— И насколько долго?
— Насколько долго что?
— Насколько долго… хм, как много вы видите? Одну минуту? Пять минут?
— Ах. Это. Ну. Я привыкла думать о минуте. Шестьдесят секунд на часах, отсчет пошел. Оказывается, это не так уж и много. Похоже у меня ровно столько времени, сколько и должно, если в этом есть какой-то смысл. Автомобильная авария может случиться за тридцать секунд. Сердечный приступ или нечто подобное длиться пять. Я вижу то, что мне позволено. Самое странное то, что, даже если бы я видела что-то в течение пяти минут, в реальной жизни это займет не более секунды. Вот я улетела и тут же вернулась. Это, конечно, раздражает.
Пол хмурится, и Мириам уверена, несмотря на то, что случилось с его дядей, он не до конца ей верит. Да она его в этом и не винит. Ей порой и самой кажется, что такое невозможно. Самый простой ответ — она свихнулась. Она летучая мышь. Она паук из сортира.
— Вы становитесь свидетелем последних минут жизни человека, — говорит Пол.
— Отлично сказано, — отвечает Мириам. — Многих жизней. Ты знаешь, со сколькими людьми ты сталкиваешься в подземке на протяжении лета? И все с короткими рукавами. Дело в локтях, Пол. Смерть и локти.
— Ну, а почему вы это не останавливаете?
— Не останавливаю что? Смерть?
— Ага.
Мириам хихикает. Звук получается из разряда «я-знаю-то-чего-не-знаешь-ты». Ирония грустного грубияна. Девушка подносит бутылку к губам, но не пьет.
— Почему я это не предотвращаю, — размышляет она, водя губами над горлышком бутылки. — Что же, Пол, это подводит нас к последнему — и жестокому — правилу.
Она делает глоток Джони Уокера и начинает объяснять.
Глава пятая
Свет фонаря
Мириам шла полчаса и все это время у неё в голове крутились серьезные размышления. Ужасные мысли только и делали, что наворачивали круги.
Мужчина, дальнобойщик, Франкенштейн. Луис. Он умрет через тридцать дней в 19:25.
И это будет ужасная картина. У Мириам перед глазами смерть играет на сцене. Кровь, разбитое стекло и мёртвые глаза — всё это на задворках её сознания. Но она очень редко предвидит убийства. Самоубийства, да. Проблемы со здоровьем — постоянно. Автомобильные аварии и другие личные катастрофы, снова и снова.
Но убийство. Это редкая пташка.
Через месяц Луис назовёт её имя прежде, чем умрет. Хуже того, он смотрит на кого-то до того, как нож проходит сквозь глаз прямо в мозг, и называет имя. Он видит её. Он обращается к ней.
Мириам думает об этом опять и опять, но смысла так и не видит.
Она кричит что-то смешанное из «херня» и «дерьмо», — она и сама не уверена, хватает кусок отломанного асфальта, замахивается и швыряет в центр дорожного знака. Раздается лязг. Знак покачивается.
Пройдя мимо, Мириам замечает надпись: «Закусочная Свифти».
Неоновые пивные надписи светятся в предгрозовом ночном небе. Бар — это свет фонаря, а Мириам — мотылек (разжиревший на смерти). Она меняет свой полет в сторону закусочной.
Она уже почти ощущает во рту вкус еды.
Внутри бар похож на злобное дитя, порождение лесоруба и байкерши. Он извивается. Темное дерево. Головы животных. Хромированные колесные диски. Бетонный пол.
— Оазис, — произносит вслух Мириам.
Внутри не многолюдно. Несколько дальнобойщиков сидят за столом, играю в карты вокруг кувшина с пенистым напитком. В задней части бара вокруг одинокого бильярдного стола неторопливо кружат байкеры. Слева от двери над горкой старого, до состояния лака высохшего жаренного сыра, кружат мухи. Из музыкального автомата воет Iron Butterfly. Inna Gadda Da BlahBlah, малышка [6].
Мириам видит бар, края которого обозначены тяжелой цепью.
Девушка решает, что до тех пор, пока её не выгонят, это место станет ей домом.
Она говорит бармену, одетому в грязную черную футболку и похожему на недопеченное тесто Пиллсбери [7], что хочет выпить.
— Пятнадцать минут до закрытия, — бормочет он, а потом добавляет: — Малышка.
