– Не хочу, – ответил он твердо. – Я патриот, так что давай баксами.
– Наши баксы – это все, – согласился я. – А знаешь, что они есть уже и в Америке, только там зовутся долларами?
– Слышал, но не поверил…
Он гнал лихо, через полчаса уже подлетели к станции Гавриково, я быстро расплатился, открыл дверь торкессе. Она выпорхнула, уже успев привести себя в порядок, чистенькая и умытая. Мы бросились к платформе, я спросил на бегу:
– Так кто там?
Она удивилась:
– Я думала, тебе неинтересно…
– Не расспрашивать же при шофере! Отвез бы не в Малую Урюпинку, а в большую психушку. Там не только пришельцы, даже наполеоны стадами ходят.
– Он из наших, – ответила она торопливо, никак не попадая в ногу со мной, – не совсем, правда… Он из самых Древних, прибыл на Землю очень давно. Я даже не пытаюсь узнать, как давно!..
– Резидент? – спросил я.
Она отмахнулась с пренебрежением:
– Древние в такие игры не играют. Он ищет истоки древней мудрости. Вообще-то он из соседней Вселенной, там осмотрел все метагалактики, следы привели сюда… Сперва пожил в нашем мире, узнал, что первым Творец сотворил именно Землю, а от нее пошли все остальные галактики, метагалактики, вселенные, гигамиры…
Я прервал:
– Он в Урюпинске? В смысле, в селе Малая Урюпинка?
– Так я слышала.
– Этот хлопец, – сказал я уважительно, – может что-то знать полезное для нас. Ты сможешь его опознать?
– Конечно, – ответила с некоторым удивлением. – По ауре.
– Ого! А что, аура есть у каждого?
– Естественно, – ответила она. – А ты не знал?
– Слышал, но… А какая у меня?
Она непроизвольно бросила взгляд на место, что над моей макушкой, поморщилась.
– Тебе лучше не знать.
– Ладно, – согласился я поспешно. – Меньше знаешь, спишь спокойнее.
Она посмотрела с подозрением:
– Это в могилке, да?
– А где еще, – удивился я, – если заплатил все налоги? Сперва, правда, можешь спать на садовой скамейке, на вокзале, а потом… Поднажми, поезд отправится через три минуты, а нам еще на платформу полчаса подниматься с твоей прибалтийской прытью.
Она вспыхнула, ступеньки замелькали под нашими подошвами, мы выбежали наверх, будто нами выстрелили из бутылки перегретого шампанского. Электричка уже подкатывает, быстро сбрасывая скорость, к перрону. Народ в вагоны вваливался довольный, метро в Южном Бутове самое клевое, праздничное, в самом деле скоростное метро двадцать первого века, после него уже только нуль-транспортировка, все в кайф, а везде унылые подземки…
Мы с торкессой заняли место возле окна, она с восторгом рассматривала с высоты эстакады проносящиеся здания этого элитного района Москвы, куда постепенно перебирается весь истеблишмент. Здесь как будто всегда светит солнце, настолько дома яркие, праздничные, светло украшенные, спроектированные и с учетом нанотехнологий, и с помощью новейших материалов.
Я засмотрелся, как по стенам скачет одетый в красное с синим человек в маске, с одного небоскреба на другой перелетает по-тарзаньи на лиане. Причем сам же их моментально и лепит, только настоящий паук выстреливает паутиной из задницы, а этот… этот как-то иначе, не рассмотрел, но штаны ни разу не снимал, это точно, я бы заметил, ибо как раз присматривался к порхающему над этим тарзаном мужичку на летающем скейтборде.
Внизу по проезжей части улицы двигался человек в костюме германского аса времен Второй мировой войны, курил «Хорст Вессель» и с недоумением косился на охреневающих прохожих, вынимал из нагрудного кармана расческу и приглаживал волосы, поправлял галстук, но прохожие все равно как-то странно поглядывали на волочащийся за ним по мостовой парашют.
Вагон несся почти бесшумно, смотреть из окна все равно что из самолета, летящего низко над землей. Если бы не приходилось то и дело притормаживать перед станциями, останавливаться, очищать перрон от скопившегося люда, а потом снова разгоняться, мы бы, казалось, неслись уже со скоростью звездолета.
Мои соседи по сиденью, грустные немолодые интеллигенты, разговаривали, естественно, о кризисе духовности и предельном одиночестве современного человека.
