– Спасибо тебе, Эпона! – Гёндуль низко поклонилась в ту сторону, где мелькнула на миг богиня.
– Спасибо тебе, Эпона, – все как зачарованные повторили эту фразу и положили поклон. Даже отец Целестин.
Он припомнил всё, что когда-либо слышал о таинственной древней богине. Самое потрясающее, на взгляд монаха, было то, что Эпона показалась им сама, – обычно она крайне редко представала пред людьми. Ну а кроме того, отец Целестин считал, что её время давно ушло: Эпона входила ещё в римский пантеон богов, а сами древние римляне переняли манеру ей поклоняться у сгинувших ныне кельтов, почти сразу же после Рождества Христова. Монах видел в Италии остатки её культа – почему-то на редкость стойкого: несмотря на то что богов Олимпа римляне прочно забыли, изображения Эпоны присутствовали почти во всех конюшнях, и даже в обители святого Элеутерия, на балке, поддерживающей потолок, какой-то нехристь нарисовал кельтскую богиню именно в том виде, в котором она предстала сейчас перед отцом Целестином, – стоящей меж двух лошадей. Неужели боги кельтов ещё не ушли за границы этого мира? Видать, не ушли. Да и викинги тоже помнили Мать Лошадей, пускай её имя почти не встречалось в сагах и эпосах.
Эпона просто была. Независимо от богов норманнов, римлян или других народов. Просто была. И может быть, Матери Лошадей люди поклонялись ещё до того, как появились боги самых-самых древних египтян или ашурцев. И сейчас она ответила на призыв дальних потомков тех людей, которые пасли свои табуны на заре мира, в неразделённом царстве Мидденгард, зная, что и судьба Эпоны зависит от удачи нескольких человек, решившихся на доселе небывалое дело. Всё-таки она добрая богиня этого мира и, наверно, как и Один, не хочет покидать его.
Оставшуюся поклажу собрали быстро. Огонь ётунов мало что пощадил, а испорченные дурным пламенем вещи брать с собой нельзя, как и всё, к чему прикасалось злое. Наскоро подкрепились сушёной рыбой и хлебом – отец Целестин заявил, что пускай сюда набежит вся нечисть из Трёх Миров во главе со своим прародителем, но он с места не сдвинется, пока не поест. Ехать с урчащим желудком он не собирается. Гёндуль, кстати, монаха поддержала.
Пару раз проглянуло сквозь тучи холодное солнце, и, по счёту монаха, светило едва перевалило зенит. Ветер, безостановочно дувший с запада, слегка утих, и теперь можно было не ёжиться от холода, как только холодный ветер раздувал полы плаща. Конунг Торир, окончив трапезу, неожиданно преклонил колени у костерка и, коротко отблагодарив Одина за убежище и защиту, бросил в огонь кусок мяса и хлеба. Пусть жертва и была бескровной, отец Целестин по привычке ругнулся (правда, едва слышно), но, услышав после этой выходки укоризненные слова Видгара: «Один же тебе и нам жизни спас», устыдился.
«Вот, ещё немного, и я стану закоснелым язычником. Ну отчего проклятущих великанов боги да валькирии распугали? Отчего Господь не внял мольбам недостойного раба своего и не послал в заступничество сонм ангелов своих?» – думал монах, пока его с натугой и хриплой руганью Гуннар, Торир и Гёндуль взгромождали на лошадку и сам святой отец судорожно цеплялся одной рукой за попону, а другой – за гриву несчастного животного.
– Вот что, мальчики! – заявила валькирия. – Я вас провожу, пожалуй, паче что у вас один конь считай что без поклажи. – Она ткнула большим пальцем на груду обгоревшего тряпья и меха, лежавшую рядом с костром.
Действительно, теперь на лошадь были увязаны только сумы с оставшейся едой, которой и так много не сохранилось.
Гёндуль прицепила к одной суме обломки своего красивого щита, меч сунула эфесом вверх в правый мешок и удивительно легко вскочила на спину коньку. Монах, тяжело вздохнув, подумал о том, что теперь не только его лошадке придётся потаскать на спине тяжестей.
– Ну, теперь можно отправляться, и да помогут нам в пути боги! – Видгар взял поводья, но всплеск пламени заставил его оглянуться. Костёр Одина, выбросив вверх облако белых искр, словно попрощался с людьми и начал угасать. Последний язычок огня полыхнул в воздухе, когда замыкавший маленький отряд конь Торира уже выступил за пределы чёрного пятна гари, окружавшего исполинский валун.
