Я рассматривал толпу, одной рукой мял плечи торкессы, очень податливые, мягкие, мятельные, пальцы так и впиваются в эту сладкую плоть, сказал со снисходительностью богатого дурака:
– Все-таки лучше бизнес… Социология – для нее нужна голова, а для бизнеса нужны мозги…
Ковбой фыркнул, сказал уверенно:
– Да какой бизнес возможен без социологии?.. Разве это не мы, социологи, доказали, что в основе всей человеческой деятельности лежат чиста экономические мотивы?
Я сказал коварно:
– А как же, к примеру, крестовые походы?
Он отмахнулся:
– Фигня! Чиста экономические мотивы.
– Крепкая мужская дружба? – спросил я.
– Гомосеки, – определил он уверенно. – Орест и Пилад, Аяксы, Зигмунд и Ганзелка, триста спартанцев – тоже гомосеки, Гастелло пьяный заснул за штурвалом, а Матросов просто поскользнулся на льду…
Я кивал, но последние слова зацепились в сознании, я ухватился за них, как за соломинку:
– Погоди, погоди… А при чем тут Матросов?
Он подумал, пожевал губами, переспросил:
– А что, я неверно излагаю?
– Да вообще-то верно, – пробормотал я. – По-своему. Анна Каренина, она… кто?
– Дура, – отмахнулся он. – Спешила успеть домой до того, как вернется муж. Споткнулась о рельсу перед поездом…
– Муций Сцевола?
– Брехня, – ответил он хладнокровно. – Легенда.
– Филемон и Бавкида? Ну, которые жили долго и счастливо и умерли в один день?
– От оргазма.
– Моцарт и Сальери?..
– Гомосеки. Один другого отравил за измену с Чайковским.
– Непорочная Мать Божья?
– Лесбиянка!
– Ньютон?
– Трахался со своей племянницей, ее собакой и соседскими козами.
Плечо торкессы напряглось, но чувствовал это только я, мои пальцы сдавили предостерегающе, еще рано, ничего не доказывает, точно с такой же предвыборной программой выступают все демократы, кандидаты от западников, а также все сторонники вступления России в НАТО или хотя бы в Европейский Союз при департаменте малых стран США.
Ковбой вздрогнул, улыбка застыла, он всмотрелся в нас внимательнее.
– Что-то, – сказал он с расстановкой, – вы больше похожи на социологов, чем я сам… Кто вы, ребята?
– Догадайся с трех раз, – предложил я. – Но догадывайся тихо, не двигайся. Мой кольт нацелен тебе в пузо. В самый низ, если понимаешь, о чем я.
Он побледнел, глаза забегали, рука очень медленно пошла к барной стойке и опустила стакан. Торкесса предложила деловито:
– Пора выводить на улицу.
Ковбой сказал напряженным голосом:
– Что-то я не вижу кольта.
– Он невидим, – заверил я. – Я его держу в третьей руке. Тоже незримой.
Ковбой затравленно огляделся, все еще не двигаясь с места.
– Вы не подумали, что я здесь не один?
– Ты здесь один, – сказал я, хотя мурашки по спине побежали. – И никто тебе не поможет.
Торкесса сказала с торжеством:
– Двигайся к выходу. Двигайся медленно.
– Хорошо, – произнес он упавшим голосом.
Мы с торкессой переглянулись, аки триумфаторы, в тот же момент я получил сильнейший удар в солнечное сплетение – это у ковбоя из живота выдвинулась третья рука с кулаком, подобным кувалде, торкесса вскрикнула, а ковбой, отпихнув ее, бросился в толпу танцующих. Превозмогая боль, я кое-как разогнулся, дыхание все еще не вернулось, ринулся следом.
Мы проталкивались, впереди меня иногда возникали людовороты, я изо всех сил стремился нагнать, веселые смеющиеся люди хватали меня за руки, за плечи, девушка обняла за шею и поцеловала, я высвободился только для того, чтобы попасть в объятия другой, по дороге к выходу на меня надели гирлянду с цветами, парень в желтой одежде предложил вступить в харю Кришне, а крепкий мужчина с холодными глазами поинтересовался, готов ли я подписать контракт с ограниченным контингентом солдат удачи для восстановления прав президента Чомбе…
Ковбой выметнулся, как наскипидаренный, подозреваю, что у него не только три руки, но и шесть ног, пронесся к стоянке, прыгая, как кузнечик, через попадавшиеся автомобили. Я бросился к своему, по сигналу двери распахнулись навстречу, выхватил из бардачка пистолет, но из дальнего ряда уже выметнулся черный BMW с затемненными стеклами, с огромной скоростью вылетел на улицу, там его занесло, слегка задел колесом бордюр, но выровнялся и понесся стрелой по темной улице, включив дальний свет.
Подбежала запыхавшаяся торкесса, глаза как блюдца:
– Это неправильно! Неправильно!
– Что?
– Он не имел права так… Это запрещено!
Я буркнул:
– Садись. Может быть, еще догоним.
– Я подам жалобу в межгалактический совет по правам!
– Да, конечно, – сказал я. Включил зажигание, вырулил на шоссе. – У нас тоже есть такой ковбой с крылатыми ракетами… Но вот только ему по фигу межгалактический совет ООН. Кладет на него совсем не музыку…
Машины шарахались в стороны, я вел свой снаряд, как будто пытался догнать нечто и протаранить. Страшили только перекрестки со светофорами, да еще у гаишников теперь есть карманные радары… хотя и без радара видно, что несемся за сто девяносто, сейчас все дело в том, как себя чувствовать: если струшу и начну оглядываться, искать глазами блюстителей закона, то тут же появятся, остановят, обыщут, опозорят, но если я герой, в самом деле герой, а не простой герой, как Тартарен или Обломов, то…
Я выпятил нижнюю челюсть, постарался смотреть вперед и только вперед: тупо и непреклонно, сосредоточился на мысли, что должен догнать, перегнать, достать и перестать… тьфу, догнать и ликвидировать гада.
Торкесса вскрикнула:
– За нами хвост!
Я хмыкнул суровым мужественным голосом:
– Не хвост, а погоня. Восемь машин. Твой гад явно ухитрился вызвать группу прикрытия. Они за нами едут от бульвара Ушакова.
– И ты мне ничего не сказал?
– А что бы ты сделала? – поинтересовался я.
Она надулась, как мышь на крупу, вжалась в сиденье. Машина проскакивала между ползущими неспешно, время от времени я привычно выскакивал на встречную полосу, гнал, пока навстречу не показывался очень уж могучего сложения грузовик, такой дорогу не уступит, я подавал вправо, там обязательно кто-то шарахнется с воплем: «Подрезают!»
Впереди несколько человек возятся на дороге, что-то роют, идиоты. Стремительно приблизился заборчик, выкрашенный красными и белыми полосками. Я успел увидеть надпись крупными буквами: «Remont dorogi», поздно, удар, в стороны разлетелись щепки заграждения, что-то заскрежетало.
Торкесса вскрикнула:
– Ты кого-то сбил!
– Ну и что? – огрызнулся я. – Их семь миллиардов!
– Надо остановиться и помочь!
– Щас, – ответил я саркастически. – Вот только шнурки завяжу!.. Гуманистка. Уверена, что это настоящие хохлы, а не грокхи?
Она открыла рот, я думал, от возмущения, но внезапно завизжала, а дорога внезапно оборвалась. Я же сдуру нажал не на тормоз, а на газ, машина дернулась и почти прыгнула с края.
В ушах звенел пронзительный визг, машина неслась по воздуху по крутой дуге, я крутил баранку, пытаясь повернуть назад, но колеса почему-то не слушались. Похоже, я все-таки потерял управление, это же третье кольцо, эстакада на огромной высоте…
Впереди появилось и стремительно бросилось на нас огромное здание. Раздался грохот, звон разбитого стекла, колеса ударились о бетонный пол с такой силой, что меня подбросило и шарахнуло макушкой о крышу, а торкесса прикусила язык и умолкла. Мы понеслись по длинной дуге, по обе стороны рядами замершие автомобили, солидные, чопорные, я крутил руль, сбавляя скорость и приноравливаясь, наконец влетел на пандус, ведущий вниз по спирали, понесся, постепенно сбавляя скорость, но все равно выкатили, пожалуй, чересчур быстро.
Охранник гаража укоризненно покачал головой, я приоткрыл окно и сказал нервно:
– Там сквозняк на третьем этаже… Мою машину могло продуть!
– Исправим… сэр, – сказал он испуганно, – наш недосмотр, сейчас же пошлю туда ремонтников.
Железные ворота распахнулись, мы выкатили сразу же на автостраду. Торкесса оглянулась, вскрикнула. Эти ребята, что гнались за мной, успели затормозить перед обрывом, но недостаточно быстро, потому сейчас сыпались, как горох, не долетая даже до фундамента этого восьмиэтажного гаража. Вообще-то не совсем сыпались, они все же пролетали какое-то расстояние по красивой дуге, но неэстетичной, короткой, тупорылой, падение все ускорялось, затем удар об асфальт, треск металла, лязг, звон битого стекла, красные брызги на сером дорожном покрытии, что создает незабываемую цветовую гамму.
