Тимофей Редькин перекинул веревку через матрас на верхнем багажнике и сказал:
– Тяни сильнее. Вот так. Теперь держи крепко, я сейчас перехвачу.
И пошел вокруг машины. Алику было совсем худо. У него даже держать крепко не получалось – куда уж там сильнее тянуть. Накануне они уговорили почти два литра водки. Причем Маринка, жена Тимофея помогла им в этом очень слабо, Вера Афанасьевна и Верунчик не пили по определению (у одной сердце больное, другая – беременная), Никита – зять-спортсмен не пил по идейным соображениям, ну и наконец, тесть или, как называл его Тимофей "тесчим", потому что Маринке он был отчим, Петр Васильевич неожиданно ушел в ночь на свою синекуру. Это-то и сгубило двух приятелей – на компанию и поддержку тесчима Тимофей очень рассчитывал. Разумеется, он помнил, что на утро вести машину и не куда-нибудь, а на дачу – три часа за рулем, так что старался наливать Алику побольше, себе – поменьше. Но два литра – это все равно два литра, даже под хорошую закуску и как ты там не наливай, хоть по четверти рюмочки.
Поднялся-то Тимофей легко, уж больно пить хотелось. Сразу прошел на кухню, взял чайник и долго с наслаждением сосал из носика. Но теперь, после с трудом пропихнутого сквозь пересохший пищевод завтрака, стало ясно, что больше всего на свете хочется ему двух вещей: похмелиться и спать. Но похмелиться хочется даже сильнее, ведь без этого можно и не заснуть.
С некоторых пор Тимофей стал похмеляться всякий раз, если прилично выпивал вечером. Маринка такую практику жестоко осуждала, и принимать утреннюю дозу приходилось тайком. Потом зачастую она ловила его на запахе, и тогда Тимофей нагло уверял, что это с вечера такой сохраняется. В конце концов, не пойман – не вор. Главное – выпить незаметно. Доставать бутылку из холодильника так, чтобы никто не увидел, было практически нереально – на кухне с самого раннего утра кто-нибудь уже вертелся: теща, жена, дочка. Так что специальную заначку приходилось держать где-нибудь в шкафу или в углу за секретером, отчего жидкость, естественно, делалась теплой. А из теплых напитков "для утреннего декохта" идеально подходил только коньяк. Однако плохой коньяк новой посткоммунистической эры иногда случался пострашнее самогона, а на хороший не всегда имелись деньги. Так что чем только не приходилось похмеляться Тимофею: и различными странными бренди "Наполеон" неизвестного происхождения, и дешевыми джинами из пластиковых бутылок, и каким-то канадским виски, сделанным, очевидно, в Польше, если не в Малаховке… Лучше всего из доступных напитков была кристалловская старка. Не всегда удавалось ее купить, но она с неизменным успехом проскакивала по утрам, даже теплая.
На этот раз в шкафу за ботиночными коробками ночевала как раз початая бутылка старки, да вот незадача – перед поездкой на машине Тимофей себе не позволял. Это было святое: если за руль – значит, ни капли. В дороге возможно всякое, и не дай Бог дыхнешь на гаишника, он на тебя все повесит при полной твоей невиновности.
И Тимофей страдал. Алик зачем-то страдал вместе с ним. Тимофей предложил ему поправить здоровье оставшейся грамулькой, а оставалось во второй бутылке добрых полстакана – как раз то, что надо. Но Алик гордо сказал, что водку по утрам не пьет, а вот проводит друзей на дачу и купит себе пива у метро.
– Ну, извини, старик, нет у меня пива. У меня от пива живот пучит, вот и не держу его дома.
– Ладно, ладно, – пробормотал Алик, – я потерплю. Ты давай еще вот здесь примотай.
Потом он отошел, поглядел со стороны, на сотворенную ими конструкцию – огромный матрас от старого дивана смотрелся на крыше Тимкиной белой "Нивы" как шляпка гриба – и вдруг объявил:
– Все мы неправильно сделали. Надо его мягким вниз класть. Иначе мы эту гадость никогда плотно не прикрутим.
– Мягким вниз? – автоматически переспросил Тимофей. – Ты прав.
Они распутали веревки, крехтя и матерясь перевернули тяжелый матрас и принялись все завязывать по новой. Страшно утомились и, не закончив, сели на ступеньки перекурить. Тут-то и вышла Маринка.