— Забудь про «малышку» к чертям, бледнолицый. Если у меня только пятнадцать минут, тогда мне нужен виски. Самый дешевый и самый дерьмовый. Думаю, что-то типа бензина для зажигалки, смешанного с мочой. Можешь рядом поставить стопарь, а если ты еще и ответственный, то и нальешь сам.
Он смотрит на неё бесконечное количество секунд, потом пожимает плечами.
— Конечно. Все, что угодно.
Бледнолицый с громким шлепком ставит на стол пластиковую канистру, в которой некогда был налит антифриз, а судя по цвету виски внутри, антифриз было бы пить куда безопаснее. Он отгоняет мошек. Они, вероятно, слетелись на запах паров.
Бармен откупоривает канистру. Закашлявшись, мужчина отшатывается и потирает глаза. Запах долетает до Мириам несколькими секундами позже.
— Такое ощущение, что кто-то мне ссыт в глаза, — говорит она. — И под нос.
— Его делает мой друган по ту границу от Теннесси. Он использует старые бочки вместо дубовых. И называет это бурбоном, но я не особо в курсе.
— Дешевое?
— Никто никогда его не пил. Вся бутыль твоя за пять баксов, если хочешь.
От виски пахнет так, словно кто-то обжигает дно лодки, освобождая его от налипших ракушек; Мириам даже представить не может, что он сделает с её желудком. Но ей именно это сейчас надо. Ей надо очиститься. Она шлепает на барную стойку пятерку и стучит по столешнице.
— Все что мне нужно, это стакан.
Бледнолицый ставит стопку рядом с пятеркой, которую потом и забирает жирной своей рукой.
Мириам поднимает канистру из-под антифриза и наливает в стопку. Она проливает немного жидкости на барную стойку и удивляется, почему её не прожигает насквозь.
Мириам таращится на мутный вискарь. На поверхности плавают какие-то ошметки. Но на поверхности видно что-то еще: Луис. Его лицо. Два выбитых глаза. Рот, произносящий её имя.
«Пей», — велит она себе. Ничего нового здесь нет. Так происходит на протяжении восьми лет. Она видит смерть повсюду. Все умирают равно так же как и срут. Этот парень ничем не отличается от других («за исключением того момента, — говорит тоненький голосок, — где он получает удар в глаз ржавым ножом и произносит твоё имя, прежде чем его мозг насаживают на вертел»), так что, с чего бы ей переживать? Мириам пофиг (так и есть) и чтобы это доказать, она пьет. Залпом.
У неё такое ощущение, что в горле и животе взрывается петарда. Мириам чувствует, как та бьет по печени. Это самое худшее, что девушка когда-либо вливала себе в рот.
Отлично. Мириам наливает еще.
Бледнолицый пораженно наблюдает.
Она пьет вторую стопку, по телу начинает расползаться онемение. Оно разливается до самых краев. Берет эти ужасные мысли, что мельтешат в голове и веревкой оборачиваются вокруг шеи. Тащит их к самому краю детского бассейна. Держит их головы под водой. Они пинаются и пытаются вырваться. Начинают тонуть.
В этой пачке извивается одна последняя мысль.
Мириам думает о воздушном шарике, парящем над шоссе.
Девушка закрывает глаза и наливает еще. Мириам не слышит, как открывается входная дверь. Даже не замечает, что кто-то усаживается рядом.
— Ты пить будешь или это всего лишь игра?
Мириам поднимает взгляд. У него мальчишеское лицо. Сальные черные волосы похожи на вигвам, собранный из вороновых крыл. Ясные глаза. С отчетливыми границами улыбка, вызывающая ответную.
— Я всегда допиваю свою выпивку, — отвечает Мириам.
— Когда допьешь, я куплю тебе еще. — Он смотрит на канистру. — Что-нибудь такое, что не похоже на воду, куда окунали грязную швабру.
— Просто дай девушке спокойно умереть.
— Да ладно, — говорит он. — Ты слишком хорошенькая, чтобы оставить этот мир. Даже с фингалом под глазом.
Она не может ничего с собой поделать. У Мириам замирает сердце. Между ног начинает покалывать. У парня приятный голос. Мелодичный, похожий на пение крыльев ангела. Но в тоже время не женственный. В нем царит уверенность в себе. Никакого южного акцента. И похож он на тот, что несет плохие вести. Это её заводит. Её нравятся плохие новости. Это заставляет Мириам чувствовать себя нормальной, какой бы эта нормальность не была.
Впрочем… его лицо кажется ей знакомым. Но Мириам никак не может вспомнить откуда.