– Поехали, – сказал я со вздохом. – Похоже, того гада все-таки потеряли.
– Ты совсем бесчувственный, – упрекнула она. – Это же твои земляне!
– Чем меньше грудь у женщины, – заметил я, – тем ближе к сердцу она воспринимает происходящее.
Она тут же заткнулась, я постепенно сбавлял скорость, повернулся к торкессе.
– Думай, – сказал я требовательно. – Хоть ты и красивая, этого достаточно, признаю, но сейчас я ничего не могу предложить, как ждать, пока нас не попытаются достать снова. А для этого лучше всего сходить пока в стриптиз-бар, расслабиться…
– Нет! – сказала она поспешно. – Я лучше буду думать. Ты слишком уж пялишься на этих толстых. Не понимаю, что мужчины находят в толстых? Толстыми быть так легко, а пусть попробуют похудеть… Есть еще одна ниточка, но слишком тонкая, ее вряд ли стоит принимать во внимание…
Я воспрянул духом, ведь самые тонкие как раз на поверку и оказываются самыми прочными, а то и вообще единственными:
– Рожай, рожай быстрее!
Она взглянула с испугом:
– Что, уже?.. А когда ты успел? Я пока не чувствую даже шевеления… Правда, если хорошо прислушаться…
Я прервал торопливо:
– Не надо! Не надо прислушиваться. Такое наприслушиваешь, что… Выкладывай, выкладывай!.. Да не в современном смысле, а в том старом: говори, что знаешь об этом самом… который, как богатый жених, пока еще на тонкой ниточке!
Она смотрела с недоумением, потом поморщилась, проговорила нехотя:
– Местная резидентура пользуется иногда услугами и местного отребья. Когда надо что-то достать, купить, украсть… Так вот был замечен некий Вовик, не то промышляет краденым, не то сам это краденое… украдывает. Его завербовали, он работает на них уже давно…
– Оставь подробности следователю, – сказал я нетерпеливо. – Говори адрес!
– Сворачивай назад к Северному Бутову…
– Ясно, – сказал я удовлетворенно, – разве в Северном может быть что-то приличное?
Она сказала ядовито:
– А если бы ты жил в Северном, что сказал бы?
– Но я там не живу, – ответил я резонно, – а теперь куда?
Машина глотала километры, оставляя позади, правда, их же, но уже использованные, а впереди вырастали высокие светлые дома, затейливо украшенные, яркие, суперсовременные, с широкими удобными улицами, все строится на вырост, уже с учетом не телег и карет, как строили Тверскую и весь Центр, а растущего вала автомобилей.
– Сверни вон на ту магистраль…
– Молодец, – похвалил я, – не умничаешь, пальцем показываешь. Ты просто идеальная женщина! А теперь куды?
– Поверни направо… Направо, я сказала!
– Извини, – сказал я виновато, – чисто мужской рефлекс…
Мы проскочили перед носом автобуса, рядом мелькнула серая стена дома, я снизил скорость, торкесса снова указала пальчиком:
– Он скрывается в этом доме!
Я окинул взглядом гигантское здание, их иногда называют китайской стеной за длину, да и семнадцать этажей – это семнадцать, а не, скажем, двенадцать.
– Предлагаешь прочесать?
– Можно бы, – ответила она возбужденно, – но, к счастью, он в прошлый раз на месте преступления неосторожно чихнул, это его и погубило.
– Как? – спросил я. – Лопнул?
– Нет, но по капельке мокроты, вылетевшей из горла и попавшей на стену, мы сразу же определили, что он самец, высокий рост, глаза голубые, арийские, вид нордический, на левой щеке шрам, на правом виске родинка, ему двадцать семь лет три месяца и шесть дней, а проживает в этом доме в квартире семьсот восемнадцать!
Я сказал с великим уважением:
– И это все по капельке слюны? Которая к тому же сразу высохла… Круто!
– Да, – сказала она нетерпеливо, – у нас совершенные методы анализа. К тому же все данные подтвердились благодаря там же найденному паспорту, который преступник выронил при грабеже. Мы идем или нет?
Я приткнул машину между стареньким жигуленком и навороченным джипом, торкесса дождалась, пока распахну дверцу с ее стороны, женщины быстро садятся на голову. Консьержка отсутствует, дверной замок сломан, на стене нацарапан номер кода, стены расписаны всякой дрянью, а в лифте пахнет мочой. Торкесса высоко вскинула брови, поморщилась, я сказал:
– Статистика говорит, что в лифтах чаще писают люди, чем собаки!
Она буркнула:
– Мы к такому сейчас и идем.
– Ну у тебя и нос, – похвалил я. – Везде дерьмо чует!
ГЛАВА 14
Она брезгливо отвернулась. Лифт поднял нас на семнадцатый этаж, мы вышли настороженные, я сунул руку в карман и стиснул рукоять пистолета. Торкесса подошла к двери с номером семьсот восемнадцать, я хоть и без такого удивительного носа, что везде дерьмо чует, но сразу определил, что квартира однокомнатная, ибо трехкомнатная рядом, а на той стороне площадки две двухкомнатные, хозяин небогат, дверь простая, без наворотов…
Я полагал, что торкесса будет звонить, приготовился спрятаться, если хозяин вздумает рассматривать звонящего через глазок, однако она сразу же сунула в замочную скважину шпильку для волос, у меня научилась, волосы красивой волной хлынули на спину. Я засмотрелся, забалдевший, не заметил даже, как дверь абсолютно тихо приоткрылась.
С пистолетами в руках мы проскользнули в прихожую. Я придержал язычок замка, чтобы не щелкнул, осторожно прикрыл дверь. Когда обернулся, напротив меня оказался парень с вытаращенными глазами, глупым лицом и пистолетом в руке, а миниатюрная женщина с обалденной фигурой, с падающими на спину роскошными волосами уже прихорашивалась перед другим зеркалом.
– В квартире тихо, – прошептал я. – Никого нет?
– Почему так решил?
– Тихо же, – повторил я шепотом.
– Он может слушать музыку в наушниках, – строго отпарировала она.
Из ее сумочки появились щеточки, цилиндрические палочки, тюбики, флакончики, все это разложила на полочке перед зеркалом и, всматриваясь в свое отражение, быстро и умело накрасила ресницы. Они на глазах удлинились, стали густыми и пушистыми, в глазах появился загадочный блеск, синева стала ярче, просто пронзительно яркой, радужная оболочка словно расширилась на половину глазного яблока, а ее умелые пальцы тем временем уже ровняли брови: где выщипала, где подкрасила, продлила дуги к вискам, придавая модную в этом сезоне знойную восточность, кончики пальцев постучали по щекам, потерли круговыми движениями под глазами, затем вскинула голову и резко взбила тыльной стороной пальцев, значит, где ногти, подбородок, сильно натягивая шею.
Из сумочки появились более объемные коробочки для накладывания маски, но взглянула в мое ошалевшее лицо, скривилась, сказала с сожалением:
– Ладно, в другой раз…
– Ты же выглядишь молодо, – сказал я с трудом, ненавижу говорить глупости, а разве это не глупость – уверять молодую женщину, что она выглядит молодо, – круто, клево! Тебе не дашь даже и… в самом деле не дашь, правда!
Она благодарно улыбнулась, дура, как же на это все покупаются, а еще магистр звездных наук, и с пистолетом в обеих руках, чуть враскорячку, готовая стрелять в любой миг, палец на курке, напряженная, как струна, из-за чего ее прелести вздуваются под тонкой тканью моей рубашки еще выразительнее, двинулась из прихожей, не шибко просторной, к тому же заставленной с одной стороны обувью, а с другой стороны столиками, шкафчиками, а на стене из-за недостатка места два велосипеда на вбитых крюках, один над другим.
Я на всякий случай коснулся зеркала – это оказалось, как я и ожидал, зеркальной дверцей шкафа, открылся длинный ряд одежды на плечиках. Торкесса оглянулась, я все еще не следовал за нею, за ворохом одежды кто-то может спрятаться, сто раз такое в кино видел, это только в анекдотах тут стоит голый мужик и ждет трамвая, а наяву, в смысле в кине, здесь обычно крутой дядя с автоматом в загорелых руках.
– Что-нибудь интересное? – спросила она шепотом.
– Не очень, – ответил я, рассматривая за двумя двубортными костюмами изящный камзол с золотыми галунами и позументами, новенький мундир с эполетами, темный, слегка потертый сюртук с двумя большими звездами и алой лентой через плечо, а также набор вязаных рубашек, которые так хорошо надевать и под кирасы, и под стальные доспехи. – Но, чувствуется, хозяин здесь живет довольно давно… Кроме того, хозяйственный, что не переходит в скупость, однако достаточно бережлив.