– Одиночество, – печально говорил один, – это привычка не запираться в сортире…
– …и когда некому напомнить, что ты козел.
– Одиночество, – добавил первый, – это когда есть телефон, а звонит будильник…
– Одиночество – это когда можешь один выпить бутылку водки…
Первый заметил, что я прислушиваюсь к их разговору, сказал мягко, с долей зависти:
– Вам, молодой человек, это чувство незнакомо…
Я сдвинул плечами:
– По-моему, одиночество – это когда вы не получаете по почте ничего, кроме списка рассылки.
Оба переглянулись, переспросили в один голос:
– А что это?
– Полное одиночество, – пояснил я, – когда с Новым годом тебя не поздравляют даже спаммеры… Ах да, вы же не признаете Интернета, пишете только гусиными перьями! Тогда такое определение: одиночество – это тогда, когда всю ночь разговариваешь сам с собой и тебя не понимают.
Оба заулыбались, хорошее определение, выражающее глубину их интеллигентной бездны, а торкесса поинтересовалась у них вежливо:
– Скажите, пожалуйста, Малая Урюпинка скоро?
Один задумался, второй оказался менее интеллигентным, потому смышленее:
– Через две остановки на третью!.. А там совсем немного через поле пешком по тропке…
Я посмотрел на проход, постепенно заполняется дачниками, сказал торкессе на ушко:
– Поднимайся, иначе не протолкаемся к выходу.
На наши места с облегчением ломанулось с полсотни человек, мы кое-как выбрались в проход, а оттуда вынесло людским потоком на перрон.
Спускаясь по ступенькам, я поинтересовался:
– А над Малой Урюпинкой какое-нибудь свечение зришь?
Она покачала головой.
– Нет, конечно!
– Но как же тот пришелец из другой вселенной?.. Он что, у него нет ауры?
Она взглянула почти с сожалением:
– А ему зачем? Мы для него как муравьи. Если и есть аура, то в другом… другом спектре. Извини, ты даже не знаешь таких слов.
ГЛАВА 12
Небо здесь, далеко за городом, огромное и необъятное, настоящий купол, под которым проплывают лиловые облака. Здесь надежно и защищенно, а по ту сторону хрустального свода пусть хоть бездны космоса, хоть ужасающие звездные миры, это все там, а здесь на плоской земле сгрудились, как овечки, белые аккуратные домики, сараи, ветряная мельница, сельпо.
С заливного луга босоногий Павлик Морозов гонит стадо коров, запад уже алеет, заливается кумачом, пастушок словоохотливо объяснил, что село у них маленькое, заброшенное, после раскулачивания почти никто сюда не приезжал, даже кина нет, молодежь уехала в город, одни старики, приезжих нет, только у бабки Маланьи поселился какой-то турист, хорошо платит, но чудаковатый, никуда не ходит, девок не щупает, только с утра до вечера вспоминают с бабкой старые времена, наверное, бывший, хочет свое имение и крепостных обратно вернуть…
Торкесса встрепенулась, я тоже ощутил азарт охотника. Домики только издали выглядят аккуратными, и то когда солнце подсвечивает их, как памятники старины, а вблизи это полуразвалившиеся избушки с красными звездами на калитках, заросшие бурьяном дворы, худые козы, предоставленные сами себе, одичавшие куры…
Домик бабы Маланьи, как водится, на отшибе, в старину так селились ведьмы, а те из них, что стали ягами, вообще перебрались в дремучие леса. Торкесса бледнела и краснела попеременно, по ее лицу ходили цветные пятна.
– Благоговение? – спросил я понимающе.
– Что? – переспросила она, не поняв.
– Говорю, – объяснил я, – чувство, испытываемое человеком к Богу и собакой к человеку. Ну, у вас богов нет, вы ж продвинутые, так у вас благоговение находит другие мишени…
Она раздраженно отмахнулась:
– Ты ничего не понимаешь!
– Ты тоже, – заметил я, – но ты ведь чуйствуешь, да? Вот всеми фибрами, всем эпителием и всеми органами, особенно спинным мозгом, только седалищный нерв молчит, молчит в тряпочку.
Огрызнуться не успела, домик приблизился, пришлось умолкнуть. Бабы Маланьи не видно, я представлял ее в виде дряхлой сморщенной старушки, а от колодца с коромыслом через плечо, раскачиваясь на ходу и выплескивая воду, двигается пошатывающейся походкой человек в старой, поношенной одежде и в растоптанных башмаках, из которых торчат пальцы. Подошва одного подвязана веревочкой, но все равно отстает и пришлепывает при каждом шаге.
