Сидевший ко мне спиной Чук обернулся, схватившись за лежащий на столе автомат, но просиял, кивком ответил на приветствие и опустился на стул.
– Как дела, бродяги?
Розовощекий Гек не поленился встать, пожал всем руки и обратился к моим сопровождающим:
– Как вы смотрите на то, чтобы пропустить по рюмашке?
– Не, я – спать, – сказал Джига и зевнул.
– Вино есть? – поинтересовался Коба. – Если есть, буду.
– Только то, что ты три дня назад не допил.
Коба остался, а мы с Джигой по скрипучим доскам прошествовали за барную стойку к лестнице, ведущей в номера. Джига откинул люк под лестницей и спустился в бункер, который деревянной перегородкой, имитирующей подпорную стену, делился на две части: бункер для попавших под выброс сталкеров, оказавшихся неподалеку, и вторую часть, где была бронированная дверь наподобие корабельной на кодовом замке в форме красного руля, который надо в разные стороны крутить определенное количество раз.
Вправо – исходное положение – влево – исходное – два раза влево, пять раз вправо – надавить на середину руля. Дверь вздохнула и чуть отошла от стены, я потянул ее на себя и шагнул в ярко освещенный длинный коридор, от которого в стороны отходили одинаковые двери. Самые первые, решетчатые, были чем-то типа КПП, откуда меня поприветствовали Уксус и Бали.
Мне нужно было в жилой блок – две последние двери, моя справа.
Еще один коридор, больше напоминающий прихожую или уютную лестничную клетку на пять квартир. Только я достал ключ, как из своего жилища выпорхнула лаборантка Таня, ойкнула, поздоровалась и заторопилась по своим делам. Толстая коса моталась из стороны в сторону, как хвост недовольной черной кошки. Возле выхода она обернулась, приложила палец ко лбу:
– Забыла! Иг приехал и хотел тебя видеть, вот!
– Спасибо, – кивнул я, шагнул к себе и подумал, что отдыхать хочу больше, чем видеть Иггельда, но все равно в ближайшее время не получится – ему уже донесли, что наша группа вернулась.
Я скинул прорезиненный плащ, освободился от подсумков и контейнеров, наскоро принял душ и поспешил к Иггельду.
В отличие от всех нас он жил прямо в лаборатории, отгораживался шторкой от лабораторных обезьян, крыс и мышей и спал под мерцание мониторов с камер наблюдения, как и подобает чокнутому профессору. Правда, профессором он не был, его поверхностные познания компенсировались изрядным градусом фанатизма. Как и я, он был исследователем, изучал Зону и мир в целом.
– Ты представляешь, Элджернон умер, – проговорил он, едва я переступил порог.
Я глянул перед собой на стеклянный колпак, накрывающий керамическую чашу размером с сидячую ванну, где мы получали «нектар забвения», на аквариум у стены, где гукали встревоженные макаки, на стеклянный лабиринт для крыс, на кушетки и стеллажи с медицинскими инструментами, на шкаф с контейнерами для артов, напоминающий банковский сейф с ячейками. На облучатель, похожий на огромный микроскоп, – штуку бесполезную, но очень любимую Иггельдом. Он верил в облучатель, как в святыню, и был уверен, что с его помощью можно передавать мысли на расстоянии.
С какой-то из полок спрыгнул Сова – любимый рыжий кот Иггельда – и принялся с урчанием тереться о ноги.
Этого кота Иггельд буквально по запчастям собрал и вылечил, он вырос, обнаглел и чувствует себя превосходно.
– Элдж умер у меня на руках, – продолжил Иггельд, и я по голосу нашел его сидящим на коленях перед аквариумом с самодельным лабиринтом из пластиковых трубок, возле первой трубки ждал своей участи черно-белый крысенок.
Я уставился в темечко Иггельда, где по часовой стрелке закручивались спиралью черные с проседью волосы. Кот переключил внимание на хозяина и боднул его ногу, но Иггельд питомца не замечал.
– Может, он от разрыва сердца издох. Вряд ли он тебя любил, учитывая, что ты с ним делал.
Закончив мастерить лабиринт из трубок, Иггельд посмотрел на меня, встал. Кот Сова лениво поскреб лапой стекло, за которым замер крысенок, но тот даже не шевельнулся.
– Он был самым умным, – вздохнул Иггельд. – Мне и правда жаль, я раньше не привязывался к лабораторным животным, но Элдж… Он понимал слова и выполнял команды, а это важно! Виски будешь? Помянем Элджернона!
В бутылке, стоящей на клетке с мышами, жидкости осталось на два приема. На моей рюмке угадывался след помады – Иггельд и правда жалел крысу-гения; и всех, кто к нему заходил, заставлял поминать усопшее животное.
Иггельд точно был из любимчиков мироздания, ему давалось легко все, за что бы он ни брался. При желании он мог бы преуспеть даже в политике… Да хоть в кино! Три лаборантки с ума по нему сходили, иначе что бы их тут держало? Но Иг почему-то окопался в Зоне и посвятил себя… не науке даже – познанию Зоны как чего-то противоестественного, он будто бы бросал ей вызов, одновременно пытаясь влиться в нее.
Звякнули рюмки, Иггельд выпил виски, провел рукой по щетине. Его черные широко распахнутые глаза пылали – в них разгоралась идея.
– Иди сюда, кое-что тебе покажу.
Иггельд завис над аквариумом, где возле трубки замер крысенок, ткнул в него пальцем:
– Он болел, а теперь, после «молока», просто красавец!
– Ты знаешь, что он все равно издохнет, потому что «молоко» сперва излечивает, но потом разрушает…
Иггельд сверкнул глазами и поманил меня, будто бы я стоял далеко:
– Это не единственные его свойства. Смотри, что еще удалось узнать, – он пощекотал брюшко крысенка. Между трубками Иггельд поставил железную крышку с жидкостью, по запаху в ней угадывался спирт. Поначалу подумалось, что он попытается заставить крысенка помянуть дохлого сородича, но нет, чиркнул зажигалкой, и спирт заполыхал голубым.
В конце трубки-тоннеля крысенок видел огонь, но не двигался с места, глядел вперед зачарованно.
– Беги! – скомандовал Иггельд и согнулся над аквариумом, уперев руки в согнутые колени.
Крысенок запищал и ринулся вперед. Можно было бы принять его крик за боевой клич, если бы я не знал, как звери боятся огня – крысенок кричал от страха. Даже кот ощетинился и отступил. Черной молнией крысенок метнулся сквозь огонь и выскочил в конце лабиринта. Иггельд схватил его и принялся баюкать в ладонях, целовать в макушку.
Порой кажется, что он – большой ребенок, но мгновение – и ребенок превращается в мудреца. До сих пор не могу понять, что он за человек: любит все живое до беспамятства и при этом заставляет своих любимцев преодолевать испытания на грани жизни и смерти.
– Теперь ясно, от чего умер Элджернон.
– Ты неправ. Я просто взял его в руки, ничего такого!.. Но, скажи, впечатляет! Сила внушения превосходит самый большой страх – страх смерти. Ты еще не передумал добыть «живицу»? Представляешь, какой у сборки потенциал! Сколько людей сходит с ума от безнадежности! Сколько мучается навязчивыми состояниями, а ведь мы рождены для гармонии, все проблемы от того, что мы утратили связь с природой и себе подобными, не так уж и сложно немного повернуть ключик, – он крутнул пальцами, будто бы открывал замок. – И человек больше не страдает шизофренией, не стремится к самоубийству, его не одолевает уныние.
Меня начало одолевать его морализаторство, как уныние – страдающего депрессией, я и так знал, какие надежды он возлагает на новую сборку, знал также о его мечте сделать мир совершенным, вернуть славянам исконную веру и низвергнуть византийского бога. Если б не перекос с истинной верой, его можно было бы рассматривать как образец идеального человека.
Вспомнилось, как я делал сборку из шести артов, а Иггельд с сияющими глазами танцевал рядом, потирал руки, дергался. Мы сами не знали, что получится, ведь я действую всегда интуитивно. Черт, да ведь именно поэтому меня называют Химиком: я химичу с артефактами, разбираюсь в этом. Контактируя, арты могли сдетонировать, могли вспыхнуть – да что угодно могло произойти, но – лишь легкий хлопок, родивший розоватый дым. Дым рассеялся, и мы обнаружили на полу жидкое вещество, похожее на молоко, но форму оно держало, как ртуть. С названием мучиться не стали, так и назвали его – «молоко».
Иггельд пытался изучить его под микроскопом, разложить на молекулы, но химический состав выдавал неоднородную смесь из органики и кучи примесей.
Когда работаю с артами, мне будто сама Зона нашептывает, какой артефакт нужен, вот и тогда на уме вертелось – «живица». Редкая, но бесполезная сама по себе, в полной сборке она даст нечто сверхординарное, сойдут на нет вредные свойства «молока», полезные останутся, это будет лекарство от всех бед и всех болезней. Правда, ни я, ни Иггельд пока не знаем, как будет выглядеть сборка.
– В таком разрезе мы сборку не рассматривали, – после минутного молчания ответил я на предложение лечить сборкой шизофрению.
Иггельд выпустил крысенка к сородичам-подросткам, покрошил сыр и сказал с сожалением:
– Тебя только собственная шкура волнует. Неужели не интересно?
– Все очень просто, если ты перестанешь существовать, то и мир для тебя закончится, все интересы тоже закончатся, все твои знания и умения закопают вместе с тобой.
– Знаю, знаю, – он скривился. – «Сохрани собственную жизнь вопреки всему» – кто так считает?
– Я так считаю, а остальное неважно.
Он приподнял лицо – благородное, точеное, как лик ожившей греческой статуи, – словно пытался узреть на небе Бога.
– Глупо отрицать то, что ты не видел и не можешь потрогать. Был ли ты в Африке?
Я вспомнил журналистское прошлое и кивнул:
– Был.
– Ладно. В Антарктиде? Ага! Не был! Не щупал ее, не ходил по льду, не видел станции. А вдруг она – мистификация?
Он поднял кота, зарылся лицом в рыжий пух. В этот момент распахнулась дверь, и в лабораторию влетела Таня, глаза ее забегали:
– Извините, я, наверное, помешала.
Таня была такой же странной, как Иггельд, – любила порассуждать о многозначительных намеках на содержание выеденного яйца, тоже впадала в детство и так же неожиданно уподоблялась синему чулку, плюс ко всему в периоды растерянности все роняла, забывала, билась об углы – причиняла ущерб мебели и посуде. Она составила бы Иггельду идеальную пару, но он, похоже, не интересовался женщинами и в длительных отношениях замечен не был. Что-то было с блондинкой Олей, на место которой пришла Таня, но быстро закончилось изгнанием смертельно обиженной Оли.
– Что ты, как раз вовремя. Мы поминаем безвременно почившего Элджернона. Ты его знала?
– Белого крыса? Да. Жалко, – Таня с подозрением покосилась на меня, разливающего виски, взяла из моих рук рюмку и залилась румянцем. – Андрей, что-то ты неважно выглядишь.
Вторую рюмку свободной рукой взял Иггельд, кота переложил на плечо, и он уподобился воротнику.
Кроме нее, никто не называл меня по имени. Чтобы избежать бессмысленных разговоров, я менторским тоном произнес:
– За упокой души Элджернона, положившего живот во славу науки… Таня, как ты думаешь, есть ли Бог?
– Не знаю даже… Да разве кто-то знает?
– Правильно, молодец, – я положил руку ей на плечо. – Вы пока поговорите, а у меня есть незаконченное дело.
На два дня я выпаду из жизни: после лечения «ведьминым когтем» начнутся такие головные боли, что невозможно будет открыть глаза. Затем неделю-полторы будет тошнить, как после химиотерапии. Волосы может выпадут, а может, и нет. У юноши Толика случилось кровоизлияние в мозг, после которого пациент умер – теперь я знаю, что могу помереть от кровотечения.
Переступая порог своего жилища, я ухмыльнулся. Сначала было обидно, что меня убьет не выброс, не враг и не мутант, теперь я смирился и научился бороться не с помощью автомата и РПГ, а стиснув зубы. Когда восстановлюсь, недели через две, будем выдвигаться за «живицей».
Все неудобства отступали перед предвкушением новой тайны.
Глава 3
Пригоршня. Почтальон Печкин
На место встречи я уже привычно приехал раньше. Как мне сигналили безвинно подрезанные, ууу! Никакой свадьбе так не сигналят. Не зря я все-таки купил «кроссфаера». А на кучу «писем счастья» со штрафами мне пофиг.