Он же заказывает себе пива. Получает его. Но глаз с Мириам не сводит. Изучает.
— А что ты говоришь девушке, у которой синяки под обоими глазами? — интересует она.
— Ничего такого, что ты ей уже дважды не сказал, — быстро отвечает он.
— Отличный способ запороть всю шутку, — говорит Мириам. — Со мной ты уже прокололся.
— Неа. Только не я. — Опять эта улыбка. Острая. Очень острая. Очень сексуальная. Вот дерьмо. — Кроме того, я вижу только один фингал.
— Тогда, возможно, я так и не выучила свой урок.
— Меня зовут Эшли. Эшли Гейнс.
— Эшли — это девчачье имя.
— Именно так и сказал бы отец, прежде чем пройтись ремнем по моей спине. — Он говорит подобное, но улыбка не сходит с его лица. На самом деле, она даже становится больше, шире.
Губы Мириам образуют букву О. Она щурится и смеется.
— Дерьмово, чувак. Ты понимаешь всю соль моей шутки и добиваешь меня своей про детство? Знаешь, что? Отлично. Когда придет апокалипсис, я позволю тебе остаться в живых. Меня зовут Мириам.
— Мириам — это старушечье имя.
— Ну, я так себя и ощущаю.
— Я могу сделать так, что ты почувствуешь себя моложе.
Она закатывает глаза.
— Вот черт. А так хорошо все начиналось.
— Знаешь, что я тебе скажу? — интересуется Эшли, лениво отрывая этикетку с бутылки. — Я пойду в комнату маленького ковбоя и окрашу там водичку в желтый цвет. Потом подойду к зеркалу, буду прихорашиваться, потому что хочу выглядеть для тебя привлекательным. Помою руки, конечно же. Я грязнуля, но не до такой степени. Когда закончу, вытрусь и вернусь.
— Вот спасибо за подробности. А ты свои яйца лапать будешь?
Он не обращает на неё никакого внимания.
— Если ты всё ещё будешь здесь, значит все в порядке. Я приударю за тобой, как детишки за пиньятой [8]. Ты будешь смеяться. Я буду смеяться. Ты коснешься моей руки. Я коснусь твоего бедра. И ты уедешь ко мне домой.
Эшли ухмыляется, комкает мокрую этикетку и бросает её прямо в стопку Мириам.
— Засранец, — говорит Мириам.
Он встает и идет в дальнюю часть заведения.
Мириам пялится на его зад. Костлявый. Хотя вполне достаточно, чтобы было за что схватиться.
Она наблюдает, как Эшли проходит мимо трио байкеров, кружащих у бильярдного стола. Из-за занавески седых волос выглядывает лицо старика. Парень рядом с ним невысокий и коренастый, всё его тело похоже на пачку хот-догов. Третий, похожий на Громовержца, — живая, монументальная скала. Его огромные кости обросли мышцами и жиром, парень размером шесть на шесть. Стволоподобные руки набиты чернилами: лицо старушки, дерево в огне, букет черепов, мотоцикл в огне. Это Жирный Чувак.
Жирный Чувак готовит удар. Прилаживает кий, из-за которого торчит его гигантская голова.
Эшли проходит мимо. Его костлявые бедра задевают кий.
Тот царапает зеленое сунко и подбивает шар в сторону лузы.
Мимо.
Жирный Чувак поворачивается к Эшли. Если бы они стояли на улице, померкло бы солнце. Задрожала земля. А магма начала бы выплескиваться из разверзнувшейся земли.
Эшли улыбается. Жирный Чувак клокочет. Муха, откормленная на засохшем сыре и застрявшая между ними, как меж двух огней, спешит убраться оттуда к чертовой матери.
— Болван, — говорит Жирный Чувак. — Ты испоганил мне удар.
Эшли улыбается той самой улыбкой и тогда Мириам понимает, что у них неприятности.
Глава шестая
Пора закрываться
— Так переиграй, — говорит Эшли, лукаво глядя на байкера.
— Не могу, — отвечает Жирный Чувак, как будто ему предложили переспать с собственной матерью. — Правила есть правила, засранец.
Старый байкер с занавеской из волос, которого Мириам прозвала Серый лобок, заходит Эшли за спину. Второй, Хот-дог, встает с боку, как один из велоцирапторов из парка Юрского периода.
Бледнолицый исчезает за барной стойкой и больше не появляется.
Мириам рассматривает это как очередной плохой знак.