– А вот и пришелец, – сказал я с неясным чувством злорадства.
Торкесса взглянула на меня с испугом.
– Почему? По ауре? Так ее не видно даже мне…
– Ведра с водой тоже надо уметь носить, – объяснил я, – да еще полные! Приноровиться к такту, соразмерить с амплитудой шагов, учесть гравитацию планеты и солнечных пятен…
Она прошептала с чувством, похожим на благоговение:
– Видимо, он в самом деле не зря…
– Да, конечно, – согласился я, а сам подумал, что хорош был бы я, если бы попытался среди дикарей добывать огонь трением. Или даже высекать из камней. – Это в самом деле Великие Знания… И – почти потерянные. Как и сложнейшее искусство изготовления хомутов… Об этом как-нибудь в другой раз. Даже обучу носить, тебе понравится.
Она все отставала, замедляла шаг, я чувствовал, как в ней дребезжит каждая косточка, каждый фибр и небр, а также карб в астрале, я же встретился с пришельцем почти у калитки, улыбнулся, видя, что половина воды расплескалось по дороге, сказал доброжелательно:
– Трудная наука носить воду? В вашей галактике такое не умеют?
Он взглянул остро, лицо слегка дрогнуло, в глазах возникло смятение. Я открыл перед ним калитку, это и я знаю, за какую веревочку дернуть, у моей бабушки тоже такая, пришелец проговорил нетвердым голосом:
– Спасибо… Как вы узнали?
Я пропустил его вперед, сам пошел следом, а когда он у крыльца начал трудное дело снимания коромысла, поддержал, чтобы не расплескал и остатки воды.
– Как продвигается дело с поисками Великой Сермяжной, – спросил я, – а также исконной и Посконной… Ах да, в этом акцепте ее искал еще Васисуалий, а вы ищете под углом Великой Истины?
Он проговорил слабым голосом:
– Присядем…
Торкесса остановилась в сторонке, пришелец лишь мазнул по ней безразличным взглядом, таких полно во Вселенной, привык, не замечает, как мы не замечаем воробьев и муравьев. Мы присели прямо на пороге, отсюда такой дивный вид на луг, на далекий лес, на застывшие над ним багровые облака.
– Вы знаете, – сказал он надтреснутым голосом, – ищу, ищу, ищу… но в последнее время такое отчаяние накатывает, что вот взял бы да разнес всю эту Галактику в пыль, вернул ее в первоначальную праматерию, это для меня раз плюнуть, ведь так обидно, что Истина так близко, так возможно, и так возможно, и даже вот так возможно, но я ее никак, ну никак, даже не пощупаю, не то чтобы овладеть…
Дилетант, понял я. Стопроцентный дилетант, то есть человек – кто готов на радость открытия, но не на его муки, однако, будучи человеком, то есть существом, которому дан язык, чтобы скрывать мысли, сказал со знающим видом:
– О, вы дилетант!.. Дилетанты – великие люди, они делают не как надо, а как хочется, что вообще-то единственно правильно.
Он ожил, сказал с просветленным лицом:
– Да-да!.. Я чувствую, чувствую, что… но это трудно выразить…
Дилетант, повторил я про себя. Это человек, испытывающий радость делать то, что не умеет, или, как называет их Лена Мельникова, слесарь от истории.
– Не будем тянуть резину за хвост в долгий ящик, – сказал я. – Иногда счастье сваливается так неожиданно, что не успеваешь отскочить. Жизнь на Земле тем и прекрасна, что далеко идущие планы имеют свойство уходить безвозвратно, а вот там, где не ожидаешь, там и… рвется. А то и вовсе лопается, если вы понимаете, о чем я. И все же мне чуется, я знаю, чем вам помочь…
Он замер, глядя на меня жадными глазами. Торкесса судорожно всхлипнула, снова застыла, как будто суслик превратился в соляной столбик.
– Но сперва один вопрос, – предупредил я, – а то знаю вас, мудрецов, сразу же уйдете в поиски, не замечая, каких прекрасных гусениц топчете.
– Говорите! – вскрикнул он. – Да говорите же скорее!
Я покосился на торкессу. Она смотрела жадными глазами.