– Ребята, вы чего, обалдели?! Уже минут сорок этот несчастный матрас вяжете! А там еще барахла полно. Ты чего, хочешь, чтобы мы ночью приехали? Только водку жрать умеешь!
Тимофей с тоской посмотрел на Маринку, поднялся, выбросил длинный бычок и ничего не сказал.
Когда-то, очень давно они вместе учились в школе, потом вместе поступали в один институт – в Бауманский. И одновременно с этим регистрировали брак. Родители с обеих сторон не порадовались, но когда выяснилось, что Марина беременна, неожиданно подавляющим большинством голосов (при одном воздержавшемся – отце Тимофея) было решено рожать. Так решилась тогда их судьба и судьба Верунчика. Кто бы мог подумать, что брак окажется таким прочным, что Верунчик окажется зверушкой шустрой, пойдет по стопам мамочки и уже в тридцать шесть они будут готовиться стать бабушкой и дедушкой!
– Бред какой-то! – говорил накануне за рюмкой чая друг его Алик из Днепропетровска, внезапно свалившийся на семью Редькиных среди дня. – Тимка – и вдруг дед! Полная бредятина. Хотя бородищу ты и отпустил вполне дедовскую. А помнишь, как у нас на Южмаше горилку пили прямо в цеху?..
Вернулся с дежурства тесчим. Помог таскать тюки и коробки.
– Ну вот, вроде все и собрали, – сказал Тимофей Маринке. – И чего было шуметь?
– Ага, – буркнула Маринка, впрочем, уже остывая, – только времени скоро двенадцать.
"Действительно, – подумал Тимофей, – и надо было в такую рань вставать, чтобы в полдень уехать".
Он совсем разучился рано вставать и быстро собираться, с тех пор как перестал ходить на службу. А это случилось еще в девяносто втором. С легкой руки Гайдара (за которого, впрочем, Тимофей и теперь собирался голосовать) оборонка тогда резко начала загибаться, и кандидату наук, специалисту по ракетному топливу на сверхзакрытом средмашевском ящике стали платить меньше, чем курьеру в какой-нибудь аудиторской, прости, Господи, за непонятное слово, фирме.
Поиски работы были лихорадочными и не всегда удачными. Худред в православном издательстве (помогло почти детское увлечение рисованием); переводчик с английского плохих романов для другого издательства, которое со страшной скоростью и жуткими опечатками гнало в свет фантастику и детективы (там он получил кличку Мальчик-Тима-наборщик – так назвала его бухгалтерша, не понявшая, что Тимофей не просто набирал текст на компьютере, но и сам переводил его). Дома у него стоял старенький агрегат, самолично собранный из кусков еще в те времена, когда фирменная персоналка была диковинкой и предметом зависти. Так что в какой-то момент пришлось "мальчику Тиме" действительно поработать наборщиком, потом набор он перевесил на Маринку, а сам освоил верстку на "вентуре".
В конце девяносто третьего они даже зарегистрировали свою семейную фирму, но момент был выбран не слишком удачный – издательский бизнес как раз пошел на спад, платить налоги сделалось окончательно невыгодным и фирму в итоге пришлось похоронить. Знакомый с бизнесом еще со времен перестройки, Тимофей не унывал. "Продал же я однажды восемь тысяч веников! – любил повторять он. – Значит и теперь прорвемся". Это еще в девяностом ему предложили на реализацию веники по очень низкой цене, а он не поленился, нашел через знакомых теток на трех рынках и за каких-нибудь две недели вся партия товара ушла. В общем с этой операции они с Маринкой купили себе видюшник, а видюшник в девяностом году – это не как сейчас, когда его чуть ли не с пенсии можно купить, видюшник тогда на полмашины тянул.
Тимофей не унывал. Поработал грузчиком в мебельном магазине, потом – водителем у коммерческого директора там же, потом докатился до коммивояжера (много их развелось нынче, хотя большинство торговцев и слова такого не слыхивали). Тимофей разносил по Москве и втюхивал китайские карманные радиоприемнички, якобы работающие от солнечной батарейки. Продавались они неплохо, но, конечно, с вениками не сравнить. Эх-ма! Раньше все лучше было.
Тимофей завел движок и по старой водительской привычке поднял капот – проверить, все ли в порядке. Алик тоже с видом знатока осмотрел внутренности машины.
