягся, обдумывая, успеет ли выхватить оружие.
— Я ничего не делаю без при…
— Тише. — Обернувшись, Коненос приложил палец к губам Фон Кальды. — Мы с тобой мыслим одинаково. Правда. Покажи, чего ты добился.
Апотекарий помедлил. Даже сейчас, после всех распоряжений примарха на эту тему, существовали риски. Древние запреты не желали умирать, а в легионе, познавшем вкус измены, ее стоило ждать и от боевых братьев.
Наконец он убрал руку от кобуры и потянулся к замку.
— Не оступись, — сказал Фон Кальда. — И гляди, куда смотришь.
Он ввел код доступа, и стальные засовы выскочили из пазов. Люк распахнулся, с шипением воздуха выровнялось давление.
За порогом висел густой лиловый туман, от которого шел насыщенный составной запах. Глухой лай постепенно сменился низким посвистывающим сипом. Дети Императора зашли внутрь, и на несколько мгновений даже улучшенное зрение подвело их в сумраке отсека.
Когда дымка рассеялась, Коненос увидел круглое помещение, стены которого покрывали руны бурого цвета. Перед воинами находилась яма с бронзовыми краями, огражденная толстым бронестеклом — такое же использовалось в огромных колбах для тел из апотекариона. На дне углубления метровым слоем лежали трупы, из окровавленной, истерзанной плоти торчали обломки костей.
На груде мертвецов сидело нечто, почти неуловимое для взгляда, — ложное отражение, заблудившийся пучок лунного света. Лишь когда оно шевельнулось, в поле зрения Азаэля мелькнули отдельные образы: голова, увенчанная шипами; полностью черные глаза; пухлые губы, меж которых метался язык длиной в человеческую руку. Тело создания попеременно казалось то женским, то мужским. Стоило легионерам подойти к стеклу, как чудовище размытым пятном ринулось на преграду.
— О, прелестно, — довольно кивнул оркестратор. — Где ты его достал?
Фон Кальда чуть отступил. Время от времени он еще сомневался, разумно ли продолжать работу.
— Оно еще не готово. Никто из них не готов.
Коненос лукаво улыбнулся апотекарию:
— Говорят, среди нас есть такие, кто пока не принял просвещение. Они придерживаются старых обычаев. Не видят всех благ усовершенствования. — Азаэль наклонился к бронестеклу, и в тенях раздался звук, средний между хихиканьем и пощелкиванием клешни краба. — А тут — наше будущее, наши союзники. Вот почему ты занялся этим, верно?
Советника тошнило, как и всегда возле существ, которых он призвал и пленил. Их эфемерную суть удавалось удерживать здесь лишь постоянными жертвоприношениями.
— Карио в большом фаворе…
Метнувшись к апотекарию, Коненос стиснул его лицо латными перчатками. Азаэль придвинулся ближе, и Фон Кальда ощутил сладость его дыхания.
— Вот и ответ на твои вопросы. Придворный Клинок так же проклят, как и мы, — он слышит те же самые шепоты. Твои старания могут даже подстегнуть их, и тогда я порадуюсь. — Оркестратор снова взглянул на извивающиеся тени, сияя розовыми глазами. — Забудь о выведении новых слуг. Здесь твоя главная работа.
Тварь из ямы бросилась на Коненоса с чем-то вроде почти реального бича, нанося яростный удар сверху вниз. Или толстое бронестекло, или мистические символы на темной бронзе сдержали атаку.
— Это приказ Рассеченной Души?
— Раньше ты не ждал позволения. — Азаэль облизнул потрескавшиеся губы. — Со временем он устанет от мечника, но наше время ограничено, поэтому заставь свои создания подчиняться. Я хочу, чтобы они были с нами, когда флот начнет следующую битву.
Выпустив апотекария, Коненос снова подошел к барьеру. Нечто внутри почуяло его, и в полумраке сверкнула фиолетовым блеском пара миндалевидных глаз, более крупных, чем у человека, и жестоких. Зачарованный консул наблюдал за движениями существа.
— Они подобны заразе, — выдохнул Азаэль. — Пора нам ускорить эпидемию.
Глава тринадцатая
Перед тем как пойти к тому смертному, Вейлу, Есугэй отозвал Арвиду в сторону.
— Тебе нехорошо, брат? — спросил грозовой пророк с явным беспокойством на татуированном лице.
Ревюэль почти улыбнулся. Ему постоянно было нехорошо. Изменение плоти бурлило под кожей, хотя самообладание и пребывание в глубокой пустоте помогали. Иногда шипение в ушах ослабевало, как и чудовищный жар в крови, но лишь ненадолго. Псайкер неизбежно ухудшал положение, применяя свой дар, но именно для применения дара его и держали в легионе. Каждый раз, когда Шрамы обращались к его талантам, боль становилась сильнее.
Если из-за нее Тысяча Сынов зашли дальше, чем следовало, если из-за этого на Просперо затем явились Космические Волки, то Ревюэль понемногу начинал понимать собратьев. Магнус всегда потакал своим детям и пошел бы на все, чтобы избавить их от подобных страданий.
Смертная казнь за это преступление, как и за остальные проступки, была жестким приговором, но и вселенная не отличалась мягкостью, а Тысяча Сынов играли с гибелью со времен основания легиона.
— Не хуже обычного, — ответил Арвида чогорийцу.
— Мы можем все отменить.
— Ты не обратился бы ко мне ради кого-то неважного. Кто он?
Таргутай посмотрел на Ревюэля, словно говоря: «Хотел бы я знать».
— На Эревайле мы не добились успеха. Человек, спасенный там, — единственная ниточка к тому, кто нужен нам. Вейл знает его, но не знает, где он. Правда, они годами работали вместе. Возможно, там удастся что-то найти.
При этих словах Есугэя у чернокнижника упало сердце. Да, шансы имелись, но цена окажется высокой. Из всех умений Арвиды прорицание возможного будущего по тусклым отпечаткам прошлого давалось ему тяжелее всего. Ради этого требовалось очень глубоко погрузиться в разлагающие водовороты Великого Океана.