– Что это означает, Джон? – удивился Лозин, посмотрев на два фактически одинаковых снимка, где был запечатлен старт древних жидкотопливных ракетоносителей.
– Это самые удаленные рукотворные объекты во Вселенной – "Вояджер-1" и "Вояджер-2". – Медленно подбирая русские слова, пояснил Херберт. – Они начали свое путешествие с интервалом в шестнадцать дней. Двадцатого августа и пятого сентября 1977 года две ракеты "Титан" вывели космические зонды в открытый космос.
Начало космической эры давно уже стало историей, и Лозин, по долгу службы изучавшие современные, практические дисциплины, имел лишь поверхностное представление о стартах той далекой эпохи, а что касается американских программ, то тут он мог лишь развести руками.
Заметив его недоумение, Джон пояснил:
– К двухтысячному году скорость "Вояджера-1" превысила семнадцать километров в секунду. Он удалился от Земли на десять миллиардов километров и продолжал разгон, используя сохраненный благодаря гравитационным маневрам запас топлива, которого хватило до две тысячи двадцатого года, когда связь с обоими "Вояджерами" была окончательно утрачена, – они покинули границы Солнечной системы.
– Хорошо, это я понял. Аппараты ушли за пределы системы. – Кивнул Лозин. – Но, какую информацию о человечестве могут дать примитивные автоматические зонды, даже если один из них и был обнаружен кораблями Чужих…
– Здесь ты ошибаешься Иван. – Ответил Хьюберт, сокрушенно покачав головой. – То была… как это сказать?… Эра романтизма, мы не до конца осознавали, что Вселенная живет по выверенным, незыблемым законам, никак не соотносящимся с этическими нормами и нравственными постулатами нашей цивилизации. Мы… верили в "братьев по разуму" и это явилось роковым заблуждением. Иные цивилизации, по позднейшим предсказаниям мало отличаются от нас, они по определению должны быть экспансивны: как и мы, они станут осваивать космос, стремиться к захвату новых жизненных пространств и ресурсов, ну а наши этические ценности могут не совпадать в корне…
– Короче, Джон.
– Да, я отвлекся… – Херберт вернулся взглядом к экрану ноутбука и глухо пояснил:
– Ты правильно определил, что оба "Вояджера" являются примитивными с точки зрения современных технологий автоматическими зондами. Они были предназначены для съемки Юпитера и Сатурна, однако миссия "Вояджеров" на этом не исчерпывалась. Ученые семидесятых годов прошлого века предусмотрели все, вплоть до возможного контакта с иной расой: на борту каждой станции были размещены закодированные звуки с Земли, – шум воды и крики животных, музыка – от Баха и Моцарта до Чака Берри, приветствие Джимми Картера, и еще много научной информации, сосредоточенной на золотом диске. Никто, конечно, не рассчитывал всерьез, что одна из автоматических станций на самом деле попадет в руки иной цивилизации. Путешествие "Вояджеров", скорее всего, рассматривалось как вечный полет, сравнимый с присущей тому времени наивной мечтой человечества о контакте с "братьями по разуму"…
Херберт умолк, и на некоторое время за столом воцарилась гнетущая тишина…
От всего услышанного впору было свихнуться.
– Значит, слили информацию о человечестве и Солнечной системе на золотой диск и отправили в космос? – Иван смог только покачать головой, выражая свое отношение к такой "романтике". – А твои ученые "семидесятых" вообще о чем-нибудь думали, Джон?
– Я не знаю. Никто не предполагал…
– Не предполагал?! – С досадой повторил его фразу Лозин. – Можно ведь было посмотреть на самих себя, чтобы понять – отправлять в космос информацию о местоположении Солнечной системы и наших технических достижениях попросту опасно!… Если мы – не ангелы, так что ждать от Чужих?!… – Лейтенант злым щелчком выбил сигарету из полупустой пачки и закурил, вновь глубоко задумавшись.
