– Надо что-то делать, – кивнул я, а сам начал перебирать варианты.
Во-первых, обратить внимание Кваснюка на проблему, а для этого – собрать доказательства, поговорить с потерпевшими, с родителями то есть. Если Кваснюк заинтересуется, почему бы не сделать телеэфир? Потом его надо по центральным каналам прогнать, журналистов подключить, а уж тогда менты сами засуетятся, может, кто-то на этом расследовании себе звезду заработает.
Если Кваснюк не заинтересуется, тогда хуже. Придется или самому раскручивать тему, или попытаться через своих людей пнуть ментов, чтоб работали – не факт, что получится.
Я поделился соображениями с Деней, он жадно затянулся и выбросил окурок в урну.
– Спасибо тебе. Ты настоящий друг… Не просто друг – ты Человечище! Знаешь, что Колян сказал, который ближе всех к ментам? А ничего. Не его это дело. Он даже на похороны не приехал, как видишь.
– Я всегда говорил, что он гнида. Ты вот что лучше сделай, поговори с другими родителями, но ничего им не обещай, потому что я сам не знаю, получится ли у меня, это ж не моя личная партия. И с теми, у которых пацаны в больнице, с их помощью будет проще разобраться, они все-таки из твоего района.
– С некоторыми я уже побеседовал.
– Это отлично. А я попытаюсь продавить через партию. Если получится, будет полегче.
– А если нет?
– Все равно прорвемся, – я улыбнулся и впервые за долгое время ощутил, как вены наполняются расплавленным свинцом адреналина, как сердце срывается в галоп и за спиной разворачиваются крылья.
Странное щекотное ощущение наполненности, как когда крадешься вдоль болота, выцеливаешь упыря, зная, что и он тебя пасет. Он сильнее, у него маскировка, а у тебя – автомат и гранаты. Или как когда лежишь в засаде, а по твоим следам идет группа врагов, ты ловишь каждого в прицел, и палец на спусковом крючке подрагивает.
Теперь так же, но сложнее, потому что за мной – неотмщенные невинные жертвы, если гадов не остановить, их будут сотни! И врага голыми руками не возьмешь, гранату в него не бросишь, тут хитростью надо действовать.
* * *Только я и Соловьев могли войти в кабинет Кваснюка без предварительного согласования, но тогда он обычно злился. Мне был нужен добрый Кваснюк, потому я заявил о себе за полтора часа.
Приложил карточку к замку центрального входа в главный офис – пискнув, створки стеклянных дверей передо мной разъехались и пропустили дальше. Затем я преодолел прозрачную вращающуюся дверь, кивнул охраннику и, пренебрегая лифтом, рванул по лестнице белого мрамора на второй этаж.
До сих пор чувствую здесь себя не в своей тарелке, особенно лифт меня раздражает – зеркальный, на вид стерильный, похожий на инопланетный корабль. Так и кажется, что с подошвы отвалится кусок грязи и испачкает ковролин в коридоре, а все начнут тыкать пальцами. Девушки тут работали одинаковые, как роботы, высокие, тощие, длинноногие, но почему-то похожие на крыс. Они всем улыбались и никогда не перечили, когда их отчитывают.
Я постучал в дверь Кваснюка и распахнул ее, не дожидаясь приглашения.
Кваснюк оправдывал свою фамилию и напоминал квашню – рыхлый, обрюзгший, рожа вся в оспинах, нос-картошка – в синих жилках. Он восседал в кожаном кресле, сплетя пальцы на столе, позади него на стене был календарь с логотипом партии «Созидание»: две руки, соединенные в виде сердца, а посреди них – росток. Обычно Кваснюк придумывал всякие программы и советовался со мной, теперь все наоборот.
– Добрый день, Никита, – проговорил он, просканировал меня взглядом и поправил галстук. – Ты встревожен? Что-то случилось?
Я сел на стул напротив, подался вперед.
– Есть соображение, как привлечь избирателей.
Кваснюк вскинул бровь… Ну как «бровь» – надбровный валик с тремя волосками.
– Я тебя слушаю.
От волнения слова разбежались, как тараканы, с трудом взял себя в руки.
– Появилась проблема: в моем районе дети кончают жизнь самоубийством без причин.
– Эта проблема, Никита, существует с начала две тысячи двенадцатого года, а то и раньше. Сообщество «Синий кит», непонятные секты и прочее.
– На этот раз другое.
Кваснюк вздохнул, но перебивать не стал:
– Говори.
– Какие-то новые наркотики, их распространяют прямо в школах. Привыкание возникает мгновенно, дети почему-то уходят из дома, а потом их находят мертвыми. На вскрытии… Короче, вещество выводится мгновенно.
Кваснюк проговорил задумчиво:
– Выводится мгновенно, но привыкание вызывает – это, Никита, невозможно, потому что если есть привыкание, значит, и вещество циркулирует в организме, а когда его становится меньше, зависимый пытается восполнить потери. У тебя проблемы? Что-то в семье? Я понимаю, лучше сразу скажи.
– У меня все хорошо, но проблема есть. Надо рассказать о ней людям и остановить. У меня есть доказательства!
Кваснюк развел руками:
– Где?
Хотелось ударить эту рыхлую рожу, но приходилось сдерживаться. Как же его убедить? Текстовик смог бы. Наверное, надо было сначала текстовика найти, чтоб подсказал, как правильнее сказать, чтоб Кваснюк заглотнул наживку.
– Будут.
– Ну вот когда будут, тогда и поговорим. Как я понял, ты хочешь сделать проблему достоянием общественности? Так прежде нужно доказать, что она есть. Кроме того, кто только эту тему не топтал. Пока у человека не случилась беда, ему плевать на несчастье соседа. Вот повышение транспортного налога или подорожание колбасы – тема актуальная, злободневная и касающаяся каждого.
– У вас есть дети?
– Внучке три года. Понимаю, что ты хочешь сказать. Согласен, дети волнуют всех, если доказать, что и с ними может случиться беда, но эта не наша тема… Никита. Послушай, понимаю, проблема тебя задела, но… Хорошо. Если предоставишь доказательства, я подумаю, как изыскать из бюджета средства. Пока можешь обратиться в нашу службу безопасности.
Спокойно! Не нервничать. Ничего не разбить, особенно – эту рожу, похожую на удобрение для того самого ростка в ладонях. Он боится меня и врет. Он ничего не будет делать. Может, я неправильно все преподнес? Он и сбушнику нашему Литвинову велит ничего не делать и морочить мне голову.
– Собирай доказательства, Никита, и приходи.
Я улыбнулся так, что Кваснюк съежился и уменьшился.
– Хорошо, Игорь Олегович. Я еще приду.
Не к тебе приду, к Соловьеву, он больше соображает и лучше. Поговорю с текстовиком, пусть мне правильно все составит. Если не справлюсь сам, подергаю за одно место Литвинова.
Хотелось хлопнуть дверью так, чтоб со стола Кваснюка посыпались статуэтки, но я сдержался. Впервые за много лет бессилие овладело мной. Наверное, зря я завязал с Зоной, не мое это все. Ощущаешь себя слоном в посудной лавке.
Ни машина больше не радовала, ни майский день. Я взял свой огромный кнопочный телефон, которым хоть орехи коли. И что теперь? Звонить Дене, говорить, что ничего пока не получается? Не потому, что все безнадежно, а просто хреновый из меня парламентер.
Деня позвонил первым – аппарат чуть из рук не выпрыгнул.
– Слушай, что я раскопал! – затараторил он. – Оказывается, одна семья уже наняла детектива, и знаешь, куда привели следы? Не поверишь! Теперь без тебя точно никак и никуда. В Зону они привели! Не в ту, где сидят, а в твою, аномальную.
Вот так поворот! Я аж на тормоз надавил и перестроился в правый ряд, чтоб кого-нибудь не снести.
– Мне бы поговорить с сыщиком твоим…
– Приезжай в Реутово к фонтану, мы через полчаса будем там.
Глава 2
Химик. Институт
– Ну сколько можно так валяться?! – донесся рев Кобы, залегшего в валежнике, – скорее жалобный, чем грозный. – Спина отвалилась!
Неразборчиво забормотал Джига, и Коба смолк.
Как и они, я уже битый час неподвижно лежал за поваленным деревом на пригорке. Ломило поясницу, от земли тянуло сыростью, жутко хотелось почесать плечо, но приходилось терпеть. Можно только двигать головой, чтобы глянуть в установленный на стволе бинокль – иначе «горгона» среагирует на движение и не проявится.
Заболоченная поляна внизу напоминала плешь кабана-мутанта с редкими пучками щетинистой травы. Я сам не понимал, откуда знаю, что поджидать «горгону» надо именно здесь, мы три дня впустую блуждали по Зоне, уже повернули назад к Институту, и вот в паре километров от него я понял: здесь, очень скоро.
Коба и Джига уже не нужны, я и сам справлюсь, они, скорее, мешали, но отправлять восвояси их уже поздно. Ничего, пусть тренируют терпение. В такие напряженные моменты всегда вспоминался Пригоршня – молодой, неунывающий, в неизменной ковбойской шляпе, словно и не случилось с ним того, что случилось. Иногда думается, что лучше бы он умер, но не превратился в насмешку над собственной мечтой.
Или показалось, или пространство над поляной подернулось зыбью, затрепетала трава, вода в лужах помутнела – я напрягся, сжал в руке железную гайку, горячую и влажную. Мир будто бы замер, смолк сверчок, провожающий день, окаменел паук, ткавший паутину между поваленным стволом и рюкзаком, и собственное дыхание сделалось недопустимо шумным.
От воды вверх вытянулся розоватый сполох. Еще и еще один. Внутри каждого будто бы пульсировало голубое электрическое сердце. Сполохи-нити сплетались в тугие канаты, сливались друг с другом, образуя розово-голубой цветок, светящийся изнутри. Нет, скорее гигантскую медузу щупальцами кверху. Вот она, Горгона во всей красе!
Только бы нетерпеливый Коба не разрядил ее раньше времени! Нет, не должен, он глуп, но не настолько. «Горгона» большую часть времени невидима и работает как «электра» – шарашит током, причем если разрядить непроявленную «горгону», толку ноль – кроме проплешины на земле, куда ударило молнией, ничего. А вот если дать ей проявиться, то велика вероятность добыть то, что мне жизненно необходимо – «ведьмин коготь».
«Горгона» танцевала над поляной, как гигантская бабочка, – вверх-вниз, вверх-вниз, наливалась цветом, роняла искры в воду. Пора.
Я сгруппировался, выглянул из убежища, бросил в аномалию гайку, сразу же пригнулся – и вовремя, потому что «горгона» среагировала на движение, метнула разряд, он поразил сосновый ствол, осыпал меня снопом искр…
Аномалия разряжалась с грохотом и треском, как новогодний фейерверк. В стороны выстреливали разноцветные трассеры разрядов, осыпали мох и заросли тростника, летели искры и гасли в воде, шипели, валил серо-черный дым.
Сквозь шум прорывался крик Кобы:
– Йо-хо-хо!
А вот мне было не «йо-хо-хо», потому что «горгона» разрядилась над болотцем, если она породила «ведьмин коготь», он на дне. Остается надеяться, что это неглубокая лужа, а не омут.
По дымящемуся склону бугра я сбежал к луже, поднял полутораметровую палку, ткнул в воду в нескольких местах: везде было максимум по колено. Придется немного помокнуть.
– Эй, ты куда? Ты чего? – заорал покинувший засаду Коба, увидев, что я стянул берцы и собрался лезть в воду. – Это опасно! Кыслота!
Вода была самой обыкновенной, холодной и мокрой. Стопы провалились в мягкий и скользкий ил. С огромной вероятностью «коготь» находится в середине лужи. Волоча ноги по илу, я сделал четыре шага и прислушался к ощущениям: надо сделать полтора шага правее. Ухмыльнувшись, я глянул на сопровождающих: длинный, мосластый Коба, сопереживая, танцевал недалеко от лужи, рыжий и рябой Джига стоял неподвижно, скрестив руки на груди.
– Поражаюсь тебе, Химик! – выдохнул Джига.
Кто хоть раз видел его, уже не забудет: типичная монголоидная внешность в нем сочеталась с огненно-рыжими волосами и веснушками.
– Хватит поражаться, лучше помоги. Здоровая доля безумия помогает дожить в Зоне до моих лет.
Я принялся шарить руками в вязком иле – плавно, осторожно, чтоб не пораниться о сучок. Ветка, еще ветка, и внизу тоже. Я растянул ветки в стороны, и рука коснулась шероховатого теплого камня. Есть контакт!
Артефакт напоминал отрезанный палец размером с три человеческих: костяное шероховатое основание, темнеющее к концу и загибающееся наподобие когтя. Если положить его на одну ладонь, а другой накрыть сверху, ощущается слабая пульсация, будто бы артефакт отталкивает руку.