– Тормозухи долей, – сказал он, – видишь, уровень недостаточный.
– Не буду я ничего доливать, – ответил Тимофей. – Машине четырнадцать тысяч отроду, и тормоза работают, как звери.
Выскочила Маринка:
– Вот я так и знала! Боковинки от дивана забыл.
– Ну и куда я их теперь засуну?
Алик хотел посоветовать, куда засунуть боковинки, но увидел рядом Веру Афанасьевну и передумал.
Неделю назад они купили новую мягкую мебель, старые кресла отправились на помойку, а старый диван был демонтирован и подготовлен к отправке на дачу. Ну, и конечно, заодно была проведена генеральная уборка в квартире, в ходе которой обнаружилось немыслимое количество вещей самого разного характера, из тех что бросать жалко, а дома держать бессмысленно. Маринка с матерью вечно спорили из-за этого барахла. Вера Афанасьевна норовила убрать, припрятать на антресолях, сохранить любую мелочишку, а дочь рвалась выкинуть все, сбросить с корабля современности, как большевики в семнадцатом. Приобретение дачи в дальнем Подмосковье несколько сгладило эти противоречия, но Тимофей, разгружая горы хлама у крыльца весьма солидного дома, всякий раз прикидывал, на какое время еще хватит здешнего чердака и чулана. Конечно, заманчиво выбросить все старье и купить все новое, но на какие шиши?
Иногда он вообще переставал понимать, на что они живут. Перебиваясь мелкими (вроде бы) заработками, очень неплохо питаются, бытовую технику покупают и вот хапнули новую тачку и новую мебель. Впрочем, на последние две покупки – деньги известно откуда.
– Ну, что, с Богом? – произнес тесчим солидным своим полковничьим басом.
Он всегда так говорил, провожая их в путь. Сам же дачу терпеть не мог и был там всего раза два.
– Поехали, – вяло отозвался Тимофей.
– Ну, меня-то до метро подкинете? – спросил уже ошалевший от похмельного нетерпения Алик по пятому, наверное, разу.
– Мы тебя сейчас в помойку закинем, – несмешно пошутил Тимофей, – если еще раз спросишь.
Тесчим строго сказал:
– На даче много не пей. Маринка говорит, там работы невпроворот. А приедете, мы с тобой тут вздрогнем. Хорошо?
– Хорошо, – согласился Тимофей. – Обязательно.
Странный был человек, этот его тесчим. Женился на Вере Афанасьевне, когда той было пятьдесят. Нет, Тимофей ничего не мог сказать – женщина она была хоть куда: красивая, представительная, породистая такая и всегда выглядела лет на десять моложе. Работала всю жизнь в аппарате министерства культуры, только когда пришел Губенко, поругалась с кем-то и до пенсии скромно дорабатывала в Некрасовской библиотеке. Там, в библиотеке и познакомилась с отставным полковником Чухановым на пять лет ее старше.
Муж Веры Афанасьевны, Маринкин отец умер в восемьдесят четвертым от лейкемии. Страшная это болезнь, и даже Тимофею вспоминать было жутко, как ходили они тогда все в больницу, обманывали его, говорили, что скоро поправится, а он кажется, чувствовал уже. Отличный был мужик Виктор Иванович – инженер-электрик, любитель преферанса, анекдотов и хорошей закуски, веселый такой, разговорчивый. С Тимофеем они всегда ладили.
Отставной полковник был совсем другим, но появился он вовремя. Когда Вера Афанасьевна уже не то чтобы тосковала по мужу, а скорее просто маялась от одиночества и непонимания молодыми. Что это было – любовь? Может быть. В свои тридцать Тимофей плохо представлял, что такое любовь после пятидесяти, но брак оказался прочным. Маринка, правда, относилась к отчиму настороженно, подозревала его во всех смертных грехах и в последнее время утверждала, что ходит он не вахтером сидеть в институт, а к любовнице. Все могло быть (тесчим – человек предельно скрытный), но Тимофея больше интересовало другое: откуда у Петра Василича деньги? Ну, хорошо, раньше была приличная полковничья пенсия – это понятно. А потом, после путча и всех реформ?