Спустя некоторое время он встал, чувствуя, что полученная информация уже переполнила его разум, и вот-вот начнет перехлестывать через край. Наступил критический момент, когда отдельные фрагменты мозаики начали складываться в голове, образуя уничтожающую разум картину глобальной катастрофы…
– Пойду, подышу свежим воздухом. – Произнес Лозин, взяв автомат. – Не волнуйтесь за меня. – Добавил он, обернувшись к Насте. – И поблагодари Джона за предоставленную информацию, ладно?
Она посмотрела на его бледное, напряженное лицо и кивнула, не решившись спорить.
Когда за лейтенантом, скрипнув, закрылась дверь, Херберт вопросительно посмотрел на девушку.
– Ему нужно побыть одному. – Скупо пояснила она, отвернувшись к окну.
* * *Выйдя на улицу, Иван минуту постоял у крыльца, а затем, погасив окурок, пошел в том направлении, где по его расчетам располагались площадки для приземления десантных групп.
Вот ты и узнал правду, лейтенант… – Думал он, шагая по едва приметной тропинке.
Сказать, что скупой, но содержательный рассказ Херберта потряс его, означало выразить лишь тысячную долю тех противоречивых мыслей и чувств, что теснились в голове, сжимали спазмом грудь… а вокруг стояла ласковая теплая тишь, под ногами пробивалась молодая трава, клейкие зеленые листочки уже распустились из почек, покрывая ветви кустарника, и небеса казались лазурными, бездонными…
Жутко…
Глаза видели одно, а разум другое, словно на фон пробудившейся природы кто-то наложил призрачную картину лежащих в руинах городов, где теперь обитали призраки тех людей, чьи незахороненные тела медленно разлагались среди обломков былого величия цивилизации.
Рассудок не вмещал переполнявших его миражей, хотелось остановиться, крепко сжать руками виски и взвыть… закричать, что это не правда, не могли миллионы жизней оборваться одним мгновеньем, но ни звука не вырвалось из его горла, – он не мог опровергнуть реальность, или усомниться в правдивости изложенных Хербертом фактов, ведь стоило выйти за густую поросль кустарника, посмотреть вдаль, и сразу за полем увидишь немые свидетельства постигшей Землю глобальной катастрофы.
Высотные здания с обгоревшими, выбитыми глазницами окон, склонившаяся, будто огарок свечи телевышка, гроздья изувеченных взрывными волнами антенн, обрывки проводов с расплавившейся изоляцией… и тот почерневший, вздувшийся труп в квартире… – все это было рядом, в получасе ходьбы…
Страшный отголосок грянувшего над Землей апокалипсиса…
Иван шел, а его душу сжирал незримый огонь.
Прошлое корчилось, будто мелко исписанный бисерным почерком лист бумаги, медленно превращающийся в пепел, который еще хранит отпечаток слов, но рассыпается под прикосновением, не позволяя прочесть написанное на нём…
…Он не заметил, как оказался на краю огромного поросшего целинной травой поля.
Остановившись, лейтенант окинул долгим пристальным взглядом площадку приземления и подумал: Как ты будешь жить дальше, Иван?…
Не найдя ответа на внезапный внутренний вопрос, он сел на молодую шелковистую траву, положил автомат на колени, и долго смотрел в одну точку, заново переживая свое возвращение из небытия, короткую вылазку в город и рассказ Джона Херберта.
Со стороны могло показаться, что Лозин окаменел, а его взгляд отражает наступившее безумие, но это было не так.
Он делал то, чему его учили в центре подготовки астронавтов.
Есть разряд критических ситуаций, когда избежать морального срыва можно лишь одним способом: заставить разум принять существующее положение вещей, будто ты только родился, открыл глаза и увидел мир таким, каков он есть, без иллюзий, самообмана, горьких, никуда уже не ведущих воспоминаний и тщетных надежд.
Страшный, уничтожающий душу аутотренинг…
Это походило на моральный мазохизм, он сознательно ставил свой рассудок перед лицом жутких, но уже свершившихся фактов, вновь и вновь терзая его словами и образами, пока внутри не потух последний уголек боли, сострадания и нелепой надежды…
Он не осознавал, сколько прошло времени, но когда его побелевшие пальцы разжались, отпустив автомат, в глазах лейтенанта уже не было пустоты.
