- Да, - подтверждаю его предположение, - Ну как, возьметесь?
- Да я не против, - задумчиво говорит он, - мысль хорошая, нужная. Но так это не делается. Надо получить разрешение райкома комсомола или партии. И очень важно 'правильно подать' эту инициативу.
- Я думаю, с этим проблем не будет, - убеждаю тренера, - завтра приезжает мой отец. Я с ним поговорю. Уверен, он нам поможет. Если возникнут какие-то сложности, подключу 'тяжелую артиллерию' - деда. Думаю, все у нас получится.
- Хорошо, - кивает Семенович, - если у властей не будет возражений, считай, мое согласие у тебя есть. Думаю, с остальными вопросами твои родственники смогут нам серьезно помочь.
Обсудив все нюансы и дополнительные моменты, прощаюсь с тренером. Иду домой, вдыхая свежий воздух вечернего города. Окна девятиэтажек светятся теплым золотистым светом. Навстречу попадаются шумные компании молодежи, люди, идущие по своим делам. У большинства из них открытые, приятные лица. Они уверены в своем завтрашнем дне, мирной жизни, и не испытывают беспокойства за свое будущее. Разительный контраст с началом 90-ых. Тогда заморозились вклады на сберкнижках, начались проблемы с выплатами зарплат на фабриках и заводах, закрывались НИИ, сидели без денег многочисленные государственные предприятия, разом обнищали пенсионеры. За исключением вороватых чиновников, некоторых предприимчивых граждан, окунувшихся в мелкий и средний бизнес, а также коммерсантов, делающих деньги на коррупционных схемах, большинство народа испытывало проблемы даже с заработком минимальных средств, необходимых для относительно нормального питания. Многих пожилых людей тогда спасали дачи с огородами. Но на лица большинства населения уже легла мрачная печать усталости и безразличия. Атмосфера злобы, раздражительности, взаимной ненависти витала в общественном транспорте, станциях метро и городских улицах. Поэтому начавшееся противостояние парламента с Руцким и Хасбулатовым во главе, и Ельцина с его 'молодой командой демократов' с другой стороны, привлекло так много народу. Подавляющее большинство сторонников Белого Дома отправились защищать не холеных чиновников, тоже внесших свой вклад в развал СССР. Они пошли сражаться против того беспредела, популизма, нарушений законов, коррупции и воровства государственной собственности, которые олицетворяли Ельцин с компанией приспешников.
И я сделаю все, чтобы сохранить Родину, и избавить людей от будущих потрясений, войн и катаклизмов. Не знаю, получится ли у меня предотвратить падение страны в пропасть? 'Озарение' в первый день, помогло мне увидеть цельную картину происходящего. Закостенелая и уже порядком надоевшая партийная пропаганда, вызывающая уже не столько смех, сколько раздражение у значительной части населения, зажравшаяся партийная верхушка из глубоких старцев, постепенно впадающих в маразм. А еще есть теневые дельцы в некоторых регионах уже крепко слившиеся с властью, мощная пропагандистская машина и спецслужбы Запада, работающие на развал своего идеологического противника, диссиденты, расшатывающие систему изнутри. Слишком много факторов против одиночки, желающего остановить разрушение государства, обусловленное определенными общественными процессами и ходом истории. И это еще не говоря о предателях на самом верху - в Кремле.
Но.... 'Делай, что должен, и будь, что будет'. У меня появилась возможность попробовать что-то изменить. Выполнить свою присягу и строки устава: 'Военнослужащий Вооруженных сил СССР есть защитник своей Родины - Союза Советских Социалистических Республик', которые я, пусть невольно, но нарушил. И сейчас я отдам все силы, чтобы это исполнить. Я - последний солдат СССР, имеющий шанс повернуть в обратную сторону Маховик Истории.
Занятый своими мыслями, я не замечаю, как добираюсь до дома. После краткого общения с мамой за ужином, дежурных ответов на вопросы о школе и тренировке, падаю в постель. Хочу как следует выспаться. Завтра предстоит важный разговор с отцом, мне нужна свежая голова.
* * * *
12 сентября 1978-ого года. Вторник. 8.45.