Когда оставшийся от Виктора Ивановича "жигуленок" развалился буквально на ходу и с дачи его приперли на веревке, чтобы продать на запчасти, кто сказал: "Вам нужна новая машина"? Тесчим. А Маринка и говорит: "Нам на новую пока не хватает, а развалюху брать не хочется". "Сколько не хватает?" – поинтересовался тесчим, и по тону вопроса было понятно, что любопытство у него не праздное. "Да штуки три не хватает, папа, – иногда, в минуту жизни трудную Маринка называла его "папой", и отчим оттаивал, становился не таким суровым. – Штуки три, папа, мы же "Ниву" хотим для дачи". В итоге он выдал на машину аж четыре штуки. Новенькими, хрустящими стодолларовыми бумажками. Номера подряд, а год выпуска – восемьдесят восьмой. Никогда больше Тимофей такой валюты не видел. А к тому же чувствовал: деньги у тесчима не последние. Что и подтвердилась при покупке мебели. "Откуда?" – мучил Тимофея проклятый вопрос. С полковничьей пенсии этаких бабок не насшибаешь, на синекуре не заработаешь.
Удивительно, что никто в семье, кажется, даже Вера Афанасьевна, не знал, в каких войсках дослужился Петр Васильевич до полковника, по каким городам и весям пролегал его ратный путь. Не любил он вспоминать прошлое, и Тимофей догадывался, что служил его тесчим не совсем в войсках, а в тех самых "органах", о которых говорить не принято. Пил Петр Василич, хоть и часто, но немного, и сильно разговорчивее от водки не становился. Однажды только поведал вдруг в связи с каким-то телерепортажем, что воевал в свое время в Эфиопии. Это было интересное откровение. Про Афган, про Египет, Никарагуа, про Анголу даже слышать приходилось, а вот то, что офицеры наши реально сражались в Эфиопии, было для Тимофея новостью, и оставалось только предположить что это эфиопы и озолотили тесчима на всю оставшуюся жизнь. Ну, и эфиоп их мать!
– С ручника снял? – спросила Маринка, когда они, высадив Алика и попрощавшись с ним, ехали уже по кольцевой.
Был такой случай еще на старых "жигулях" – двадцать километров пилил он на ручнике и стер задние колодки в ноль. С тех пор вопрос стал дежурной шуткой.
Но сейчас Тимофей даже не улыбнулся. Состояние уж больно поганое, впору забыть не то что о ручнике, а даже о том, куда бензин заливают. Однако ручник был отпущен, а бак полон. Тимофей давил на газ и мечтал только об одном: как он доедет до дачи, а там у него в сарае припрятана плоская бутылочка грузинского коньяка. По октябрьской погоде коньяк будет прохладным, а в саду еще наверняка остались поздние сорта яблок, и можно будет тут же закусить сладким анисовым, ярко-розовым, с таким чудесным матовым налетом…
17С самого утра позвонил Тополь.
– Татьяна, что ты собираешься сегодня делать?
– Ты хочешь спросить, что я делаю сегодня вечером?
– Нет, я серьезно спрашиваю.
– А серьезно, – сказала Верба, – я собираюсь сегодня отдыхать.
– Отличное занятие для понедельника, – похвалил Тополь. – Может, тогда отдашь мне до вечера Лешку с Маратом?
– А что в нашей лавочке уже не хватает профессиональных телохранителей?
– Нет, Верба, мне просто нужны именно эти двое. Мы едем сейчас на встречу с бандитами… Слушай, долго объяснять. Отпусти ребят ко мне, а я тебе еремеевских пришлю, если нужно.
– Не нужно, – сказала Верба.
И через пять минут Лешка с Маратом отчалили.
Еще при жизни Ясеня Лешка Ивлев нравился Вербе, нравился как мужчина: простое открытое лицо, живые очень неглупые глаза, могучее тело настоящего культуриста. Женат он не был и на Татьяну, рядом с которой проводил большую часть жизни, засматривался порою тоже весьма недвусмысленно.
Теперь Ясеня не стало, уже и сороковой день минул, а Разгонов был далеко (да и причем здесь Разгонов?). Постоянное присутствие Марата, как бы спасавшее их от грехопадения, легко устранялось, но что-то все равно мешало, что-то удерживало Татьяну от такого привычного шага навстречу мужчине. Вдруг она поняла: лечь в постель с "прикрепленным", с личным телохранителем – что-то удивительно пошлое виделось в этом. А во-вторых (или как раз во-первых?), секс перестал быть ее страстью, превратился не более чем в привычку, в скучное однообразное занятие независимо от смены партнеров.