Но сквозняк усиливался. Медленно, почти неощутимо медленно устойчивый поток набирал силу. Ксоксарле ломал голову – что бы это могло быть? Не поезд; конечно, это не поезд.
Он прислушался, но ничего не услышал, потом посмотрел на старика и обнаружил, что тот тоже смотрит на него. Неужели он заметил?
– Ну что, кончились все сражения и победы – больше не о чем рассказывать? – усталым голосом сказал Авигер.
Он оглядел идиранина с ног до головы. Ксоксарле рассмеялся – чуть громче, чем следовало бы, даже нервно, и Авигер непременно заметил бы это, будь он достаточно хорошо знаком с идиранскими жестами и интонациями.
– Ничуть! – сказал Ксоксарле. – Я как раз думал…
И он пустился в еще один рассказ о поверженных врагах. Эту историю он рассказывал своей семье, в корабельных столовых, в салонах штурмовых шаттлов, он мог бы рассказать ее во сне. Он слышал свой голос, разносящийся по ярко освещенной станции, косился на старика, поглощенного разглядыванием своего ружья, а сам думал совсем о другом – пытался сообразить, что же происходит. Он по-прежнему старался ослабить провод на своей руке – что бы ни случилось, было важно, чтобы он мог не только шевелить пальцами. Сквозняк усиливался, но никаких звуков, объясняющих его происхождение, идиранин не слышал. С опоры над его головой непрерывно сдувало пыль, слетавшую тонкой струйкой.
Скорее всего, это поезд. Может быть, где-то был оставлен включенный локомотив? Невозможно…
Квайанорл! Неужели мы установили органы управления на?.. Но они не пытались заставить поезд ехать. Они только выясняли назначение различных органов управления и проверяли, включаются те или нет. Ничего другого они и не думали делать – не было ни смысла, ни времени.
Наверно, это сам Квайанорл. Он сделал это. Наверно, он все еще жив. Он запустил поезд.
На мгновение (при этом отчаянно растягивая провода, связывавшие его руки, и не сводя глаз со старика) Ксоксарле представил своего товарища на станции шесть, но затем вспомнил, что тот был сильно ранен. Тогда Ксоксарле, лежавший на въездном пандусе, думал, что его товарищ, может быть, еще жив, но потом мутатор сказал старику – все тому же Авигеру – пойти и выстрелить Квайанорлу в голову. Это должно было убить Квайанорла, но, судя по всему, не убило.
«Ты плохо сделал свое дело, старик!» – возбужденно думал Ксоксарле, чувствуя, как легкий сквозняк переходит в ветерок. Потом до него издали донесся высокий, едва слышный звук, приглушенный из-за большого расстояния и исходивший от поезда. Сигнал тревоги.
Рука Ксоксарле, удерживаемая последним проводом чуть выше локтя, была почти свободна. Он сделал движение плечами, и провод переместился с предплечья на плечо.
– Старик, Авигер, друг мой, – сказал он.
Авигер, услышав, что Ксоксарле прервал свой рассказ, быстро поднял взгляд.
– Что?
– Может, тебе это покажется глупым, и я не упрекну тебя, если ты откажешься из боязни, но у меня адское жжение в правом глазу. Почеши мне его. Я понимаю, это звучит глупо – воин, которого до смерти мучит соринка в глазу, но в последние десять минут это сводит меня с ума. Почеши мне, пожалуйста, глаз. Если хочешь, сделай это стволом ружья. Я буду очень осторожен, не поведу ни одной мышцей, не сделаю ничего угрожающего, если ты почешешь мне глаз стволом. Или чем угодно. Сделай это, пожалуйста. Клянусь тебе честью воина, что я говорю правду.
Авигер встал. Он посмотрел на голову поезда.
Он не может услышать сигнал тревоги. Он стар. А другие – те, что моложе? Улавливают ли их уши такие высокие звуки? А машина? Ну, иди же сюда, старый дурак. Иди!
Унаха-Клосп развел разрезанные кабели. Теперь он мог залезть в кабельную трассу и попытаться пробраться дальше.
– Автономник, автономник, ты меня слышишь? – Это снова был голос женщины – Йелсон.
– Что теперь? — спросил автономник.
– У Хорзы исчезли кое-какие показания из вагонареактора. Он хочет знать, что ты там делаешь?
– Очень хочу, черт бы его драл, – раздался издалека голос Хорзы.
– Мне пришлось перерезать несколько кабелей. Другого способа проникнуть в реакторную, похоже, нет. Потом я их сращу, если настаиваете.
Коммуникационный канал на секунду отрубился, и в это мгновение Унахе-Клоспу показалось, что он слышит какой-то высокий звук. Но полной уверенности у него не было. Иллюзия, решил он. Канал снова открылся, и послышался голос Йелсон:
– Ладно. Но Хорза требует, чтобы ты предупреждал его, если надумаешь перерезать еще что-нибудь, особенно кабели.
– Хорошо, хорошо! – успокоил их автономник. – А теперь вы меня оставите в покое?
Связь опять отключилась. Автономник задумался на секунду. Ему показалось, что где-то звучит сигнал тревоги, но такой сигнал должен был бы дублироваться на пульте управления, а когда Йелсон с ним разговаривала, он не слышал никаких фоновых звуков – только сделанное вполголоса замечание мутатора. Поэтому никакой тревоги быть не должно.
Он ввел в проход свое режущее поле.
– Какой глаз? – спросил Авигер, остановившийся слишком далеко.
Ветерок поигрывал клочком желтоватых волос у него на лбу. Ксоксарле подумал, что сейчас гуманоид все поймет, но тот не обратил внимания на ветер. Он просто пригладил волосы пятерней и с неуверенным выражением на лице, держа ружье наготове, недоуменно уставился на голову идиранина.
– Вот этот, правый, – сказал Ксоксарле, медленно поворачивая голову.
Авигер снова повернулся и посмотрел в сторону локомотива, потом опять уставился на Ксоксарле.
– Только потом не говори сам знаешь кому.
– Клянусь. Прошу тебя. Это невыносимо.
– Авигер сделал шаг вперед. Все еще слишком далеко.
– Клянешься честью, что не врешь? – сказал Авигер.
– Клянусь честью воина. Незапятнанным именем моей матери-родительницы. Моим кланом и родней. Пусть галактика превратится в прах, если я вру!
– Хорошо, хорошо, – сказал Авигер, поднимая ружье и протягивая его в сторону Ксоксарле. – Я только хотел убедиться. – Он подвел ствол к глазу Ксоксарле. – В каком месте?
– Здесь! – прошипел Ксоксарле, выпростал свободную руку, ухватил ствол ружья и потащил его на себя.
Авигера, все еще державшего ружье, повлекло вперед, и он ударился об идиранина. Из его груди вырвался вздох, и тут ружье обрушилось прикладом на его череп. Ксоксарле, ухватив ружье, наклонил голову в сторону на тот случай, если оно выстрелит, но эта мера оказалась излишней – ружье было выключено.
Ощущая, как усиливается ветерок, Ксоксарле дал потерявшему сознание гуманоиду сползти на пол. Он ухватил ружье зубами и рукой установил его на минимальную мощность, потом отломал гарду спускового крючка, чтобы нажимать на него своим крупным пальцем.
Провода должны легко расплавиться.
Как переплетенные между собой змеи появляются из норы в земле, так пучок кабелей, прорезанный приблизительно на метр, выскользнул из трассы. Унаха-Клосп проник в узкую трубу и пробрался мимо оголенных концов следующего отрезка кабелей.
– Йелсон, я бы все равно не взял тебя с собой, даже если бы решил, что пойду не один. – Хорза улыбнулся ей.
– Почему? – сказала Йелсон, нахмурившись.
– Потому что ты нужна мне на корабле: я должен быть уверен, что Бальведа и наш командир отделения будут вести себя как полагается.
Йелсон прищурилась.
– Надеюсь, больше я тебе ни для чего не нужна, пробурчала она.
Улыбка Хорзы стала еще шире, и он отвернулся, словно хотел сказать что-то еще, но по какой-то причине не мог.
Бальведа села, свесив ноги со слишком высокого сиденья; она задумалась о том, что происходит между мутатором и темной женщиной с кожей, покрытой пушком. Она подумала, что засекла перемену в их отношениях, и эта перемена, казалось, главным образом относилась к поведению Хорзы. Добавился какой-то дополнительный штрих; появилось что-то новое, определяющие реакции Хорзы на Йелсон, но Бальведа никак не могла определить, что именно. Все это было довольно интересно, но ей никак не помогло. У нее были и свои собственные проблемы. Бальведа знала собственные слабости, и одна из них беспокоила ее теперь.
Она и вправду начинала чувствовать себя членом команды. Она смотрела, как Хорза и Йелсон спорят о том, кому сопровождать мутатора, если он решит вернуться в Командную систему после посещения «Турбулентности чистого воздуха», и невольно улыбалась украдкой. Она симпатизировала решительной, твердой женщине – даже если то была симпатия без взаимности, – и она не могла приказать сердцу и возненавидеть Хорзу.
В этом была виновата Культура. Она считала себя слишком цивилизованной и умудренной, чтобы ненавидеть врагов, и вместо этого пыталась понять их вместе с их мотивами, чтобы иметь возможность перехитрить их, а одержав победу, обходиться с ними так, чтобы они снова не стали врагами. Эта идея была неплоха, пока вы не становились слишком близки к противнику, но, проведя вместе с ним некоторое время, вы заражались сочувствием к нему, и это сочувствие обращалось против вас самих. Существовала некая отстраненная, внечеловеческая агрессивность, необходимая, чтобы справиться с подобной бесконтрольной жалостью, и Бальведа чувствовала, что эта агрессивность оставляет ее.
Может быть, она слишком уж чувствовала себя в безопасности. Может, это происходило оттого, что она теперь не усматривала серьезной угрозы. Сражение за Командную систему было выиграно, поиск подходил к концу, напряжение последних дней ослабевало.
Ксоксарле действовал быстро. Тонкий, отрегулированный луч лазера гудел и подергивался, соприкасаясь с каждым проводом, который становился сначала красным, потом желтым, потом белым, а потом – когда Ксоксарле напрягал мускулы – разрывался со щелчком. Старик у ног идиранина пошевелился и застонал.
Ветерок, поначалу слабый, все крепчал. Под поездом гуляла пыль, начиная кружиться вокруг ног Ксоксарле. Он направил лазер на другой пучок проводов. Осталось всего ничего. Он бросил взгляд на локомотив. Ни людей, ни машины по-прежнему не было видно. Он повернул голову в другую сторону, поглядел через плечо в направлении последнего вагона, в пространство между ним и устьем туннеля, сквозь которое теперь прорывался ветер. Он не видел света и все еще не слышал шума. От потока воздуха глазам становилось холодно.
Он повернулся назад и направил лазер на другой ряд проводов. Ветер подхватил искры, разбросал их по полу станции и спине Авигерова скафандра.
«Типичный случай: всю работу, как и всегда, взвалили на меня», – думал Унаха-Клосп. Он вытащил из прохода еще один пучок проводов. Трасса за ним начала заполняться отрезками проводов, блокируя путь, которым автономник пробрался в узенькую трубу, где теперь работал.
Оно подо мной. Я его чувствую. Я его слышу. Я не знаю, что оно делает, но я его чувствую, я его слышу. И появилось еще что-то… другой шум…
Поезд представлял собой длинный сочлененный снаряд в некоей гигантской пушке, металлический лязг в огромной глотке. Он несся по туннелю, как поршень в самом громадном из когда-либо изготовленных двигателей, входил в повороты, мчался по прямым, огни на мгновение затопляли пространство, и воздух перед локомотивом – как и его воющий, ревущий голос – улетал на несколько километров вперед.
Пыль поднялась с платформы, образовав облака. Пустая фляжка скатилась с паллеты, на которой прежде сидел Авигер, упала на пол и кубарем полетела по платформе к локомотиву, несколько раз ударившись о стену. Ксоксарле увидел ее. Ветер обдувал его. Провода разорвались. Он освободил сначала одну ногу, потом другую. Упали путы со второй руки, и последние мотки проводов оказались на полу.
С платформы сорвался кусочек пластиковой обшивки. Словно черная, плоская птица, полетел он по платформе следом за металлической фляжкой, которая уже достигла середины станции. Ксоксарле быстро остановился, обхватил Авигера за талию и легко побежал – человек в одной руке, лазерное ружье в другой, – назад по платформе, к стене рядом с заблокированным устьем туннеля, где завывал ветер, обдувая хвост поезда.
– …или лучше запереть их обоих здесь. Ты же знаешь, мы это можем… – сказала Йелсон.
«Мы уже близко, – подумал Хорза, рассеянно кивая в ответ на слова Йелсон и не слушая ее доводов, почему он должен взять ее с собой, отправляясь на поиски Разума. – Мы уже близко, я уверен. Я это чувствую, мы уже почти на месте. Каким-то образом нам – мне – удалось получить нужный результат. Правда, дело еще не кончено, и достаточно совершить малейшую ошибку, проглядеть что-нибудь, оступиться – и всё: провал, неудача, смерть. Пока что нам все удалось, несмотря на ошибки, но так легко что-нибудь упустить, не заметить какую-нибудь малюсенькую деталь в массе данных, которая позднее (когда ты уже обо всем этом забудешь, повернешься к ней спиной) погребет тебя под собой». Секрет состоял в том, что нужно было думать обо всем сразу или (может, потому, что Культура была права и только машина могла делать это в буквальном смысле) настолько чувствовать происходящее, чтобы решения относительно всего важного или потенциально важного принимать автоматически, а остального не замечать.
Испытав что-то вроде потрясения, Хорза понял, что его собственная навязчивая потребность не совершать ошибок и всегда все учитывать не так уж сильно отличалась от фетишистских тенденций, которые он так презирал в Культуре: ее стремления все делать по справедливости, правильно, исключить малейшие случайности. Он улыбнулся про себя, чувствуя иронию ситуации, и скользнул взглядом по Бальведе, которая сидела и смотрела на Вабслина, экспериментирующего с пультом управления.
«Становишься похожим на своих врагов, – подумал Хорза. – Может, в этом что-то и есть».
– …Хорза, ты меня слушаешь? – сказала Йелсон.
– А? Да, конечно, – улыбнулся в ответ Хорза.
Пока Хорза и Йелсон разговаривали, а Вабслин развлекался с кнопками на пульте, Бальведа хмурилась. Ею почему-то стало овладевать беспокойство.
За окном локомотива, вне поля зрения Бальведы, по платформе катилась маленькая фляжка. Она долетела до стены у входа в туннель и ударилась о нее.
Ксоксарле бегом пустился в заднюю часть станции. У входа в пешеходный туннель, под прямым углом ведущий в массив породы за станционной платформой, располагался туннель, из которого недавно появились мутатор и две женщины, закончив свой обход станции. Это было идеальное место для наблюдения. Ксоксарле полагал, что там ему удастся избежать последствий столкновения поездов, к тому же оттуда он мог вести огонь без помех, имея великолепный сектор обстрела – всю станцию, от хвоста поезда до локомотива. Он мог оставаться там вплоть столкновения. А если они попытаются бежать, то будут у него как на ладони. Он проверил ружье, перевел мощность на максимум.
Бальведа спрыгнула со своего сиденья, сложила руки на груди и медленно прошла по кабине в направлении боковых окон. Она шла, устремив взгляд в пол и недоумевая – что это вызывает у нее беспокойство.
Ветер мощно завывал в пространстве между кромкой туннеля и последним вагоном поезда. В двадцати метрах от Ксоксарле, который ждал у пешеходного туннеля, опираясь коленом о безжизненное тело Авигера, начал раскачиваться и подрагивать хвостовой вагон поезда.
Автономник замер, не закончив резать кабель. Две мысли вдруг пришли ему в голову: во-первых, этот странный шум, черт его побери, ему не померещился; во-вторых, если этот звук издавал один из приборов на пульте управления, то люди его не слышали, а микрофон шлема Йелсон, скорее всего, тоже не воспринимал звуков такой высокой частоты.
Но ведь звуковой сигнал должен был сопровождаться визуальным.
Бальведа развернулась у бокового окна, так толком и не заглянув в него, оперлась о консоль и снова окинула взглядом кабину.
– …у тебя в голове по-прежнему поиски этой чертовой штуковины, – сказала Йелсон.