– Ну, – сказал я, – такие мелочи, как есть ли Бог и как устроена Вселенная, нас не интересуют, а также мне вовсе не нужны исходники мироздания. Что меня интересует, так это местонахождение в данный момент господина… Лилея, как его кличут?.. резидента проклятой разведки, что украла нашего резидента… ну, не совсем нашего, может быть, он из рыб и вообще коммунист, однако сейчас нам важен…
Пришелец прервал, сказав быстро:
– Он сейчас вот здесь…
В его руке возник старинный лист пергамента, в черноте пробежали искорки, превратились в галактики, звезды. Возникла и быстро увеличилась планета Земля, появилась Москва, сперва вид из космоса, тут же превратилась в абсолютно точную топографическую карту с идеальной привязкой к широтам и долготам, укрупнился район Северного Бутова, ну это понятно, в сравнении с Южным – там одни бандиты, замигал крохотный огонек.
Я всмотрелся, знаю этот микрорайон, там «Синяя птица», хороший универсам, дома улучшенной планировки, кивнул, и в тот же миг листок исчез, рассыпался на атомы, чтобы, значится, никаких следов пребывания инопланетного разума.
– Прекрасно, – ответил я, – а теперь я подскажу вам более верное направление… скажите, разве вы искали Истину именно там, где надо ее искать? Я имею в виду, в шорохе травы, в форме облаков, в этой дивной гармонии заката, что непонятно отзывается в фибрах, рождая Великое Понимание от осознания Незнания и вселенской Сопричастности на некоем уровне? Эта Великая Истина лежит, как раскрытая книга, вот прямо перед вами, а вы пытаетесь узнать ее у старухи, что сама когда-то лишь краешком соприкоснулась с нею, и это наложило печать на всю ее жизнь… Вот вся эта мудрость! Она здесь…
Я обвел широким жестом луг, порхающих бабочек, тяжелые лиловые облака над темнеющим горизонтом. Пришелец следил за моей рукой просветленным взором. На лице медленно проступало умиление, губы сложились трубочкой. Он уже не видел нас, не слышал, начиная вбирать в себя Величайшую Премудрость.
– Пойдем, – сказал я торкессе. – Он поплыл… Это займет надолго.
Она спросила тревожно:
– Насколько? Ведь мой мир тоже в этой Галактике! Правда, на другом конце. Но все равно…
– Очень надолго, – заверил я. – Тепловая смерть Вселенной наступит раньше, намного раньше. Пойдем, пока твоего резидента не перевезли в другое место. Выкуп уже запросили?.. Нет? Странно… Тогда это не чеченцы, точно. Может быть, хохлы? Ну да ладно, троянскому коню смотрят не в зубы, потом разберемся.
Сразу за околицей проголосовали, тетка на стареньком запоре подбросила до шоссе, там поймали частника и прибыли к автосалону. Чтобы купить ярко-зеленый опель, потребовалось три минуты, да семь минут регистрация, получение номеров. Я все спешил, чтобы успеть до закрытия, переплачивал, благо кредитная карточка у меня от Индельва безразмерная, а после покупки нам ласково сообщили, что работают круглые сутки, вэлкам, поскорее разбивайте это приобретение вдрабадан и приходите еще.
Через пятнадцать минут уже выехали за ворота на новеньком автомобиле. За какие-то сотню кусков в автосалоне заменили мотор на форсированный от гоночного, снятый нашими умельцами с авто самого Шумахера, я пробовал его на разные трюки, бросая на шоссе из стороны в сторону, прыгая с места на зеленый свет, был впечатлен, но торкессе сказал снисходительно:
– Жаль, недостает некоторых штучек…
– Каких?
– Ну, вот когда я на секретной службе Ее Величества ловил осьминожку и возвращался из России с любовью, мне надо было угнать за шестьдесят секунд и сорок восемь часов восьмерых женщин… гм… память подводит, вспомнить бы все, а то вертится перед глазами, как я дюк Нюкеном в кваке и анрыле через девятые врата в поисках потерянного ковчега пролил первую кровь, потом вторую… затем третью… насчет четвертой не помню, но странно, если бы не пролил, это как-то даже не по-человечески… потом девять с половиной недель, гм… про это не надо, словом, завтра не умрет никогда, а бриллианты форева! Умри, торкесса, но не сейчас, а сейчас мы снова за золотом Маккены уже в который раз, добро пожаловать в наш бойцовский клуб…