Их готовили к этому. Ивана предупреждали, что однажды ему придется откинуть прошлое, и осознавать окружающий мир с нуля, но тогда речь шла о гипотетических планетах, и ни один из психологов не мог вообразить, что лейтенанту выпадет это бремя – анализировать гибель человечества на основе скупой, предельно сжатой, уничтожающей душу информации.
Чтобы выжить там, и защитить вверенных тебе людей, ты должен будешь отринуть все субъективное, научиться мыслить критериями голых истин, уметь анализировать их и принимать однозначные, взвешенные решения…
Жуть уже не накатывала волнами бесконтрольной дрожи.
Душа не умерла, но застыла, натянутая как готовая лопнуть струна.
Разум впитал всю боль свершившихся событий, и рассудок сжался до состояния первых аксиом нового бытия:
Ты не полетел к звездам, лейтенант.
Чуждая жизнь сама пришла на Землю.
Они знали о нас, и нанесли безжалостный, точно рассчитанный удар, подрубив основу основ – техногенную мощь цивилизации, но все равно не сумели физически уничтожить человечество.
У них должна быть конкретная цель… – думал лейтенант, глядя на нежную весеннюю листву… -Должны быть средства к ее осуществлению, и мотив, позволивший Чужим осуществить акт геноцида, относительно целой планеты.
Лозин задавал себе фактически неразрешимые в его сегодняшнем положении вопросы, но даже попытка ответа на них позволяла ему избежать пути безумия, либо смирения.
Цивилизация не погибла.
Есть он, Настя, Херберт, и еще тысячи, а быть может миллионы депортированных в неизвестном направлении людей, которые пережили орбитальную бомбардировку и уничтожающую цепную реакцию техногенных катастроф… – вот она, та самая точка опоры, которую требовал логичный рассудок лейтенанта, чтобы не сорваться в пропасть безразличия и отчаяния…
Он встал и медленно пошел по полю, наискось пересекая пространство площадки приземления.
От морального насилия, безжалостно произведенного над собственным рассудком, звенело в ушах, будто от контузии, но мысли уже не зацикливались на одном и том же, вращались вокруг страшных картин гибели цивилизации.
Для него жизнь продолжалась, и осознание этого было во сто крат тяжелее смерти. Куда проще сойти с ума… или сесть здесь, под кустами, приставить ствол автомата к груди и коснуться сенсора огня…
Нет… Я не застрелюсь и не позволю себе свихнуться…
Шаг от шага он вырабатывал новую концепцию бытия, уже понимая, что ищет на земле, среди пожухлых султанов прошлогодней травы и пробивающейся к свету молодой зелени.
Он выжил, и не собирался умирать во второй раз от собственного безволия и бессилия.
* * *Скрупулезный осмотр площадки приземления и прилегающих к ней кустарниковых зарослей дал лейтенанту множество находок.
Он обнаружил пять упрятанных в разных местах скафандров и свернутых парашютных систем. Разброс составлял порядка полутора-двух километров, значит, бойцы его взвода потеряли ориентацию еще в воздухе, под ударами множественных взрывных волн. О дальнейшей судьбе приземлившихся оставалось только догадываться, но теперь Иван мог с уверенностью судить, что как минимум пять человек благополучно достигли поверхности земли и сумели выбраться из зоны приземления.
Кроме этих ободряющих свидетельств были и иные, удручающие находки. На краю поля Лозин наткнулся на брошенную разгрузку, рядом с которой лежал автомат и снятая второпях пластичная броня, сплетенная из прочнейших кевларовых нитей. Все предметы экипировки покрывали бурые, едва приметные пятнышки, в которых Иван безошибочно определил размытые талыми водами застарелые следы крови.
Выходило, что кто-то из ребят получил серьезные травмы. Влажная земля не сохранила никаких следов, они растаяли вместе со снегом, но нетрудно было догадаться, что раненого бойца отыскали товарищи, и, сняв мешавшую экипировку, оказали ему первую помощь. Осмотревшись Лозин, увидел что от основания ближайшего куста отломано несколько молодых стволов, рядом в беспорядке валялись срезанные десантным ножом ветви.