Первое время ехали молча, и только Гуннар, по своему обыкновению, насвистывал что-то очень грозное и воинственное. Если все происшествия последних суток и подействовали как-то на него, то германец не желал подавать виду, оставаясь по-прежнему вызывающе невозмутимым. Даже Гёндуль, чье жизнелюбие вчера вечером хлестало через край, сейчас походила на грозовую тучу в золочёном шлеме. Гудмунд смотрел на спутников с невыразимым почтением и боязнью. «Да, досталось нынче парню, – понимающе кивал головой отец Целестин, стараясь покрепче держаться за поводья. – Удивительно, как этот провинциал исландский не рехнулся умом от всего увиденного. Даром что старший сын конунга...»
Лошадки трусили по снегу своим излюбленным аллюром – не то шагом, не то рысью, и скоро далеко слева, на севере, появились чёрные линии скал на краю Скага-фьорда. Некоторое время Гудмунд искал подходящий брод через вчерашнюю речку – тот, через который переходили поток раньше, успели проехать, а возвращаться не хотелось. Только когда лошади осторожно прошли через неглубокую, но очень быструю и холодную воду, Гёндуль решилась заговорить с Ториром.
– Вот что я хочу тебе сказать, конунг... Ой! – Конёк резво перескочил через довольно глубокую яму, и валькирия едва удержалась в седле. – Тьфу, если на четырёх ногах такая тряска, то как же на Слейпнире-то ездить? А, так вот, слушай сюда, Торир. Слух о вашем походе уже по всему Мидгарду прошёл и, похоже, коснулся не только ушей Асов и добрых богов. Иначе что ётунам от вас бы понадобилось? Я с Тором потом парой слов перемолвилась, и решили мы, что не хотели они вашей смерти.
– Как так? – не понял Торир. – А тогда чего же? Зачем великаны на нас накинулись?
– Вот и я про то же! – кивнула валькирия. – Сам посуди, какой смысл нападать на пяток смертных такими силами? Отчего их столько пришло? И заметь, вход в Ётунхейм далеко от места, где мы стоянкой встали. Да захоти они нашей смерти, ни от кого бы и косточек с угольками не осталось ещё в самом начале. Опять же – жидким огнём ётуны только меня пронять хотели, и никого больше. И вот ещё что...
Гёндуль запнулась, будто раздумывая, говорить дальше или нет, но тут вмешался Видгар:
– Говори, воительница. Нам надо всё знать. Догадываюсь, ётуны нас, верно, схватить хотели?
– Похоже на то. Тор сказал, у некоторых бичи с собой были. Такими плетями, если умеешь, кого хочешь связать можно, а ётуны – великие искусники в том деле. В древности огненных великанов «Пламенными Кнутами» ещё именовали. Это когда они ещё Потерявшему Имя служили. Ну а ещё скажу, что, когда мы с Локи над морем сюда, в Исландию, к Одину летели, привиделась нам Ночная Всадница на крылатом волке.
– Ночная Всадница? – прищурился отец Целестин. – Это ещё кто?
– Этим именем боги называют ведьм, которые ездят на волках, – нетерпеливо пояснил Видгар. – Что, уж и в сагах никогда такого названия не встречал? А ещё письменник!
– Извини, вспомнил. Ты продолжай, Гёндуль. – Монах с обидой глянул на Видгара: молод, мол, ещё, чтобы замечания такие делать. Вот кто-кто, а монах-бенедиктинец разбирается в сагах и легендах получше твоего. Недаром девятый год среди норманнов живёт.
– Дело в том, что у богов и валькирий на ведьм чутьё, – рассказывала Гёндуль. – И Локи, и я приняли обличье лебедей, когда он, из Междумирья возвращаясь, меня случайно встретил. Ну, по старой дружбе вдвоём к Одину и отправились, прежде у Тора в Бильскирнире передохнув. А, считай, когда до берегов Исландии и десятка лиг не осталось, Локи тень приметил в облаках и сразу понял, что ведьма это. На запад летела. Мы за ней. Потом как на безоблачное место вышли, оказалось, что старуха на таком чудище восседает, что душа в пятки уйдёт, если увидишь. Волчище чёрный, и с крыльями, как у летучей мыши. Я таких в жизни не видывала. Попробовали мы догнать – не вышло: ведьма снова в облака скрылась, там мы её и потеряли. Вот теперь думаю, что ей на западе надо было? Да ещё и Локи заметил, что такие чёрные крылатые волки – Гармова семени твари – только в Междумирье встречаются. Видел он там таких. Тебя, конунг, это ни на какие мысли не наводит?
Торир промолчал. И вот тогда Гуннар вставил своё слово. Германец, как обычно, слушал внимательно, но до времени в разговор не встревал.
– На какие мысли? Тут ясно, что охота за нами началась. Ведьма та небось великанов упредить послана была.
Гуннар снова что-то засвистел через выбитый зуб. Он выразил чётко и ясно возникшее у всех подозрение. Да, так и получается. Етуны, ведьма, рассказ Одина о том, что Чёрному Дракону наследник Элиндинга живым нужен... Всё сходится.
– Что ж ты раньше про ведьму-то молчала? – пробурчал Торир. – Отчего Одину не сообщила? Он же должен знать.
– Да знай я, что ночью будет... – хмыкнула Гёндуль. – Вроде чем-то и польза. Беду от Скага-фьорда отвели. Ты подумай, что великаны в посёлке бы устроили, по ваши души заявившись?
Гудмунд побледнел:
– А они... Они теперь ведь опять придут?
– Может, и придут, – сказала Гёндуль. – Только им не вы нужны, а конунг Торир или Видгар.
Торир сжал кулаки и разразился отчаянной бранью, выложив в самых цветистых выражениях все свои мысли об огненных великанах, ведьмах, Нидхёгге и прочем, с ними связанном. Отведя душу, он сердито уставился на Видгара:
– Сегодня же в море выйдем. Пусть вечером, ночью, только побыстрее. Хёгни и его род не виноваты в том, что на нас такое проклятие лежит. А ну ходу!
Он ударил пятками в бока лошади и быстро поскакал вперёд. Гудмунд и остальные тоже пустили коней в галоп, понимая, что «Звезде Запада» необходимо уйти в море ещё до темноты. Только когда отряд спустился на берег фьорда и от посёлка его отделяла лишь одна скала, Гёндуль остановила скакуна:
– Мальчики, постойте-ка!
Торир развернул коня, а следом за ним и остальные тоже натянули поводья. Валькирия спрыгнула на прибрежную гальку.
– Вот что. Я вас тут покину... Ненадолго. Не нужно, чтоб меня ещё кто-нибудь видел. К Одину сейчас отправлюсь, расскажу всё, что знаю.
Она подошла к лошади Гуннара и протянула германцу руку:
– А ну нагнись, паршивец! – Обняв его за шею и пылко облобызав, Гёндуль церемонно попрощалась с Ториром, чмокнула в щёку Видгара и слегка оторопевшего Гудмунда, раскланялась с монахом, вознёсшим всем святым благодарственную молитву за то, что восхитительная валькирия не полезла и к нему со своими поцелуями.
– Ну, теперь скачите! До встречи! – Гёндуль подняла руку, и только мелкие камешки полетели из-под конских копыт. Вскоре фигура красавицы скрылась за скалой, а когда Торир подвёл отряд уже к крайнему дому посёлка, над головами людей пронёсся громадный белый лебедь. Птица сделала круг и, тяжело взмахивая снежно-белыми крыльями, унеслась на восток. Гуннар же поймал выпавшее из крыла длинное лебединое перо – прощальный дар Гёндуль.
– Какая женщина, а?! – Гуннар глубоко вздохнул, глядя, как белое пятнышко исчезает вдали над фьордом. – И чем Локи лучше меня?
Торир уже спрыгивал с коня возле дома конунга Хеши.
* * *Хёгни Ингвиссон сохранил и своё достоинство, и свой дом. Ещё ночью, когда небо на юге горело и переливалось то багровым, то синим огнём, а в скалы вокруг залива Скага ударяли копья грома, накатывавшие оттуда, где виднелись зарницы, люди его рода высыпали из домов, глядя в ту сторону, куда ушёл конунг Вадхейма и с ним несколько человек. Сначала подумали, что проснулась огненная гора Аскья, но потом эту мысль оставили. Видно было, что буря возле каменных пустошей разыгралась невиданная, а когда к облакам стали взлетать огнистые стрелы, люди Хёгни поняли, что огненная гора здесь ни при чём. Это конунг Торир разбудил в холмах силы, доселе спавшие, и пал первой их жертвой. Затем настанет очередь посёлка рода Хёгни.
А кто виноват?
Ясно кто! Не будь пришлых, и беды бы не было! Часть дружины схватилась за мечи. Вадхеймцы тоже схватились. Спасибо Хёгни и Олафу – не допустили резни, встав между перепуганными, а потому особенно злыми исландцами и теми, кто пришёл из Норвегии. Решили ждать утра.
Едва небо на восходе посерело, в посёлок прискакали кони. Шестеро. Все, каких взял с собой Торир. В мыле, с пеной у губ и выкаченными глазами, налитыми кровью. Без поклажи и всадников.
Все молчали. Единственными звуками были только шум прибоя, тяжёлое дыхание лошадей и отчаянные рыдания Сигню. Олаф только по голове её гладил, не пытаясь успокоить словами. А когда рассвело, случилось и вовсе невероятное...
Лошадок отвели в конюшню и там привязали, забыв почему-то снять попоны. И тогда же все люди повернули головы к берегу: по воде, по волнам шла ослепительно красивая девушка, ведя на поводу двух прекрасных белых лошадей, коня и кобылицу. Народ, расступившись, молча пропустил её в посёлок, когда красавица вместе с животными вышла на берег. Неизвестная богиня не вызывала страха и шла через посёлок под изумлёнными взглядами жителей Скага-фьорда и гостей из Вадхейма. Затем она вошла в конюшню. Конунг заглянул внутрь первым и увидел, что исчезли и его кони, и неизвестная гостья вместе со своими двумя красавцами.
Никто не знал, что и думать. Хёгни уже хотел просить Олафа убираться назавтра подобру-поздорову. После того, что рассказал ему Торир в первую же ночь, Хёгни понял: эта история может нарушить мирный уклад Скага-фьорда, а желание конунга Вадхейма обследовать земли ётунов, странные и страшноватые события ночи и утра едва не вызвали недопустимую на севере вещь – указать гостям на дверь. Сохрани Один, а вдруг какую нечисть приведут?
Увидев пятерых всадников, вихрем влетевших в посёлок, люди кинулись к дому Хёгни, надеясь узнать, что случилось. В толпе зашумели, когда разглядели Гудмунда. Если старший сын конунга вернулся жив-здоров – уже хорошо.
Первой к вернувшимся подбежала Сигню, бросившись на шею сперва отцу Целестину, а затем и остальным, не исключая Гуннара, который, засунув за обод шлема белое лебединое перо, на этот раз не проявил особого восхищения женским вниманием. Торир быстро подозвал Олафа, приказал собирать немедленно всех дружинников и готовить корабль к отплытию. Затем взял под руку седобородого Хёгни и вместе с монахом, Сигню и Гудмундом увёл в дом. Видгар и Гуннар отправились помогать Олафу...
* * *Отец Целестин сидел на низенькой скамеечке, тоскливо глядя на удаляющийся берег. Вот опять под ногами не земля, а палубные доски, снова спать не на постели и кушать с утра холодное. И неизвестно, что дальше.
Ну через неделю должна повстречаться южная оконечность громадного острова, а если не будет остановки, дней через двенадцать-четырнадцать – та самая западная земля. Ещё как-то найти деревни рода Хейдрека и как встретят там? Сколько Одина либо посланца его ждать? Кто ответит? Хорошо, хоть воды и припасов вдосталь, да и Хеши не поскупился – дал рыбы и битой птицы, пусть и напуган был тем, что ему Торир про ётунов да богов с валькириями поведал.
Уже почти совсем смерклось. Небо на западе ещё оставалось зелёно-синим, восток же почернел и выплеснул первые капли-звёзды, когда показался выход из фьорда и берег Исландии резко свернул на запад. Торир велел поднять парус, и Видгар радостно улыбнулся, увидев наполнившееся ветром бело-синее полотнище. Один держал слово. Конунг решил вначале идти вдоль исландского берега, не заходя, однако, в глубокие заливы и держа Полярную звезду точно по левую руку. Олаф согласился и, когда стемнело совсем, распорядился только зажечь на носу корабля несколько факелов и поставить наблюдателя – мало ли что... Воды всё-таки незнакомые.
Первая половина ночи прошла спокойно и бестревожно. Отцу Целестину не спалось, и он, полулёжа на корме и закутавшись в свою накидку, лениво наблюдал за чёрной землёй. Вначале кнорр миновал широченный залив и, подгоняемый сильным, но ровным, без шквалов, ветром, в самый глухой час приблизился к его дальнему, западному берегу, тянувшемуся поперёк пути на северо-запад. В этих местах не бывали ни Торир, ни Олаф, и случилось бы, возможно, непоправимое, не заметь отец Целестин за сполохами корабельных факелов знакомую до странности тень.