— Я уверен, что твои друзья будут рады дать тебе возможность переиграть, — говорит Эшли.
Серый лобок отрицательно качает головой. Хот-дог что-то бормочет.
— Мои друзья не нарушают гребанных правил, — говорит Жирный Чувак.
Эшли лишь пожимает плечами и говорит:
— Хорошо. Тогда иди в жопу.
Жирный Чувак двигается быстрее, чем могла подумать Мириам. Серый лобок поворачивает Эшли вокруг своей оси, а Жирный Чувак в это время просовывает кий ему под подбородок. Трахея пережата.
Байкер поднимает Эшли в воздух, как бобовый стебель маленького Джека.
— Я выбью из тебя всё дерьмо, — грохочет Жирный Чувак.
Когда затылок Эшли вдавливается в гору мышц Жирного Чувака, у него в горле начинает булькать. Ноги уже дергаются. Губы синеют, а Мириам ничем не может с собой поделать, кроме как думать про Дель Амико.
Девушка понимает, что лучше не вмешиваться. Лучшее что она может сделать, выйти из бара с канистрой виски и идти не оглядываясь. Конечно же, она никогда не была Королевой Правильных Решений.
Она не торопится. Мириам тянет время, а когда оказывается рядом, губы Эшли уже стали фиолетовыми, похожими на дождевых червей.
Мириам рывком дергает Жирного Чувака за подол его жилетки.
— Прошу прощения, — говорит она со всей своей девичьей вежливостью. — Великан? Можем мы поговорить?
Тот поворачивает к девушке свой огромный череп. Мириам почти слышит скрип камней, когда гора пытается найти надоедливого комара.
— Что такое? — спрашивает он, словно ничего больше не происходит.
Ноги Эшли безвольно повисают.
— Вы хотите, чтобы этот парень задохнулся?
— Угумс.
— Это мой брат. У него… проблемы. Первая — это плохие манеры. Вторая — его зовут Эшли, а с таким имечком он запросто может носить в кармане пару вагин, не так ли? Третья — он наполовину дебил. Хотя, я не против поставить деньги, что и на две трети. Мама подкармливала его удобрениями для лужайки, когда он был ребенком, полагаю, это была некая попытка аборта.
Глаза Эшли закатываются куда-то к затылку.
— Сейчас, — продолжает Мириам, — если вы будете столь добры, что перестанете его душить и расскажете, что вы, джентльмены, пьете, я бы купила вам еще, пока заведение не закрылось.
— Да неужели? — интересуется Жирный Чувак.
Мириам поднимает вверх два пальца: жест скаута, хотя его можно истолковать и как молчаливую угрозу.
Девушка наблюдает, как под кожей мужчины начинают передвигаться тектонические плиты. Кий отрывается от шеи Эшли и тот тяжело падает на колени, задыхаясь, хрипя и потирая горло.
— Покорнейше благодарю, — говорит Мириам.
Жирный Чувак кряхтит в ответ.
— Тебе стоит держать своего братца на поводке. И достань ему каску.
— Я подумаю.
— Мы пьем пиво. Светлое. Но, думаю, нам стоит выпить чего-нибудь другого. Текилы.
— Текила, ясно.
— И хорошую. А не кактусовый сок.
Мириам показывает ему большой палец, а потом протягивает руку Эшли. По большей части задыхаться он уже перестал. Только покашливает. Но руки не принимает.
Он поднимает на неё глаза и улыбается. Мириам понимает, что грядет, но, как и с машиной-развалюхой, ничего с этим поделать не может.
Эшли бьет Жирного Чувака в пах.
Разумеется, это ни к чему не приводит, поскольку у парня яйца из базальта. Жирный Чувак даже не вздрогнул. Хотя он выглядит несколько удивленным.
— Это не очень хорошо, — говорит Жирный Чувак.
Потом он замахивается и наотмашь бьет Эшли по лицу, всё ещё находящемуся на уровне промежности.
Эшли, однако, оказался к этому готов. Он откидывается назад и кулак Жирного Чувака вспарывает воздух, врезавшись в угол столика на двоих. Мириам видит, что столешница ломает два пальца на руке байкера; они оттопыриваются, похожие на прищепку. Девушка слышит хруст. Как будто кто-то переломил веточку через колено.
Жирный Чувак, к его чести, не кричит. Он лишь медленно подносит руку к лицу и смотрит на неё так, как горилла может разглядывать степлер или iPod.