Коба и Джига думают, что «палец» нужен для важных исследований, от которых зависит судьба человечества, на деле же они просто спасают мою шкуру: сборка из крайне редкого «пальца» и «гематогена» дает артефакт, продлевающий ремиссию на год плюс-минус пару месяцев при том, что все прочие арты дают кратковременный результат с побочными эффектами, усугубляющими течение болезни.
– Ну и везет тебе, Химик, – с нескрываемой завистью протянул Джига.
– Ага, как утопленнику, – улыбнулся я.
Шутку Джига, конечно же, не понял, меня они уважали и не позволяли себе панибратства, я для них был чем-то типа старейшины племени – мало чей стаж в Зоне превышал пятнадцать лет.
Если бы не Институт, мой стаж закончился бы семью годами. Не мутант, не аномалия остановили бы меня – лейкоз. Никому не позволено нарушать покой Зоны безнаказанно. Молодежь думает, что это как гонки на болидах, а на самом деле скорее как война – Зона поселяется в тебе, присваивает, и ты без нее уже не можешь. В итоге она забирает тебя насовсем.
– Ну что, валим? – осторожно поинтересовался Джига.
– Солнце скроется, муравейник тю-тю, – почти без акцента проговорил Коба.
Издали донесся визг радиоактивного кабана, переходящий с предсмертный хрип, Коба шевельнул монобровью и уставился вдаль, повел плечами.
– Что, расслабился? – Джига погладил противогаз, лежащий поверх резинового плаща.
Джига всегда перестраховывался и этим напоминал меня в молодости, а раскрепощенный простодушный Коба – Пригоршню, не к ночи будь помянут. Воспитывал-воспитывал его, да все во вред пошло.
Коба широким шагом обогнул лужу и направился к замшелым буграм.
– А ну стой, куда разогнался! – скомандовал Джига, и Коба в землю врос, обернулся и сделал недовольное лицо – мол, чего тебе?
Джига догнал его, тщательно осмотрел поляну, бросил вперед гайку – она махнула оранжевым хвостом и повисла на шиповнике.
– Ну и? – буркнул Коба.
– Тише едешь – дальше будешь.
С автоматом наготове Джига подбежал к шиповнику, взял гайку.
– Ты и по квартире с автоматом бегаешь? Ясно же, что ничего нет.
– В Зоне ничего не ясно, – отмахнулся Джига.
Я шагал следом за ними, почти физически ощущая «коготь» в контейнере. Мне нужно набраться сил, прежде чем выдвигаться за «живицей» – недостающим звеном для сборки из семи артефактов, которая способна не только избавить меня от болезни, но и изменить общество. Вот на это я бы посмотрел! Как рушатся големы на глиняных ногах, как тараканами разбегаются паразиты всех мастей и зарождается что-то новое. Но прежде, конечно, нужно позаботиться о себе.
Институт располагался под землей, защищенный от выбросов бетонными стенами полуметровой толщины и дополнительно – колпаком, который я собрал из четырех артов. Именно благодаря «колпаку» стало возможно использовать компьютеры. Чтобы любопытным было нечего тут ловить, приходилось разряжать аномалии, кроме того, в километре от входа я создал «кольцо» – что-то наподобие «паранойки», но в основе его работы – инфразвук, потому, когда сталкеры, заподозрив неладное, использовали арты от пси-аномалий, они не действовали, и незваные гости уходили восвояси.
Над входом в Институт находился деревянный сруб с гостевыми комнатами – фикция чистой воды, дохода заведение не приносило и существовало для отвода глаз, цены там были ломовые, номера грязные и пыльные, если кто и сидел в баре – охранники и сотрудники Института, даже барменом работал охранник. Лишние люди надолго там не задерживались.
На крыше крутили лопастями, мерно стрекоча, три ветряка. Под козырьком поскрипывала деревянная вывеска, качающаяся на цепях. «Три поросенка». Почему так назвали бар, не мог ответить даже Иггельд, отец-основатель Института.
Дверь распахнулась беззвучно, в лицо пахнуло табачным дымом и запахом жареного мяса. За столиком играли в нарды Чук и Гек – братья, похожие друг на друга – лысые, коренастые, с эспаньолками. Они были заинтересованы в Институте по той же причине, что и я, и так же ревностно оберегали его. После пяти лет в Зоне старший Чук заболел раком, лечился долго и безрезультатно, помогли ему только здесь.