- Представляешь, Быка и Трофима поломали, - возбужденно частит Пашка, - у одного перелом ключицы и переносицы, у другого - голени. Они сейчас в первой больничке лежат. У меня там сестра работает. Заходит на этаж травматологии, а там оба этих красавца с печальными рожами лежат в гипсе. Говорит, отбили их хорошо. К ним даже следователь приходил.
Так я и думал. Уже милиция засуетилась. Но меня они не должны сдать. Слишком много об этих моральных уродах знаю. А в колонию отправляться на несколько лет они не захотят. Думаю, ситуация пока под контролем.
- И что узнали, кто их так? - изображаю слабый интерес к проблемам отморозков.
- Не знаю, - Паша пожимает плечами, - мой сестре, сам понимаешь, об этом никто не докладывает. Но мент злой из палаты вылетел. Ругался матом.
Это хорошо, что злой. Похоже сявки с ним держатся как партизаны на допросе в гестапо. Не спешат откровенничать. Значит, я все правильно рассчитал.
- Ты Лешка везунчик, как то все очень вовремя произошло, - продолжает свой спич Амосов, - теперь им долго не до тебя будет.
- Кто ищет приключений, тот всегда находит их на свою голову, - флегматично отвечаю товарищу, - закон жизни.
- Интересно, кто их так? - задумчиво произносит Волков, - вроде у них был какой-то конфликт с зареченской шпаной. Но те вроде не должны, жидковаты больно, против Быка выступать.
- Да какая разница Вань? - хлопаю его по плечу, - побили уродов, ну и черт с ними. Меньше головной боли. Пусть лечатся, может, поумнеют хоть немного.
Пронзительно верещит звонок.
Через минуту мы уже в кабинете химии. Алина Петровна что-то рассказывает о предельных углеводородах, но я учительницу не слушаю. Выстраиваю в голове линию защиты, если милиция все же получит сведения обо мне, обдумываю, как буду реализовывать свой дальнейший план действий.
Посреди урока открывается дверь. В кабинет заходит завуч. Нина Алексеевна окидывает взглядом класс. Её глаза останавливаются на мне. Она что-то тихо говорит, вплотную подойдя к химичке. Та так же негромко отвечает.
- Шелестов, подойди, - повелительным тоном приказывает завуч.
Послушно иду к ним под заинтригованными взглядами одноклассников. Такие визиты и просьбы мне не нравятся. Подозреваю, что этот визит связан с разборкой в гаражах.
- Алексей пойдем со мной, - командует Нина Алексеевна. Выходим из класса и идем к её кабинету. Там уже стоит, широко расставив ноги, крепкий парень лет 27-ми в потертой кожаной куртке. Его сомкнутые на животе руки сжимают дерматиновую коричневую папку. Он сразу вонзает в меня свой цепкий тяжелый взгляд
Мои ожидания неприятностей оправдываются. Чувствую неприятный холодок в сердце. Мне не нужно гадать, кто это. Профессия уже четко отпечаталась на его лице. Вот и милиция сюда пожаловала. Это опер - сто процентов. За свою прошлую жизнь я научился моментально определять работников органов. Характерные взгляды и поведение не скроешь.
Лихорадочно прокручиваю линию поведения и выстраиваю возможные сценарии разговора. Видимо информация о моей разборке с отморозками все-таки просочилась к оперу.
Завуч заходит в приемную, игнорируя вставшую секретаршу, открывает ключом кабинет и жестом предлагает нам пройти. Середину небольшого помещения захватил стол с несколькими стульями, на шкафу и подоконниках множество цветов в красивых разноцветных горшочках. Все блестит стерильной чистотой. Видно, что Нина Алексеевна тщательно следит за этим.
- Алексей, с тобой хочет поговорить товарищ милиционер, - отрывает меня от разглядывания кабинета завуч.
- Максим, эээ, - она вопросительно смотрит на мужчину.
- Иванович, - подсказывает ей опер - Нина Алексеевна, можете оставить нас с Шелестовым на несколько минут. Хочу с ним поговорить наедине.
Завуч что-то хочет сказать, но передумывает. Она недовольно поджимает губы, и гулко стуча каблучками, выходит из кабинета.
- Слушаю вас товарищ милиционер, - безмятежно смотрю в глаза оперу, показывая, что мне скрывать нечего.
- Ты ничего не хочешь мне сказать Шелестов? - опер в ответ сверлит меня тяжелым взглядом - Хорошо подумай, прежде чем ответить. От этого зависит твоя дальнейшая судьба.
- А что я должен вам ответить Максим эээ, - копирую интонации завуча. Понимаю, что это неправильно, но не могу отказать себе в удовольствии немного поддразнить работника милиции.
- Иванович, - шипит опер, продолжая буравить меня глазами.
Смотрю на него спокойно и безмятежно. Знаю я все эти ваши штучки. Ребенка ты бы мог взять на испуг. Меня не получится.
- Значит так, - милиционер перестает прессовать меня взглядом и становится деловит - Быкова и Трофимова в субботу вечером избили за гаражами, на Балковой. Оба сейчас лежат в больнице с тяжкими телесными. У одного перелом ключицы и переносицы, у второго - сломано запястье и голень, не говоря уже о гематоме в области мошонки. Быков и Трофимов дали показания против тебя.
- Бред какой-то, - спокойно отвечаю я. Не могли меня сявки сдать. Они лежат вместе в одной палате. Колоться в присутствии кореша милиционеру? Тем более что я тоже могу про них очень много интересного рассказать. Не верю. Думаю, если гопники меня заложили, то разговаривали мы бы не здесь, а в отделении, под официальный протокол допроса. Что-то тут не то. Но откуда опер мог об этом узнать?
- Поговори еще у меня тут, - прикрикивает на меня работник милиции.
Его пятерня лезет в карман куртки и извлекает ручку, вытаскивает из папки листок бумаги, и протягивает его мне.
- Пиши чистосердечное признание. О том, как избил Быкова и Трофимова, куда дел орудие преступления, кто соучастники. Излагай все подробно и последовательно. Можешь рассказать устно, я все сам напишу, но потом придется подписать свои показания.
- Простите, товарищ милиционер можно глянуть Ваше удостоверение, - прошу опера. Инспектор упомянул соучастников. Но их не было! И Бык с Трофимом не могли такое сказать. Еще раз убеждаюсь, что дело нечисто.
Лицо милиционера багровеет, но он кладет папку на стол, достает из кармана красную корочку, раскрывает её и держит у меня перед глазами. В глаза бросаются крупные буквы 'Министерство Внутренних Дел СССР'. Опускаю глаза ниже, игнорируя служебный номер удостоверения. Ага, 'старший лейтенант Максим Иванович Омельченко, инспектор уголовного розыска'.
- Товарищ старший лейтенант, я не пойму чего вы от меня хотите? Рассказываете какую-то чепуху, о том, что я избил двух известных хулиганов. Кстати, вы говорили, что они дали показания на меня. Можно их посмотреть?
На лице опера мелькает досада. Что, не получилось подростка на испуг взять?
- Все бумаги у меня в кабинете, - недовольно бурчит он.
- Тогда приглашайте меня официально. Повесткой. Показывайте материалы, предъявляйте обвинение или привлекайте как свидетеля. К чему эти разговоры в кабинете у завуча? - осведомляюсь у инспектора.
- Что-то, ты сильно грамотный Шелестов, - ворчит Максим Иванович.
- Какой есть, сериал 'Следствие ведут знатоки' и передачу 'Человек и закон' регулярно смотрю, - скромно пожимаю плечами.
Гляжу на милиционера. . Его лицо на секунду расплывается перед моими глазами. Накатывает очередное озарение. Наконец-то. Мне становится все понятно.
- Максим Иванович, Быков и Трофимов не могли вам ничего сказать. Потому что это бред. Подумайте на минутку. Школьник расправляется с двумя отпетыми хулиганами. Вам самому не смешно такое озвучивать? Уверен, что это кто-то просто наговорил на меня. Думаю, вы и сами в глубине души это понимаете. И сильно суетиться по этому делу не собираетесь. Тем более, что я сомневаюсь, что пострадавшие написали заявления. Наверно, они все-таки получили по заслугам, и своими прошлыми 'подвигами' уже достали милицию. Думаю, что кто-то из их окружения, просто сказал вам эту глупость специально, может, желая выслужиться или просто сделать мне гадость. Подозреваю, что вам просто стало интересно. Поэтому вы, и пришли в школу, и устроили в кабинете завуча эту сцену. Вдруг, прокатит? Кстати, вы не подумали, как это выглядит со стороны? Пришли сюда, принуждаете школьника признаться в преступлении, которого он не совершал. Нехорошо, товарищ Омельченко. Думаю, что ваше начальство будет очень недовольно таким самоуправством.
Милиционер отводит взгляд. Ага, вот я тебя и поймал. Отморозки не раскололись. Они даже дружкам своим особо ничего не рассказывали. Только Трофим не вытерпел, и проговорился своему близкому корешу 'по секрету', при этом наврал, что я был не один, чтобы не позориться. Придурок. Тот, естественно, оказался милицейским информатором, личной 'связью' товарища Омельченко. Молодой опер, получил сведения от своего 'подопечного', и решил проявить инициативу. Так вообще-то не делают, но он думал, что легко расколет ребенка. Прокололся товарищ старший лейтенант. Кстати, насчет стукачка, надо будет с ним побеседовать. Пусть на меня поработает немного.
- Не советую Вам даже озвучивать эти бредни. Над ними будет смеяться все РОВД, - добиваю его я, - а фантазеру, который влил вам в уши это фуфло, рекомендую дать по роже.
Омельченко молчит. Потом опять поднимает глаза на меня. Пристальный взгляд, буквально, пронзает меня насквозь. Характер все-таки у него есть.
- А ты не такой простой Шелестов, - медленно говорит он, - я буду за тобой присматривать. На этих уродов мне наплевать. Они давно напрашивались. Но не переходи границы, понял?
- Не понимаю, о чем вы говорите, товарищ милиционер, - мои глаза излучают искренность, - вы меня с кем-то перепутали. Я не преступник. Не нарушал, и не собираюсь нарушать наши советские законы.
- Ладно, - бурчит Максим, подбирая папку со стола, - цирковые представления будешь устраивать в другом месте. До встречи.
- Лучше, прощайте, товарищ старший лейтенант, - любезно отвечаю я, - надеюсь, мы больше не увидимся.
* * * *
Химия была последним уроком, и домой я мчался 'на всех парах', отмахнувшись от вопросов одноклассников о причинах вызова к завучу, и пообещав им рассказать об этом завтра. Мама взяла отгул в своем НИИ, чтобы утром встретить отца, и меня сжигало безумное желание поскорее увидеть его.
Открываю своим ключом дверь в квартиру. В прихожей меня встречает улыбающийся папа. Он уже переоделся в темно-синие спортивные брюки и белую трикотажную футболку. Из кухни выглядывает сияющая мама в переднике. Смотрю на отца. Помолодевшее на 15 лет родное лицо, черные волосы лишь тронутые сединой, прямая осанка с гордым разворотом широких плеч.
- Привет, пап, - стараюсь вести себя сдержано. В нашей семье чересчур выражать свои эмоции не принято. Но мое лицо само по себе расплывается в широкой улыбке.
- Здравствуй сынок, - крепкие руки отца обнимают меня, чуть колючая щека с легкой небритостью щекочет мой подбородок. Улавливаю горьковатый запах цитрусов, едва осязаемый сладко-древесный аромат сандала, нежные мускусные нотки амбры и легкую лесную дымку ветивера. Любимый папин одеколон 'Дипломат'. Вместе с флакончиками 'Консула' и маминой 'Красной Москвой' он являлся неизменным обитателем полочек шкафа в ванной на протяжении многих лет.
Папа прижимает меня к себе и тут же отстраняет.
- Раздевайся, пошли чаю попьем, а мама нам пока поесть приготовит, - энергичным голосом командует отец.
Скидываю ботинки, вешаю куртку на плечики в шкафу и следую на кухню. Несущиеся оттуда вкусные мясные запахи будоражат сознание, заставляя выделяться слюну.
Мама, повернувшись к нам спиной, хлопочет у плиты. На сковородке весело трещат отбивные с золотистой аппетитной корочкой. Пускает клубы пара в потолок кастрюля с макаронами, периодически помешиваемыми большой ложкой в руках родительницы.