Ощущение было, как перед выходом на ринг. Или как перед хорошей заварушкой в Зоне. Руки чесались, ноги тоже, устоять на месте было решительно невозможно, и я принялся ходить туда-сюда вдоль фонтана, мысленно складывать в узоры тротуарную плитку в форме листков клевера. Подростков на роликах сегодня не было, немолодая мамаша с коляской настороженно поглядывала на нервного плечистого мужика, меня то есть, а больше никого, не считая голубей, поблизости не наблюдалось.
Что ж такого раскопал сыщик? И почему делу не дали ход? Ясен пень, почему: у наркоторговцев всегда крыша. Все, даже предподъездные бабки, всегда знают, у кого достать дурь, но никто ничего не делает. А вот когда разнарядка – всех дилеров в автозак и на Колыму.
Если бы не Деня, ни за что бы не взялся наказывать наркодилеров – дохлый это номер. Но как друга бросить в беде? К тому же я и правда что-то могу, только надо подумать, как подключить Соловьева, раз Кваснюк отказался. По идее, сначала надо снять сюжет о погибших детях, потом – о наркоторговцах и безнаказанности…
Я издали заметил Деню, идущего широкими шагами, и семенящего следом за ним тощего сутулого верзилу с сумкой от ноутбука. Казалось, что верзила вот-вот обнимет сумку и прижмет к груди. Скользкий неприятный тип. Такого же неприятного типа нам с Химиком как-то привел Шнобель в «Жирного зомби» и дядей представил. Эх, славное было время! Простое, ясное!
Деня увидел меня, заторопился, длинный еле за ним поспевал. Я зашагал навстречу. С Деней мы сегодня уже здоровались, а с верзилой обменялись рукопожатиями. Рука у него была холодной, как жабья лапа, и скользкой от пота. Хотелось вытереть ладонь, но я сдержался.
– Олег Рыков, – неожиданно твердым голосом представился сыщик, посмотрел налево-направо и добавил: – Вы впутываетесь в очень опасное дело. Опасное, потому что лично я так и не понял, с чем столкнулся, да и никто не знает – следы ведут в аномальную Зону.
– Да ладно! С чего вы взяли? – сам не понял, обрадовался я или удивился. – Я ту Зону много лет топтал! Ничего такого не помню.
Лицо у сыщика было землистое, как у лежалого зомби, маленькие глазки под набрякшими веками, нос остренький, длинный, щеточка седых усов… А волосы он точно красил – в коричневый. Кого-то он мне напоминает. Из популярного фильма? Ведущего? Нет… Кого же… Сыщик шевельнул бровями, но шевельнулось все: мешки под глазами, нос, усы и даже подбородок.
– Это не все. Злоумышленники работают под оч-чень мощным прикрытием. Большой человек покровительствует им.
Руки зачесались сильнее. Чем больше шкаф, тем громче падает. Тем интереснее будет низвергнуть с пьедестала зарвавшегося гада – в последнее время «Созидание» только этим и занимается, правда, рыба мелковатая попадается, скучно.
Сыщик погладил сумку ноутбука:
– Мне хорошо платили за эту информацию, но я вернул деньги и умыл руки, потому что хочу жить, и это при том, что у меня тоже есть «крыша». Мне прямо так и сказали: «Олег, жить хочешь? Тогда всю информацию сотри и забудь». Ну и мужчине, отцу погибшей девочки, тоже начали угрожать, а у него еще двое детей.
– У меня больше нет детей, – проговорил Деня заупокойным голосом, а я подумал, что на меня наехать не посмеют.
Кишка у них, откровенно скажем, тонка. Я не бизнесмен все-таки, а политик.
– Я воспользовался советом и «забыл». Да не совсем, у меня ведь тоже есть сердце. Потому вот, – он сунул мне сумку, определив во мне главного, – ознакомьтесь, я все расскажу. Только давайте, – он снова осмотрелся, – пройдем в какое-нибудь кафе, это место очень хорошо просматривается.
И все-таки, кого он мне напоминает?..
Спустя пять минут мы с наперстками эспрессо (нормальный кофе, как дома, тут не делают – чтобы пол-литра, с сахаром и молоком) сидели в кофейне, отгородившись от стойки широкими листьями какого-то тропического растения. Леся точно сказала бы, как оно называется. Кроме нас и сотрудников, не было никого – выглянуло солнце, и все из торгового центра потянулись на улицу. Мы оккупировали диван из кожзама, сыщик сидел в середине, я – справа, Деня – слева. Официант принес нам слойки с сыром и, молодец, больше не беспокоил.