Дальнейший осмотр не дал ему ничего кроме металлических фрагментов от реактивных ранцевых двигателей.
С борта автоматического испытательного модуля вниз ушли двадцать один человек. Его находки подтверждали, что приземлится смогли лишь шестеро, включая самого лейтенанта, но еще оставалась надежда, что остальные бойцы взвода не сгорели, попав под тепловой удар, – быть может их отнесло дальше в сторону, за десятки километров от намеченной точки?
Надежда всегда умирает последней, и хотя он запретил своему рассудку апеллировать к ней, в голове все же промелькнула мысль, о тех, кто, по словам Насти, внезапно атаковал Чужих у контрольно-пропускного пункта дивизии…
…Убедившись в тщетности дальнейших поисков, он вернулся к найденной экипировке, проверил автомат, закинул его за плечо и принялся очищать от налипшей листвы кевларовую броню, когда за спиной раздались неосторожные шаги.
Лозин резко обернулся, вскидывая "Шторм".
– Жить надоело? – Секунду спустя, неприязненно осведомился лейтенант, узнав Херберта.
– Нет… – Выдавил побледневший американец.
– Тогда не подходи ко мне со спины. – Сухо посоветовал ему Иван.
Херберт не ответил, переминаясь с ноги на ногу.
– Я пришел поговорить. – Наконец произнес он.
– О чем?
– Ты не доверяешь мне. Это плохо.
Лозин криво усмехнулся.
– Естественно, не доверяю. – Согласился он. – И не смогу этого сделать, при всем желании.
– Почему? – Упрямо переспросил Херберт.
– Потому что НАСА и Министерство обороны США не суть одно и то же. – Спокойно пояснил Лозин. – Я знаю, сколько времени требуется для оформление пропуска на выезд за пределы части. Тебя предупредили о превентивном ядерном ударе не за час до катастрофы, а как минимум часа за три, иначе ты бы не успел оказаться вне городской черты.
В скупой лаконичной констатации фактов не прозвучало ни ненависти, ни отвращения, лишь ствол "Шторма" холодно смотрел в сторону американца, выдавая запредельное напряжение этих секунд.
Глаза Херберта потемнели, казалось, он борется с самим собой, но эта непонятная внутренняя схватка длилась лишь миг…
– Я боялся… Ты был злым… Но я пришел сюда, чтобы сказать тебе… – Джон мучительно подбирал русские слова, и Лозин внимательно наблюдавший за ним внезапно осознал абсурдность ситуации. Имело ли теперь значение, кто и кем являлся в невозвратимом прошлом?
Да. – Мысленно ответил себе лейтенант, а вслух произнес:
– Ты ведь не сотрудник НАСА, Джон?
Херберт вздрогнул.
– Я двадцать лет работал на агентство. – Ответил он. – У меня было имя и репутация в кругу научных специалистов. Но год назад… – Он запнулся, а потом безнадежно махнул рукой, – Я совершил… как это сказать? Гражданский поступок…
Иван прищурился, уже догадываясь, куда клонит Джон, но решил не задавать ему наводящих вопросов.
– Ко мне пришли люди. – Продолжил Херберт после непродолжительной паузы. – Это были агенты Центрального Разведывательного Управления. Они сказали, что моя репутация ученого астрофизика является отличным… – он опять запнулся, подбирая правильное слово.
– Прикрытием? – Подсказал лейтенант.
– Да… Я предвзято относился к твоей стране, Иван, и дал им свое согласие. Меня завербовали. Я получил звание капитана и прошел полугодичную подготовку в штате Флорида… – Он внезапно замолчал, а когда заговорил вновь, в голосе Херберта ясно звучала запоздалая горечь: – Они использовали мое имя, мою репутацию… Я только теперь понимаю это… – Он говорил сбивчиво, но общий смысл его фраз был понятен для лейтенанта. – В вашу дивизию не мог проникнуть рядовой агент, а меня как известного ученого, не раз приглашали для консультаций, обмена опытом по некоторым специфическим вопросам… – Он вдруг безнадежно махнул рукой. – Я должен был сознаться в этом раньше, но Насте было все равно кто я, а ты… – он снова замялся, а затем добавил: